«Я был бы, наверно, военным…»

В полном виде публикуется впервые. Автограф — РГАЛИ. Ф. 2596. Оп. 3. Ед. хр. 74. Л. 31.
В искажении (с пропуском 2 строфы и с изменениями в 1 и 3 строфах) было напечатано А.А. Морозовым в парижском «Вестнике русского христианского движения», 1981, № 1 (133). При этом публикатор подавал это стихотворение (а также 15 других) как сочиненные больным Шаламовым в Доме инвалидов и записанные с его голоса, т.е. не предполагал, что оно есть в рукописи. Следует заметить, что сама по себе скороспелая, рассчитанная на сенсацию, публикация А.А. Морозова сыграла печальную роль в судьбе Шаламова, усилив «шум» вокруг него и спровоцировав его перевод в закрытую психиатрическую больницу («Бедная беззащитная старость стала предметом шоу, без этой шумихи Варлам Тихонович мог бы спокойно дожить остаток жизни в Доме инвалидов», — свидетельствовала И.П. Сиротинская. Подробнее об этом — в комментариях к подготовленному к печати полному изданию стихотворений Шаламова в серии «Новая библиотека поэта»).

Сам факт, что стихотворение «Я был бы, наверно, военным…» является у Шаламова последним написанным, т.е. глубоко обдуманным и занесенным на бумагу вполне ясным почерком (от других остались лишь полуразборчивые наброски), придает ему исключительное значение. По существу это итоговое, завещательное стихотворение всей его жизни — последняя лирическая исповедь, последний отчет перед собой и потомками…

Некоторым читателям, наверное, покажется неожиданным, что Шаламов обращается здесь к военной теме — казалось бы, далекой для него. На самом деле Шаламов много размышлял о войне, и особенно — о Великой Отечественной войне и ее историческом значении. Попытки толковать его отношение к этой войне однолинейно, как «историю побежденных», в интерпретации живущего в Германии философа М. Рыклина, — https://shalamov.ru/critique/382/ искажают его позицию не меньше, чем бульварные и спекулятивные суждения наших соотечественников И. Пыхалова, Д. Пучкова (Гоблина) и других, о чем говорилось на вечере памяти писателя 18 января 2020 г. — https://www.youtube.com/watch?v=lXINoB356Q4. Квинтэссенцией мыслей Шаламова на этот счет, бесспорно, являются его слова в связи с одним из выступлений Б. Окуджавы в Германии:
«Булат Окуджава, выступая в Баварии, пустился в ненужные объяснения касательно сущности стихов — поэзия — непереводима и с этим обстоятельством приходится считаться любому советологу. И всякие суждения типа “да, но” или “да и” вызывают абсолютно не нужные автору многочисленные объяснения. Надо было просто сказать, раз уж Окуджаву приняли в Мюнхене за выразителя политического протеста в советской литературе: «Да, я потому “за”, потому что я победитель, это вы напали на нас, а не мы. Мы пожертвовали двадцать миллионов людей и дошли до Берлина. Это сделали мы, а не вы»[1].

Как видно, Шаламов не допускал никаких двусмысленностей в этом важнейшем мировоззренческом вопросе, не отделяя себя от коллективного «мы» русского (советского) народа.

Его последнее стихотворение также можно считать выражением его органичной патриотической позиции, последовательно развивавшейся в стихах 1970-х годов и прямее всего высказанной в стихотворении «Славянская клятва» — см. «Кто же эти “суки”? О “Славянской клятве” Варлама Шаламова». Строка «Я был бы, наверно, военным» говорит прежде всего о его глубоком уважении к людям военной профессии, а также и о том, что свою миссию художника Шаламов ощущал как родственную ей. Сам тип его личности — необычайно мужественный и бесстрашный — это тип воина и героя, и свое новаторское творчество он с полным основанием называл боем (ср: «Новая проза — само событие, бой, а не его описание» — ВШ 7. Т. 5. С. 157; ср. также стихотворение, записанное И.П. Сиротинской в Доме инвалидов: «Не был бы я поэтом, / Был бы тогда солдат»).

Строку «Да рубль потерял неразменный» трудно трактовать иначе, как не глубокое горькое сожаление: «испорченная» ложными обвинениями и долгим пребыванием в лагерях биография помешала ему стать полноправным защитником Родины и, если погибнуть, то погибнуть героем…

Крайне важна в этом контексте строка «Горбатов, колымский такой генерал» — Шаламов с огромным уважением относился к генералу А.В. Горбатову (1891–1973), репрессированному в 1938 г. и отбывавшему срок на Колыме в 1939 –1941 гг. Воспоминания Горбатова «Годы и войны», впервые опубликованные в «Новом мире» (1964. № 3–5) и вышедшие отдельным изданием в 1965 г., Шаламов считал «самым правдивым, самым честным о Колыме, что я читал»[2] (ВШ 7. Т. 6. С. 307). Командующий 3-й армией, штурмовавшей Берлин, Герой Советского Союза А.В. Горбатов был похоронен на Новодевичьем кладбище. Жизнь самого Шаламова во многом была связана с Арбатом, поэтому он мысленно видел памятник себе здесь.

Строки «Я был неизвестным солдатом / Подводной подземной войны» свидетельствуют о трагическом самоощущении Шаламова в 1970-е годы как забытого солдата — жертвы «холодной войны». В то же время они перекликаются с его убеждением: «Чтоб кровь была настоящей, безымянной» (ВШ 7. Т. 5. С. 352). Возможно, в подтексте отсылка к «Стихам о неизвестном солдате» О. Мандельштама (1937). Строки Всей нашей истории даты / С моею судьбой сплетены — в публикации А.А. Морозова искажены, записано: «Истории важные даты…», что резко снижает их смысл.