Инна Клаузе

Музыка по приказу. Официальная культурная жизнь в ГУЛАГе

Спустя полтора десятилетия после открытия российских архивов для общественности историческое освоение темы ГУЛАГа далеко продвинулось вперед[1]. Напротив, реконструкция официальной культурной жизни в советских лагерях еще пребывает в своей начальной стадии. Уже имеется несколько первопроходческих исследований и исследований конкретных случаев[2]. Музыка была частью официальной «культурно-воспитательной работы». Хотя состояние источниковедческой базы сейчас неплохо, тема «музыка и театр в советских лагерях» до сих пор не была предметом систематического научного изучения[3].

С первых лет существования советской лагерной системы так называемая «культурно-просветительная работа» или «культурно-воспитательная работа» с заключенными была важным пропагандистским лозунгом. Предназначенный для общественности журнал «Соловецкие острова» о первом советском концентрационном лагере на Соловецких островах в 1926 году приписывал лагерному театру, в котором регулярно проводились концерты, «огромную силу внушения для воспитательно-просветительного воздействия на заключенных»[4]. Снятый в 1927-1928 годах фильм «Соловки» подчеркивал большую роль культурной работы и в виде иллюстрации этой мысли показывал оркестр из заключенных[5]. Такой же оркестр мы видим на фотографиях Александра Родченко со строительства Беломорско-Балтийского канала (Беломорканала)[6]. Комментарий к одной из этих картин в журнале «СССР на стройке» гласил:

«Все это бывшие воры, кулаки, вредители, убийцы. Они впервые узнали поэзию труда и романтику строительства. Они работали под музыку своих собственных оркестров»[7].

Музыка имеет здесь задачу оправдать лагерную систему в глазах «гражданского» общества. Однако культурная работа была не только поверхностной вывеской. За ней таился дорогостоящий административный аппарат с целой армией служащих. Так называемые «воспитательные мероприятия» в концентрационных лагерях с самого начала являлись частью новой большевистской концепции исполнения наказаний. Это было предусмотрено уже в 1918 году в постановлении 598 народного комиссариата юстиции о лишении свободы как мере наказания[8]. Программа Коммунистической партии 1919 года постулировала в качестве цели будущей системы исполнения наказаний замену действовавшего до сих пор перечня наказаний рядом воспитательных мероприятий[9]. В исправительно-трудовом кодексе РСФСР 1924 года говорилось, что обязательный труд заключенных в «исправительно-трудовых учреждениях» должен сочетаться с «культурно-просветительной работой». Целью этой работы, в соответствии с революционной идеей перевоспитания человека (перевоспитание, перековска, перестройка) для нового общества, является «повышение интеллектуального уровня и уровня гражданского развития заключенных». Позже в соответствующих документах нашли неприкрытое отражение также экономические мотивы. В качестве формы культурной работы, в которую следовало вовлекать преимущественно заключенных из рабочего класса, в исправительно-трудовом кодексе были предусмотрены кружки, в том числе музыкальные кружки, которые должны были выступать на концертах[10].

Ведение «культурной работы» было поручено специально созданному для этой цели отделу тайной полиции ОГПУ (Объединенное Государственное Политическое Управление). Этот отдел назывался «культурно-воспитательная часть» (КВЧ), с 1934 года культурно-воспитательный отдел ГУЛАГа (КВО ГУЛАГ). КВО ГУЛАГ подчинялись соответствующие отделы (КВО) в отдельных лагерях или лагерных комплексах, которые, в свою очередь , координировали работу культурно-воспитательных частей (КВЧ) отдельных подразделений лагеря. Руководители КВО, подчинявшиеся народному

Комиссариату внутренних дел (НКВД), командовали инспекторами, нередко гражданскими служащими, которым были подчинены воспитатели. Этих последних официально набирали из числа «бытовиков», - заключенных, не относившихся ни к политическим, ни к профессиональным преступникам[11].

Постановление «Совета Народных Комиссаров» 1930 года об «исправительно-трудовых лагерях» определяло компетенцию создаваемых в каждом лагере культурно-воспитательных частей: Они должны были отвечать за обучение грамоте, за переподготовку, театральную работу, библиотеки, концерты, политические мероприятия, издание газет и стенгазет, спортивные кружки, но при этом они должны были также вести наблюдение за криминальным потенциалом заключенных. Одновременно это постановление подчеркивало, что «культурно-воспитательная работа» была предусмотрена прежде всего для заключенных из рабочего класса и крестьянства. Концерты и другие виды работы должны были возникать из «самодеятельности» заключенных[12].

Весьма разнообразные сферы компетенции культурно-воспитательных частей можно объяснить обширным значением слова «культурный» в советском контексте. Это показывают документы ГУЛАГа, в которых идет речь о «культуре и чистоте на производстве»[13], «культурном содержании рабочего места»[14], «культурном содержании лагеря»[15], «внедрении культуры в трудовой процесс» как возможном следствии улучшения гигиенического состояния лагеря[16], или о «внедрении культуры в производственный процесс»[17].

В исправительно-трудовом кодексе 1933 года, заменившем кодекс 1924 года, «перевоспитание личности» является важной целью системы исполнения наказаний. Кроме того, кодекс предписывает создавать из заключенных культсоветы, которые, наряду с культурной, редакционной, санитарной и социальной работой, были предназначены в первую очередь для того, чтобы повышать производительность труда с помощью методов ударников и форм «социалистического соревнования»[18].

С точки зрения ведомств лагерная система была скорее составной частью советского общества, нежели зоной исключения. Здесь также должны были действовать методики, принятые на «гражданской» жизни, причем первостепенный приоритет имело выполнение плана. Этому должны были способствовать соревнования за самый чистый барак или акции по сбору металлолома[19], а также дискуссии о гигиене[20]. Той же цели служили «наглядная агитация», выражавшаяся в плакатах, стенгазетах и изображениях советских символов[21], вменение отдельным людям или группам людей обязательств по выполнению определенных работ (индивидуальные и коллективные обязательства), а также постоянное награждение почетными грамотами. Следовало проводить различные виды соревнований, именуемые нередко «борьбой»[22]. В ряду этих советизмов стояли также «песни и пляски», под которыми понимались советский песенный репертуар и подправленный фольклор советских народов; «смотры художественной самодеятельности», на которых слушателям предлагался подобный репертуар, составляли своего рода «игры» для гражданского населения и устраивались также в лагерях для заключенных[23].

Два постановления 1940 года, действовавшие до 1955 года[24], определяли существо «культурно-воспитательной работы». Ее цель – перевоспитание «бытовиков», а также эффективное и рациональное использование труда заключенных. Согласно этим постановлениям, приоритет имела политическая работа (доклады, дискуссии и читки), а также работа с заключенными по повышению производительности труда (методы ударников и социалистические соревнования)[25]. С началом «Великой Отечественной Войны» к этому добавилась еще одна важная руководящая идея. Теперь нужно было возбуждать патриотические чувства. Однако первостепенную важность сохранила задача выполнения и перевыполнения плана[26].

Так называемая «клубно-массовая работа», в которую включались также музыкальные мероприятия, согласно постановлению 1940 года, имела задачей мобилизацию заключенных на выполнение производственных заданий и соблюдение лагерных правил, способствовать организации свободного времени, а также вести борьбу с преступными традициями. Организация самодеятельных художественных кружков, в том числе театральных, музыкальных, хоровых, живописных и шахматных[27], была предусмотрена в каждом подразделении лагеря. Эти кружки предназначались для образцово работающих заключенных и должны были обслуживать преимущественно ударников труда. Политические заключенные, разумеется, в эти кружки не допускались. Однако для них явно сохранялась возможность выступать в таком кружке в качестве музыкантов[28], вероятно для того, чтобы улучшить качество исполнения, поскольку среди политических заключенных встречалось гораздо больше музыкантов с профессиональным образованием, чем в других группах заключенных.

Исключение из этого правила составляли созданные в августе 1948 года специальные лагеря для политических заключенных, существовавшие до марта 1954 года. В них культурно-воспитательные части должны были ограничить свою работу обеспечением изоляции заключенных и заботиться о том, чтобы они соблюдали лагерный распорядок. Об организации кружков не было и речи[29].

Претензии и реальность

Но как применялись в лагерях эти нормативные положения? Документы, в виде призывов, передавались из КВО ГУЛАГ в отдельные лагеря. О работе в кружках художественной самодеятельности говорилось, например, что она должна «быть тесно связана с задачами производства»[30], «популяризировать ударников» и «клеймить уклоняющихся от работы»[31]. Отчеты из лагерей руководителю КВО ГУЛАГ, в свою очередь, составлялись из громких фраз, взятых из инструкций. Поэтому эти источники дают суженное представление о фактическом положении дел в лагерях. Они, скорее, являются документальными свидетельствами той атмосферы страха, в которой они составлялись.

Виктория Миронова в своем исследовании приходит к выводу, что «культурно-воспитательная работа» в лагерях ГУЛага в 1930-е – 1950-е годы была по большей части фиктивной[32]. Причины этого следует видеть в постоянной недоукомплектованности КВО и культурно-воспитательных частей, а также в недостатке квалификации и отсутствии общего образования у их персонала[33]. Упомянутое выше постановление 1940 года предусматривало, что – в случае, если в соседних лагерях наблюдается нехватка персонала, - функции культурных организаторов в культурно-воспитательных отделах могут выполнять также заключенные. Однако, согласно приказу центральной администрации ГУЛага 1933 года, политические заключенные категорически не допускались к этой работе[34]. И все же при реализации приказов требования часто не исполнялись и, несмотря на огромную обязательную отчетность, контролировать реализацию в деталях было невозможно. Так, например, политический заключенный Варлам Шаламов работал культорганизатором[35]. В специальном лагере «Озерлаг» почти в течение года существовала культбригада, хотя это было запрещено[36].

Другой причиной того, почему не исполнялись директивы по культурной работе, было просто физическое состояние заключенных. После принудительного труда они были не в состоянии участвовать в каких-то других мероприятиях. Это была вынуждена констатировать уже комиссия ОГПУ в начале 1930-х годов на Соловках:

«Объекты надзора ввиду крайне тяжелого труда не в состоянии заниматься культурной организацией свободного времени»[37].

Хотя КВО ГУЛАГ не выполняло своих задач, в лагерях была многообразная музыкальная жизнь. Об этом свидетельствуют программы концертов и рассказы заключенных. Однако и они снова показывают нам ту пропасть, которая существовала между постановлениями КВО ГУЛАГ и официальной отчетностью из лагерей, с одной стороны, и фактическим музыкальным репертуаром, с другой стороны.

Так, Матвей Грин сообщает о программах занятий музыкальных кружков в «Ивдельлаге», что они включали стихотворения Сергея Есенина, сентиментальные песни уголовников («блатные песни»)[38], широко распространенную лагерную песню о Колыме «Я помню тот Ванинский порт», танцы и акробатические номера[39]. Из этого, правда, не следует автоматически заключать, что в музыкальной жизни этого лагеря не было советских песен и народного творчества, однако основной акцент делался на тех номерах программы, которые и остались в памяти Матвея Грина. Это был репертуар, который не мог удовлетворить целям КВО ГУЛАГ. Он не включал никаких событий из лагерной жизни и не содействовал разоблачению лиц, уклоняющихся от работы, и «криминальной романтики», как того требовало упомянутое постановление 1940 года[40].

В некоторых лагерях из кружков художественной самодеятельности возникли так называемые культбригады, состоявшие в среднем из 15-25 заключенных каждая. Это были профессиональные работники искусства, и от работы с другими заключенными их освобождали[41]. Напротив, кружки художественной самодеятельности должны были собираться после выполнения дневной трудовой нормы. В 1943 году КВО ГУЛАГ задним числом узаконило существование культбригад. Теперь выявление одаренных людей среди заключенных и создание «нормальных» условий для работы было теперь провозглашено задачей КВО[42]. В начале 1945 года КВО ГУЛАГ докладывало московскому руководителю ГУЛАГа Виктору Наседкину, что уровень некоторых культбригад профессионален и и что они устраивают также концерты для лагерного персонала[43].

Для профессиональных музыкантов кружки художественной самодеятельности в лагерях были возможностью обратить на себя внимание как на деятелей искусства, чтобы затем, возможно, быть принятыми в культбригаду или в труппу лагерного театра[44]. Это значительно увеличивало шансы выжить в лагере. Заключенных, работавших в области искусства, нередко лучше кормили, их содержали в отдельном бараке, который был чище и спокойнее и не так часто подвергался контролю, а в исключительных случаях они могли передвигаться по лагерю без конвоя[45]. Исправительно-трудовой кодекс 1933 года предусматривал за выдающиеся достижения, в том числе достижения в культработе, особенные премии и поощрения, распределением которых ведал начальник лагеря. Сюда относилось улучшенное основное питание, денежные или вещевые подарки или даже краткосрочное увольнение из лагеря[46].

Но подлинным мотивом, побуждавшим организовывать в лагере музыкальную жизнь, было не повышение производительности труда заключенных, а развлечение лагерного персонала. Лозунгами «повышения производительности» и «перевоспитания заключенных» пользовались как прикрытием для того, чтобы разнообразнее организовать свое собственное свободное время, причем играть и петь для лагерного персонала должны были заключенные. Только так можно объяснить существование музыкальной жизни в «Озерлаге», ибо здесь заключенных не допускали на концерты их товарищей по заключению, но особо запирали на это время в бараках[47].

Заключенных не только использовали для развлечения лагерного персонала. Их, как крепостных крестьян, отряжали в музыкальные театры, расположенные недалеко от крупных лагерных комплексов, где они должны были играть для гражданского населения[48]. Такие театры были в Магадане и Воркуте. Печорский лагерь для железнодорожного строительства располагал тремя театрами, один из них был в Ухте[49]. Там работали артисты, которые были набраны по всему Советскому Союзу и добровольно пришли в подобный театр, а также заключенные и незадолго перед тем освобожденные узники лагерей[50]. При этом заключенные были преимущественно профессиональные музыканты, которые во время своей работы в этом театре хотя и содержались в лагерной зоне, но редко должны были работать подобно другим заключенным. Важное место в музыкальном репертуаре занимали оперетты 19 и начала 20 века[51]. К примеру, в Магадане это были в 1947/48 году «Графиня Марица» Имре Кальмана и «Холопка» Николая Стрельникова, в 1949/50 году – «Королева чардаша» и «Баядерка» Кальмана, а также «Свадьба в Малиновке» Бориса Александрова. В Воркуте за семь сезонов после основания театра в 1943 году было сыграно 27 оперетт, комических опер и музыкальных комедий[52], в том числе опять-таки «Королева чардаша», представлением которой открылся этот театр[53].

Правовой основы для существования театра из заключенных, кажется, не существовало, скорее, руководство ГУЛага терпело развлечение такого рода, скорее всего, чтобы поддерживать хорошее настроение у своих сотрудников на местах. Для начальников лагерей театр был также объектом престижа. Когда начальник Северо-Печорского лагеря Василий Барабанов во время визита в Воркуту выразил тамошнему начальнику Михаилу Мальцеву свое разочарование зданием лагерного театра, последний употребил все средства для того, чтобы в течение месяца выстроить новое[54].

Театр в Воркуте служит подтверждением того, что задачам развлечения отдавали приоритет перед пропагандистским музицированием. В 1945 году там была поставлена опера Шарля Гуно «Фауст». Когда начальник лагеря прослушал репетиции оперы, он подверг критике слабый по численности хор и распорядился пополнить его за счет хора культурно-воспитательного отдела. Так и было сделано[55]: Заключенных привлекли для развлечения гражданского населения, и они могли не исполнять свою работу в культбригаде. Хотя об этом случае было известно КВО ГУЛАГ и о нем сообщили начальнику ГУЛага в Москве[56], театр в Воркуте тем не менее продолжал свою работу. Решения по подобного рода вопросам, в конце концов, по-прежнему принимались руководством лагерей на местах.

Программы концертов в «Севвостлаге» на Колыме, с центром в Магадане, даже во время войны, показывают, что директивы сверху имели уже не так много общего с действительностью: Здесь также были заняты развлечением, а не пропагандой. Директива ГУЛага иКВО ГУЛАГ во время войны предусматривала:

«Репертуар самодеятельных музыкальных коллективов должен отражать героическую борьбу нашей Красной Армии с немецким фашизмом, энтузиазм народов Советского Союза и борьбу заключенных лагерей за высокие производственные показатели»[57].

Однако, если не считать концертов в дни больших советских праздников, соответствующие произведения занимали не много места в программах[58]. Показателен концерт культбригады «Магаданлага», бывшего частью «Севвостлага», 24 сентября 1943 года. Открывало концерт фортепианное трио с обработанными для этого состава номерами из оркестровой сюиты Эдварда Грига к «Перу Гюнту». За ним следовало художественное чтение произведений Константина Симонова и Семена Кирсанова в сопровождении музыки заключенного Бориса Энтина. В первой части прозвучали ария Родольфо из «Богемы» Джакомо Пуччини, ария Герцога из «Риголетто» Джузеппе Верди, «Венский каприс» Фрица Крейслера и цыганский танец для скрипки соло, а также сцена Аиды и Радамеса из «Аиды» Верди. Вторую часть концерта открывал веселый скетч, не имевший ничего общего с лагерной тематикой, за которым следовал блюз в сопровождении джазового оркестра. Кроме того, были исполнены испанский народный танец и танго, а также пели русские народные песни[59].

Однако в отчетах начальника КВО «Севвостлага» это выглядит по-другому. Согласно отчетам, в музыкальной жизни лагеря большую роль играл официально предписанный репертуар[60]. В действительности большую часть репертуара составляли произведения 19 и начала 20 века, джаз, художественное чтение, преимущественно из сочинений Чехова, акробатические номера и танцы[61]. И это несмотря на то, что программы концертов подлежали постоянному контролю партии, цензурного ведомства, представителя НКВД и политического управления, как это подтверждают подписи на протоколах утверждения по каждому отдельному мероприятию[62].

КВО ГУЛАГ были вполне известны случаи, когда музыкальный репертуар в лагерях не соответствовал его директивам[63]. Для исправления этого положения в марте 1942 года, а также в январе 1943 года – в разгар войны! - начальник КВО ГУЛАГ распорядился провести смотры художественной самодеятельности[64]. КВО попытались создать настоящую лагерную музыку, которую бы сочиняли заключенные. Так, в директиве 1944 года КВО ГУЛАГ сообщает, что в «Тагиллаге» заключенные по инициативе КВО сочинили «Песню землекопов», «Песню лесорубов», «Песню плотников» и другие, и написали музыку к ним[65]. Конкурс на сочинение музыки, лучше всего отраженный в документах, состоялся в 1936 году в «Дмитлаге». В ходе его было создано более 25 песен, которые стали достоянием гражданского населения[66]. В том же году в «Севвостлаге» был устроен конкурс на сочинение «Колымского марша»[67], а в «Бамлаге» - литературный, поэтический, живописный и музыкальный конкурс[68]. Однако музыка, сочиненная в лагере, играла весьма незначительную роль в концертной жизни. В протоколе утверждения к концерту 16 августа 1942 года в Магадане говорится:

«Концерт со смешанной программой бригады СВИТЛ разрешается к исполнению в доме культуры им.Горького. Концерт соответствует идеологическим требованиям и исполняется совершенно удовлетворительно»[69].

Только одна четверть программы концерта состояла из произведений идеологического содержания. Это, кстати, был сравнительно высокий процент таких произведений. По-видимому, «Вариации на тему рококо» Петра Чайковского или «Цыганские мотивы» Пабло Сарасате служили только чисто эстетическому наслаждению слушателей. Протокол разрешал заключенным публично выступить с концертом в театре им.Горького в Магадане. Хотя постановление 1940 года строго запретило выступления заключенных за пределами лагерной зоны, а также перед гражданским населением[70], этот концерт в Магадане был не исключением, а скорее правилом. Тот факт, что заключенные выступали перед гражданским населением, был также известен КВО ГУЛАГ и отмечен им в 1944 году как нарушение[71]; однако в положении на местах это ничего не изменило. Напротив, в 1948 году МВД пришлось разрешить такого рода выступления[72].

Контакты гражданского населения с работающими в художественной области заключенными частично выходили за рамки сотрудничества в театрах и выступлений перед гражданским населением. В 1946 году Акиба Гольбурт, будучи заключенным в Воркутинском лагере, выступил в качестве режиссера постановки детского самодеятельного театра в доме пионеров[73]; другие узники руководили там музыкальными и художественными кружками[74]. В Ухте заключенные преподавали в музыкальной школе[75].

Музыкальный уровень составленной заключенными программы концертов в Магадане был весьма высок. В 1941/42 годах было несколько концертов со следующей программой: Евгения Венгерова, под фортепианный аккомпанемент Софии Гербст, пела отдельные номера из «Кармен» Жоржа Бизе, арию «Мадам Баттерфляй» и арию «Тоски» Джакомо Пуччини[76]. Ананий Шварцбург, ученик Генриха Нейгауза, играл «Этюды» и «Ноктюрны» Александра Скрябина, а также «Фантастические танцы» Дмитрия Шостаковича[77]. Апогеем музыкальной жизни Магадана была постановка заключенными в феврале 1945 года «Травиаты» Верди под руководством узника лагеря Леонида Варпаховского[78], бывшего ассистента Всеволода Мейерхольда. Подобно тому, как он продолжал культивировать в лагерном театре методы Мейерхольда, заключенные-музыканты, такие, как Эдди Рознер и Вадим Козин, играли и пели свой прежний репертуар, изъятый после их ареста из советской музыкальной жизни. В результате в лагерях возникла особая субкультура.

С разученными номерами музыкальной программы театры отправлялись летом на гастроли в отдаленные соседние лагеря[79]. При этом они давали концерты не только для лагерного персонала, но и для заключенных. Причиной для таких турне было финансовое обеспечение театра. Чаще всего давали несколько концертов в день; так, например, воркутинская театральная труппа летом 1947 года дала 104 представления за 50 дней[80]. При этом заключенные услышали не тот репертуар, которого требовало КВО ГУЛАГ, а тот, который им был в действительности представлен.

Искусство как окно в свободу

В отчетах «Севвостлага» о культурной работе неоднократно идет речь о том, что кружки музыкальной самодеятельности играли для заключенных во время добычи топлива[81]. Это подтверждает также воспоминание одного из участвовавших в них музыкантов[82]. Тем не менее летом 2006 года при опросе пяти бывших заключенных, работавших в 1940-х годах в шахтах на Колыме, ни один уже не смог вспомнить об этом. Даже если отчеты соответствуют истине и музыка действительно звучала, заключенные были настолько обессилены, что они не могли воспринимать эту музыку.

Многие свидетели подтверждают, что при выходе заключенных на работу у ворот лагеря оркестры играли маршевую музыку[83]. Какое действие она могла производить, - это выразила в стихотворной форме Елена Владимирова, находившаяся в лагере на Колыме, в отрывке из своей поэмы «Колыма»:

«Почти немыслимая здесь,
Фальшиво, дико, сухо, резко,
Как жесть гремящая о жесть
Звучала музыка оркестра»[84].

По контрасту с официально организованной музыкальной жизнью в лагере развивался собственный лагерный фольклор, причем следует различать «блатные песни» и другие лагерные песни. История как тех, так и других выходит за рамки советской лагерной системы. С конца 1950-х годов эти песни оказывали влияние на субкультуру поэзии под гитару и дают некоторое представление о тогдашней повседневной жизни в лагере. Пение было важным фактором для верующих узников лагерей[85], которые с этой целью пренебрегали запретами и собирались группами[86].

Для слушателей-заключенных встреча с музыкой нередко имела положительное значение, поскольку напоминала о свободе, но она могла и смущать их. В лагерных условиях концерты с декорациями на сцене, костюмами и составлением программ, как все это было в гражданской жизни, были абсурдны. В воспоминаниях Надежды Кравец, бывшей до ареста концертмейстером Большого театра, говорится:

«Вечером в так называемом клубе - концерт самодеятельности заключенных. Меня зовут, поначалу раздраженно отмахиваюсь – мыслимо ли?? Все же уговорили. Вхожу в переполненное помещение, где на сцене происходит нечто невероятное: Молоденькие девушки в расшитых украинских блузках и темных юбках поют хором, чистейшими звонкими голосами и очень увлеченно:

Словно небо, высока ты,
Словно море, глубока ты,
Необъятная дорога
Молодежная!!!

В первый момент – шок, явственное ощущение, что помешалась. Позднее в самодеятельности участвовала сама»[87].

Для тех, кто в лагере мог работать музыкантом, музыка была фактором спасения жизни, значение которого невозможно переоценить. Благодаря музыке можно было установить психологическую связь с прежней жизнью на свободе и таким образом сохранить в себе волю к жизни. Писательница Ида Наппельбаум, находившаяся в заключении в «Озерлаге», писала, что работа в кружке художественной самодеятельности помогала ей,

«нравственно существовать: знание, что вечером будет репетиция, облегчает работу в течение всего дня»[88].

А Надежда Кравец вспоминает:

«Спасибо нашей профессии – благодаря ей артистам были суждены хоть какие-то эпизоды, напоминавшие о жизни на воле; и в этом мы были «счастливее» остальных заключенных. Это – несомненно»[89].

Григорий Литинский, с 1944 по 1955 год, сначала как заключенный, но также и после освобождения, работавший в Воркутинском театре, писал о настроении узников-артистов после театральной постановки:

«Возбужденно и радостно –
Всюду есть жизнь! –
Возвращались мы в зону,
Забыв все на свете.»[90]

Артистическая работа давала «смысл жизни, на короткое время давала возможность «забыть унизительное состояние» и избежать «губительного влияния лагеря»[91]. Репетиции в маленьких камерных оркестрах, как и в одиночестве, давали музыкантам возможность удалиться от постоянного контакта с другими людьми, который в лагере был неизбежен и тягостен[92].

Не следует, однако, переоценивать силу музыки в нечеловеческих условиях лагеря. Пианистка София Гербст покончила с собой после репетиции в магаданском театре в 1947 году[93]. В Воркуте тоже произошло два самоубийства среди работающих в театре артистов[94]. Знаменитая певица, исполнительница народной музыки Лидия Русланова попыталась повеситься в лагере, но ее удалось спасти[95].

---

---

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.