Назад | Содержание | Вперёд

Симон Эртц

Принудительный труд в Норильске

Нетипичный, идеально-типический лагерный комплекс

Исследование сталинской системы лагерей заметно набирает обороты. После стремительного прироста массы доступных источников, происходящего с 1990-х годов, теперь выходят исследования, систематическим образом использующие эти источники[1]. Одновременно некоторые историки пытаются разработать и утвердить новые подходы и постановки проблем. И такие исследователи как Оксана Климкова, Кейт Браун и Стивен Барнс недавно настоятельно потребовали заменить схематические интерпретации более комплексными объяснениями, которые отдавали бы должное и расширившейся базе источников, и диверсифицированной новейшей историографии сталинизма. По их оценке, следует активнее учитывать социальные и культурные практики в лагерях и колониях[2], чтобы охватить многообразие форм существовавших там отношений и сделать возможными, в свою очередь, заключения о характерных чертах и динамике советской системы в целом. Целесообразно также проводить сопоставления с историческими предшественниками и другими историческими контекстами, скажем, национал-социалистическими концентрационными лагерями или экстралегальными практиками интернирования, допросов и пыток в США наших дней, ибо таким образом можно будет по-новому оценить вопрос о включенности сталинизма и советской системы в более обширные исторические взаимосвязи (например, в контекст «модерна»)[3].

Без сомнения, все эти новые подходы обещают немало. Но действительно ли они заключают в себе достаточный потенциал для того, чтобы дать убедительный и всеобъемлющий ответ на вопрос о месте и функции системы лагерей в сталинизме? Конечно, еще слишком рано выносить обоснованное суждение на этот счет, однако здесь уместны сдержанные сомнения. Во-первых, всякая фундаментальная переоценка какой-либо темы таит в себе опасность демонтажа осмысленных, устоявшихся категорий[4].

Во-вторых, амбициозное намерение произнести широкомасштабные суждения о системе в целом может склонить исследователя к тому, чтобы пренебречь ролями конкретных действующих лиц – будь то люди или институты – и производить поспешные обобщения, вместо того чтобы делать их индуктивным путем[5]. В-третьих – и об этом пойдет речь в данной статье – в самое последнее время намечается тенденция к тому, что один из ключевых аспектов темы выпадает из поля зрения ученых: суровый, как правило, физический, принудительный труд, которым должно было заниматься подавляющее большинство узников сталинских лагерей. Хотя принудительный труд занимает центральное место в истории системы лагерей, в научных исследованиях ему до сих пор уделялось сравнительно небольшое специфическое внимание.

Это обстоятельство, быть может, поразительно. Так или иначе, но система лагерей представляет интерес для историка прежде всего из-за того страдания, которое она причиняла миллионам людей. Правда, во многих случаях это страдание происходило от жестокости индивидуальных деятелей, однако для основной массы заключенных оно было в первую очередь порождением плачевных условий жизни в лагерях. Сюда относится, во-первых, недостаточное, как правило, материальное снабжение узников, а во-вторых – физический труд, к которому их принуждали и в котором они – в различной степени голодные, обессиленные, крайне усталые, с обезвоженным организмом, предоставленные превратностям погоды, истощенные, больные – проводили большую часть прожитого ими в лагере времени.

Причина, по которой исследователи до сих пор не уделяли внимания принудительному труду заключенных, это, без сомнения, состояние базы источников. В административных документах упоминание о принудительном труде мы встречаем преимущественно в абстрактной форме. Правда, в делах, составленных центральной и местной администрацией лагерей, имеется немало указаний на связанные с ним экономические вопросы (например, использование труда, производительность и меры по ее повышению). Правда, работники-каторжане фигурируют в подобных документах преимущественно в виде голых цифр в балансах и статистических отчетах, между тем как в ведомственном стиле речи они часто исчезают за пресловутым агрегатом «рабсилы»[6]. Чаще всего мы напрасно будем искать в подобных источниках информацию о конкретных условиях труда. Напротив, описания принудительного труда во внутренних лагерных газетах или материалах «культурно-воспитательных отделов» лагерей являются проблематичными ввиду их идеологической и пропагандистской функции. К тому же они, как правило, создавались людьми, для которых принудительный труд не был собственным непосредственным опытом, поскольку это были либо функционеры лагерной администрации, либо заключенные, которые для этой цели освобождались от работы.

Поэтому сведения о конкретных формах и последствиях принудительного труда можно надеяться почерпнуть, прежде всего, в собственных свидетельствах бывших узников лагерей. И все же даже в этих источниках чаще всего встречаются лишь крайне скудная конкретная информация о принудительном труде. Авторы, оставившие воспоминания о своей жизни, склонны уделять в них гораздо больше места переживаниям их товарищей по заключению или лагерного персонала, чем описаниям принудительного труда и сопряженных с ним обстоятельств и опыта жизни. В особенности это относится к тем заключенным, которых принуждали к выполнению монотонных физических работ[7].

Подобного рода констатация поразительна лишь на первый взгляд. Ввиду общей проблемы, как вообще описать подобный жизненный опыт, и тенденции воспоминаний утверждать собственную индивидуальность автора даже в условиях бесчеловечного обращения с ним, вполне понятно, что авторы воспроизводят главным образом такие эпизоды, в которых они (или их товарищи по заключению) выступают как действующие субъекты. Поэтому тот факт, что мощные факторы физического и психического принуждения, которым подвергались каторжники-заключенные, нередко отступают в их воспоминаниях на второй план, не должно бы склонять историков к тому, чтобы недооценивать их преимущественное влияние на самих заключенных. Напоминанием об этом служит, не в последнюю очередь, проза Варлама Шаламова, считающаяся также одной из наиболее впечатляющих попыток добиться адекватной литературной формы для выражения несказуемого в суровом и монотонном принудительном труде и в том воздействии, которое он оказывал на восприятие и на личность заключенных[8].

Но если принудительный труд был элементом, - пусть и не ключевым моментом, - в форме проявления системы сталинских лагерей, то в каждом анализе и в каждой интерпретации функций лагерей ему должно отводиться центральное место. На примере норильского лагеря и комбината можно изучать принципы использования принудительного труда. Результаты этого изучения позволяют понять нечто важное в modus operandi (образ действия (лат.)) системы лагерей и в той функции, которую эта система должна была выполнять в рамках сталинизма.

Норильский лагерный комплекс: Характерные черты и особенности

Задача узников Норильского лагерного комплекса, состоявшего из «Норильского исправительно-трудового лагеря» (1935-1956) и «спецлагеря №2» (1948-1954), заключалась в том, чтобы в далекой и почти вовсе не населенной области на северо-востоке Сибири при экстремальных климатических условиях выстроить и эксплуатировать промышленный центр для освоения огромных месторождений цветных металлов. Средняя температура в исследуемый период составляла около -10° С за год и около -30° С в январе-феврале[9]. Низкие температуры воздуха значительно обострялись из-за частых и сильных буранов. Продолжающаяся два месяца в году полярная ночь и недостаток витаминсодержащего питания также относятся к числу местных затрудняющих факторов. Технические и организационные проблемы создавала, в том числе, почва с вечной мерзлотой и то, что транспортное сообщение с освоенной в плане транспортной инфраструктурой частью Советского Союза, которую здесь называли «материком», ограничено здесь немногими летними месяцами.

Первые идеи о возможности привлечения труда заключенных для освоения норильских рудных месторождений были сформулированы уже в 1920-е годы[10]. Однако окончательное решение вопроса созрело только к началу 1930-х годов. Летом 1929 года советской руководство по директиве Сталина приняло постановление о систематическом использовании рабочей силы заключенных, осужденных на длительные сроки тюремного заключения, в специальных лагерях, находящихся под управлением ОГПУ[11]. Целью этих лагерей должна была стать реализация, в рамках проводимой кампании по индустриализации страны, стратегически значимых экономических проектов, преимущественно в удаленных, ненаселенных областях. Наряду с этим лагеря нового типа должны были прежде всего достичь еще одну цель, к которой политика в области исполнения наказаний в предыдущие годы стремилась постоянно, однако без устойчивого успеха: нейтрализация издержек. Вопрос же о перевоспитании и ресоциализации заключенных не играл никакой роли во внутриведомственных дискуссиях этого периода[12].

В последующие годы были основаны многие огромные лагерные комплексы, в том числе для строительства Беломорско-Балтийского канала, канала Москва-Волга и Байкало-Амурской магистрали, а также для добычи золота на Дальнем Востоке. Если по мере освоения региона масштаб норильских запасов цветных металлов становился все более очевиден, новая концепция массированного применения принудительного труда, казалось, уже прошла проверку жизнью на этих крупных проектах. Поскольку, кроме того, Народный комиссариат тяжелой промышленности не обнаруживал большого желания взять на себя норильский проект, весьма непростой в техническом и логистическом отношениях, а потому сопряженный с риском неуспеха, сама напрашивалась мысль поручит реализацию этого проекта созданному в 1930 году «Главному управлению лагерей» (сокращенно: Гулаг) ОГПУ (с 1934 года: НКВД)[13]. Это и произошло под эгидой Сталина в июне 1935 года[14].

Скромный по размеру вначале (около 1250 заключенных зимой 1935/36), норильский лагерный комплекс быстро и непрерывно рос, пока в начале 1950-х годов не превратился в один из крупнейших в Советском Союзе, имея около 90 000 заключенных. Вследствие своей географической удаленности норильские лагеря особенно подходили для изоляции тех заключенных, в которых большевики видели политическую или социальную угрозу для себя. Заключенные, осужденные за «контрреволюционные» преступления, тяжкие преступления, а также рецидивисты были представлены в Норильске в чрезвычайно большом числе[15]. После Второй мировой войны Норильский лагерь был одним из немногих, где были интернированы узники-«каторжане». Эти заключенные были обвинены в сотрудничестве с немецкими оккупационными властями и осуждены на многолетние сроки заключения, которые им приходилось отбывать в особенно тяжелых условиях и при исполнении особенно тяжелых принудительных работ. Норильск относился также к числу тех немногих лагерей, в которых в 1948 году МВД[16]. создало отделы «строгого режима», предназначавшиеся для изоляции опасных и угрожающих насилием преступников от остальной массы заключенных. В том же году там было создано пять, а впоследствии одиннадцать «спецлагерей», где были сосредоточены «политические» заключенные, рассматриваемые как особенно опасные, и где их, подобно узникам-«каторжанам», под строгой охраной принуждали выполнять тяжелую физическую работу. В целом функция наказания и интернирования была в Норильских лагерях заметно более выражена, чем в большинстве прочих сталинских лагерей.

Особенно значительно было также экономическое значение норильского строительного проекта и норильского комбината. Ввиду растущей потребности быстро развивающейся тяжелой промышленности в цветных металлах вообще и в никеле в частности советское руководство с начала 1930-х годов стремилось развивать собственную никелевую промышленность. В практически неисчерпаемых никелевых ресурсах норильского региона оно видело возможность добиться независимости от капиталистических зарубежных стран в снабжении этим стратегически значительным сырьем. В Советском Союзе в 1930-е годы – как и еще до сих пор – никель использовался преимущественно для производства высококачественной стали, которая в больших количествах требовалась прежде всего для машино- и приборостроения, а также быстро развивающейся оборонной промышленности[17].

Что можно сказать в этой связи об использовании принудительного труда в Норильске? Какие стратегии формулировали и реализовывали действующие лица в Москве и на месте, и какие намерения стояли за этими стратегиями? Одна из возможностей приблизиться к решению этих вопросов на материале имеющихся источников, состоит в анализе данных о смертности заключенных. Правда, число заключенных, скончавшихся в лагерях, есть в первую очередь показатель масштабов разыгрывавшегося там человеческого страдания. Однако оно дает нам в то же время картину того, как обращались с заключенными местные и центральные ведомства[18].

В противоположность тому, что можно было бы заключить на основании экстремальных даже по сравнению со многими другими лагерями климатических условий, показатель смертности заключенных в Норильске был в среднем заметно ниже, чем в системе лагерей в целом[19]. Одна из причин этого состояла в санкционированной ГУЛАГом и последовательно проводившейся руководством норильского лагеря политике отправки в Норильск только таких заключенных, которые по состоянию своего здоровья казались способными выдержать длительное пребывание в условиях Арктики. Однако почти столь же существенное значение имели порции питания и снабжения норильских узников, которые были в среднем больше, чем у большинства остальных заключенных системы лагерей. Наряду с отбором особенно устойчивых к условиям заключенных это, пусть немного, но тем не менее значительное лучшее обращение с заключенными в Норильске более чем достаточно компенсировало отрицательное воздействие экстремальных климатических условий на возможности их выживания. К тому же – что с точки зрения лагерной администрации было по крайней мере столь же важно – это приводило к значительно менее высокому показателю заболеваемости и значительно более высокой процентной доле производительно трудящихся заключенных[20].

При более пристальном изучении использовании рабочей силы в Норильске мы замечаем, что центральные и местные ведомства старались добиться высокой производительности труда принудительных рабочих. Так называемый зачет трудодней, позволявший узникам значительно сократить фактический срок своего заключения особенно производительным трудом, с самого начала предоставлялся в Норильске на самых наилучших условиях. Правда, в 1939 году эта система стимулирования труда была отменена во всей системе лагерей, поскольку НКВД отныне было уже не готово мириться с побочным эффектом этой системы – сокращением объема наличной рабочей силы[21]. Однако в конце 1940-х годов эти меры стимулирования труда были вновь введены в отдельных, наиболее экономически важных лагерях. К их числу относился и лагерь в Норильске. Более того, директор лагеря и комбината, Владимир Зверев, собственноручно скорректировал в пользу заключенных, работавших на основных производственных участках комбината, шкалы, применяемые для расчета сокращения сроков заключения, чтобы увеличить стимулирующий эффект системы.

Наконец, когда летом 1950 года во всех лагерях и колониях МВД была введена выплата заработной платы принудительным рабочим[22], заключенные норильского лагеря получали более высокие выплаты, чем большинство остальных узников ГУЛАГа, поскольку лежащая в основе системы дифференциация зарплат, аналогично нормам, действовавшим во всем советском хозяйстве, ставила в заметно привилегированное положение рабочих в горной промышленности и металлургии. Руководство норильского лагеря проявило также заботу об эффективном внедрении этой системы стимулирования труда, распорядившись, например, расширить ассортимент товаров в лагерных магазинах и разрешив заключенным единовременно тратить более значительные суммы, чем было предусмотрено инструкциями МВД.

Правда, то обстоятельство, что среднестатистическая вероятность выживания заключенных в Норильске была немного выше, чем в большинстве остальных сталинских лагерей, и что для них в различные периоды были введены сравнительно привлекательные трудовые стимулы, нисколько не отменяло того, что и норильские узники были принуждены, чаще всего при ужасных условиях, выполнять крайне тяжелую физическую работу. Голод и истощение, изнеможение сил и крайняя усталость, инфекции и авитаминозы, недостаточная гигиена и несчастные случаи на производстве были повседневными явлениями. Главным образом именно они были причиной того, что из более чем 270 000 заключенных, прошедших через норильские лагеря за время их существования с 1935 по 1956 год, скончалось приблизительно от 17 000 до 18 000 человек, и значительно большему числу их был причинен большой ущерб здоровью и продолжительности жизни. Ни разрешение центральными ведомствами в Москве специальных мер для сохранения трудоспособности заключенных, ни внедрение этих мер руководством норильских лагерей не следует поэтому трактовать как признаки особенно «гуманного» поведения. Какие мотивы в действительности стояли за обозначившимися в Норильске стратегиями, - это недвусмысленно видно из переписки между центральными и местными инстанциями.

После преодоления значительных пусковых проблем первых лет, которые весной 1938 года стоили должности и свободы первому директору лагеря, работа норильского комбината давала хозяйственным управлениям НКВД и МВД мало поводов для жалоб. Планы капиталовложений и производственные планы регулярно перевыполнялись, исключая только военный 1943 год. С середины 1940-х годов комбинат давал более четверти советского производства никеля, а также значительную часть руды, перерабатываемой на других никелевых комбинатах Советского Союза, с тенденцией к приросту.

Существенно более напряженными были взаимоотношения между дирекцией комбината и лагеря и ГУЛАГом, отвечавшим за надзор за неэкономическими функциями лагеря: за соответствующую правилам изоляцию, охрану, контроль, размещение заключенных и обращение с ними[23]. В этих вопросах работа норильской администрации постоянно давала пищу для критики. Показательно суждение, вынесенное весной 1951 года директором ГУЛАГа, Иваном Долгих, согласно мнению которого директор лагеря и комбината

«по-прежнему уделяет мало внимания работе лагерного сектора, пренебрегает вопросами охраны, режима заключения и оперативной работы [т.е. работы тайной полиции] и не выполняет требований МВД о превращении Норильского лагеря в образцовое исправительно-трудовое учреждение»[24].

Полгода спустя протокол о ревизии из ГУЛАГа сделал следующее резюме:

«МВД СССР неоднократно отмечало, что в Норильском исправительно-трудовом лагере длительное время, при одновременно наличии положительных показателей выполнения планов производства и капитального строительства, грубо нарушаются приказы МВД по консолидации охраны, условий заключения и изоляции заключенных (...) Руководство лагеря [тождественное с руководством комбината. – С.Э.] и Политического Отдела уделяют основное внимание (...) решению хозяйственных и производственных задач. По этой самой причине не было проявлено должной настойчивости при наведении порядка в режиме заключения, изоляции и охраны заключенных»[25].

В какой степени поставленные Зверевым приоритеты привели к игнорированию почти всех вопросов, не связанных непосредственно с производством, наглядно иллюстрирует письмо, адресованное его заместителем И.П.Корольковым в декабре 1952 года директорам ГУЛАГа и «Главного управления лагерей горно-металлургических предприятий» (сокращенно ГУЛГМП) МВД. Корольков детально и выразительно описывает жалкое состояние внутрилагерной инфраструктуры. По его словам, почти ни один отдел лагеря не имеет столовой, а у части заключенных нет даже личных спальных мест. Некоторые моечные и кухни «совершенно непригодны к употреблению» или «развалились», а многие медпункты оснащены недостаточно. К тому же срочно необходимый хирургический корпус лагерной больницы, - двухэтажный деревянный барак, - строится уже пять лет и все еще не закончен строительством[26].

Эти и другие факты представляли собою вопиющие нарушения действующих нормативных актов МВД. Хотя они были заклеймены позором одним из заместителей Зверева, который, впрочем, непосредственно не отвечал за производственные результаты комбината[27], и регулярно регистрировались и критиковались руководством МВД, в положении дел в Норильске практически ничего не менялось. Даже после того, как весной 1953 года Зверев был снят с должности директора, хозяйственная функция комбината сохранила приоритетное значение в конфликте целеполаганий с задачами лагеря – дисциплиной и наказанием[28].

Как за ограниченными привилегиями, которые были предоставлены норильской администрации центральными ведомствами, так и за искренним старанием должностных лиц на месте повысить производительность труда заключенных скрывались чисто утилитарные мотивы. Так это понимали и сами заключенные, в особенности те, кто сумел глубоко постигнуть практику работы администрации лагеря. Например, Евфросиния Керсновская, находившаяся в заключении в норильском лагере с 1944 по 1952 год и работавшая некоторое время в хирургическом отделении норильской лагерной больницы, так выразила преобладающее отношение к узникам:

«Нас не щадили, с нами не церемонились, нашей смертью не слишком огорчались, но пострадавших на работе лечили, требовали восстановления их работоспособности и скорейшего возвращения в строй»[29].

Реализуемая в Норильске политика не соответствовала всей совокупности центральных ведомственных директив. В идеальном варианте дирекция должна была бы обеспечить выполнение плана комбинатом и функционирование лагеря как «образцового исправительно-трудового учреждения». Однако ввиду различия этих двух целей лагерное управление на месте было склонно отдавать предпочтение интересам непосредственно производственного характера, причем особенно в тех случаях, когда речь шла об использовании материальных ресурсов. Та же самая логика видна в повторяющихся нарушениях правил, относящихся к функционированию лагеря как учреждения для исполнения наказаний. Так, директивы министерства об изоляции заключенных различных категорий не соблюдались из года в год. При принятии решений об использовании высококвалифицированных заключенных на ответственных технических должностях дирекция комбината также руководствовалась скорее прагматическими требованиями, нежели инструкциями Центра (в этом вопросе, впрочем, непостоянными)[30].

Правда, подобная иерархия приоритетов в Норильске указывает на то, что и НКВД/МВД придавало большее значение выполнению комбинатом хозяйственных задач, чем функционированию трудового лагеря в качестве места заключения, учреждения исполнения наказаний или даже учреждения по перевоспитанию. Отчет, составленный ответственным инспектором ГУЛАГа, М.М.Макреевым, для директора ГУЛАГа, И.Долгих, и датированный 4 января 1954 года, служит подтверждением этого тезиса. Правда, он был составлен после смерти Сталина, однако, по словам Макреева, в состоянии основных проблем в Норильске ничего не изменилось[31]. Именно поэтому автор отчета подчеркивал, что за 18 лет существования норильского лагеря до сих пор не удалось превратить его в «правильное» учреждение исполнения наказаний. Несмотря на неоднократные инспекции, отчеты, напоминания и инструкции ГУЛАГа вопросы изоляции, охраны и правильного размещения заключенных постоянно игнорировались. При этом, по словам Макреева, Норильск не составлял в этом отношении какого-либо исключения, но вполне показательный пример положения в других лагерях[32].

Отчет Макреева отражает не только накопившееся за многие годы недовольство инспекторов ГУЛАГа своим бессилием изменить положение дел в Норильске. Он раскрывает перед нами также тот секрет, что функционеры, отвечавшие там за эксплуатацию лагеря, защищали безнадежное дело. Только за время работы Зверева (1947-1953) у него сменилось шесть заместителей, отвечавших за «лагерный сектор»[33]. Одним из этих заместителей был И.П.Корольков, критиковавший в 1952 году пренебрежение лагерной инфраструктурой. Таким образом, ясно, что от директора комбината и лагеря, которого Макреев характеризовал как «хозяина города», а заключенные – как «царя и бога»[34], в эпоху сталинизма ожидали в первую очередь выполнения планов по производству и капиталовложениям. Пока эти планы выполнялись, он мог не опасаться ничего от московского Центра[35].

О функции сталинской системы лагерей

Хотя Норильск в различных отношениях не представлял собою среднестатистического случая, результаты, полученные при исследовании норильского лагеря, по крайней мере, по трем причинам позволяют сделать определенные выводы об общих принципах функционирования системы лагерей. Во-первых, центральные ведомства, линия поведения которых в отношении к Норильску освещена нами выше, были те же самые ведомства, которые управляли и всей системой лагерей в целом. Во-вторых, проявлявшиеся там политика и стратегии не отличались коренным образом от тех, которые применялись в других местах. Скорее, именно в Норильске они были скорректированы соответственно особой приоритетности этого проекта, действующего в чрезвычайно неблагоприятных внешних условиях. В-третьих – и это решающее обстоятельство – проект в целом и лагерный комплекс практически соответствовали идеальному типу сталинского лагеря, как он был определен в программных законодательных актах. Норильский лагерь был нетипичен постольку, поскольку он был до чрезвычайности близок к идеальному типу сталинского лагеря. Функции такого лагеря:производство, освоение и уголовное наказание, - проявлялись в Норильске в более чистом и выраженном виде, нежели в подавляющем большинстве других лагерей в период сталинизма.

Поэтому в Норильске с большей отчетливостью, чем во многих других лагерях, кристаллизовались общие основополагающие принципы способа функционирования системы лагерей. Администраторы сталинской системы лагерей фактически рассматривали заключенных, – пусть не во всех, однако в решающих вопросах, а именно в тех вопросах, от которых зависела их физическая жизнь и их выживание, - как ресурс. Необходимый им для решения хозяйственных задач, и обращались с ними соответственно. Этот подход отличался от установки на истребление, подчиняя использование труда заключенных сугубо функциональной логике. Однако в то же время он означал, что страдание и смерть заключенных не считались чем-то таким, чего следовало бы любой ценой избежать.

Тем самым система попустительствовала массовому страданию заключенных. Какие масштабы фактически принимало это страдание, это в решающей степени зависело от ряда внешних и внутренних факторов. К числу внешних факторов относились, в частности, географические условия, всесоюзный голод и недостаток ресурсов, война и кампании массового террора[36]. Среди внутренних факторов следует назвать, например, отрицательный отбор при назначении лагерного персонала и солдат-охранников, ожесточение и отупление их в повседневной службе, пресловутые сговоры их с заключенными-уголовниками, коррупция, воровство и растраты, системная неэффективность и пороки управления. Некоторые из этих факторов, в особенности последние, проистекали из изложенного выше основного принципа использования принудительного труда: Поскольку неверная адресация и растрата ресурсов составляли характерные черты советской экономической системы, нас не должно удивлять то обстоятельство, что эти проблемы возникали также при использовании «ресурса принудительного труда» в системе лагерей, где, вследствие большей секретности и чрезвычайной пространственной и организационной протяженности системы, они еще более заострялись – что имело фатальные последствия для заключенных.

В Норильске специфические факторы, а именно соединение экстремально высокого давления эффективности и чрезвычайно неблагоприятных внешних условий, побуждали администраторов системы лагерей к разработке и применению стратегий, целевая рациональность которых была значительно более ярко выражена, чем во многих других случаях. Выяснение роли, удельного веса и взаимодействия этих факторов в свете положения дел в других лагерях – это задача для будущих исследований.

Впрочем, исключительная роль экономической функции не означает, будто бы сталинская система лагерей была порождена чисто экономической логикой. Сегодня уже не подлежит сомнению, что динамика численности заключенных в период сталинизма определялась не экономическими расчетами. Она определялась, скорее, политически и идеологически мотивированными решениями руководства об аресте миллионов людей (которых иногда при определенных условиях снова выпускали на свободу). Если принять во внимание безусловную политическую волю Сталина к изоляции от общества миллионов людей – будь то «классовых врагов», «социально опасных элементов», «врагов народа», «шпионов», и, не в последнюю очередь, «обычных» уголовников, - то станет понятно, что с его точки зрения вполне возможно было экономически обосновать эксплуатацию рабочей силы возможно большей части всех этих людей.

Поэтому даже временное или частичное невыполнение экономических целей – реализации амбициозных инвестиционных, строительных и производственных проектов, возмещения издержки производительности труда, сопоставимой с производительностью «свободного труда»[37], - при жизни Сталина никогда не порождало принципиальных сомнений в функциональной логике системы лагерей. Только смерть диктатора привела к коллапсу этой системы, а вследствие этого – к радикальному уменьшению, преобразованию и, наконец, расформированию системы лагерей сталинистского типа.

Назад | Содержание | Вперёд

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.