Дарья Кротова

Тема памяти в лирике В. Шаламова

Тема памяти играет ключевую роль в творчестве В.Шаламова. Долг художника Шаламов видел в том, чтобы донести до читателя все, что сохранила память – «допеть, доплакать до конца // Во что бы то ни стало», воскресить в сознании пережитой страшный опыт и воплотить его в своих стихах, очерках и рассказах.

Шаламов много размышляет о памяти и в своей лирике, и в прозе. Может быть, одно из самых характерных стихотворений, посвященных этой теме, читатель находит в цикле «Златые горы»:

Ты шел, последний пешеход,
По каменистой речке вброд.

И сопки, как морской прибой,
Гнались упорно за тобой.

Обрушивалась гор гряда
Над теми, кто забрел сюда.

Но ты – ничтожен, слишком мал
Для мести дыбящихся скал.

Ты пощажен в краю родном
И помнишь только об одном –

Не позабыть свой стыд, свой страх,
Гудящий глухотой в ушах [1. Т. 3. С. 176].

Уничтожающая сила, которая символически воплощена здесь в образах природы – рушащаяся гряда гор, дыбящиеся скалы, – оставила в живых человека, наделенного моральной задачей: стихами и прозой рассказать о пережитом. Причем правдиво передать нужно не только факт как таковой, события действительной жизни, но и, что не менее важно, их эмоциональную сторону, испытанное чувство («не позабыть свой стыд, свой страх»).

Эту же задачу ставил перед собой и Шаламов-прозаик. Некоторыми читателями его произведения воспринимались лишь как очерки, документалистика (о том, что подобное читательское восприятие имело место, писали, в частности, И.П.Сиротинская [2], Р.Чандлер [3]). На самом же деле проза Шаламова, точно и достоверно воплощая факты, представляет собой явление значительно более сложное: «лагерная тема трактуется Шаламовым как путь к широкому осмыслению исторического опыта индивидуального и народного бытия в ХХ столетии» [4], в творчестве Шаламова обсуждаются острейшие моральные проблемы своего времени, автор поднимает вопросы онтологического порядка, продолжая «традицию русской философской лирики с ее размышлениями о мире, природе и человеке» [5, с. 50]. Тексты Шаламова невозможно расценить только как обычную документальную прозу и потому, что не менее значимым, чем фактологический, здесь оказывается эмоциональный аспект памяти: «Важно воскресить чувство. Чувство должно вернуться, побеждая контроль времени, изменение оценок» [1. Т. 3. С. 365]. «Из всего прошлого остается документ, но не просто документ, а документ эмоционально окрашенный» [1. Т. 4. С. 374]. Во многих случаях для Шаламова первостепенное значение приобретает именно эмоциональная память: когда удается с точностью вспомнить, воссоздать определенное душевное состояние, то оно, в свою очередь, «выталкивает» нужные образы и метафоры «на решетку мысли» [Там же. С. 382].

Не случайно Шаламов горячо возражал, когда его прозу расценивали только как очерковую: «К очерку никакого отношения проза «Колымских рассказов» не имеет. Очерковые куски там вкраплены для вящей славы документа, но только кое-где, всякий раз датированно, рассчитанно. [Здесь и далее при цитировании сохраняется орфография автора — Д.К.] Живая жизнь заводится на бумагу совсем другими способами, чем в очерке. В «Колымских рассказах» отсутствуют описания, отсутствует цифровой материал, выводы, публицистика […] Хотя, разумеется, любой факт в «Колымских рассказах» неопровержим» [Там же. С. 361]. Нельзя не согласиться с суждением В.В.Есипова о том, что «самой большой ошибкой было бы опираться на «Колымские рассказы» исключительно как на автобиографический документ» [6, с. 6]. Не потому, что факты, приведенные там, могут быть неточны (в достоверности фактов как раз никто бы не усомнился), а потому, что в «Колымских рассказах» «документальный очерковый материал превращается в образный «узел» [7. С. 211], это «окрашенный душой и кровью мемуарный документ, где все – документ и в то же время представляет эмоциональную прозу» [1. Т. 4. С. 376]. На первый план Шаламов выдвигает, таким образом, не только точность воплощения жизненных фактов, но и память эмоционального переживания, которая и превращает очерк в художественный текст.

Памяти, как эмоциональной, так и событийной, Шаламов уделяет огромное значение и потому, что основой и первым шагом его творческого процесса становится именно воспоминание:

Из-за плеча на лист бумажный
Так неестественно отважно
Ложатся тени прошлых лет,
И им конца и счета нет... [1. Т. 3. С. 279].

Об этом же Шаламов размышляет и в своих статьях: по его представлению, творческий процесс – это «попытка разгадать самого себя на бумаге, выворотить из мозга, осветить какие-то дальние его уголки. Ведь я отчетливо понимаю, что в силах воскресить в своей памяти все бесконечное множество виденных за все шестьдесят лет картин – где-то в мозгу хранятся бесконечные ленты с этими сведениями, и волевым усилием я могу заставить себя вспомнить все, что я видел в жизни, в любой день ее и час моих шестидесяти лет. Не за один прошедший день, а за всю жизнь. В мозгу ничего не стирается. Работа эта мучительна, но не невозможна» [1. Т. 4. С. 383]. Сопоставление памяти и магнитной ленты, на которую записывается каждая деталь прожитой жизни, встречается и в стихотворениях Шаламова: «Нет, память не магнитофон, // И не стереть на этой ленте // Значение и смысл и тон // Любого мига и момента». Именно воспоминания претворятся в художественные образы: «Услышанное сквозь слова // И то, что видено случайно, – // Все сохранила голова // Предвестником для новой тайны» [1. Т. 3. С. 419].

Шаламов обращал особое внимание на свою собственную трактовку темы памяти, этой «важнейшей человеческой темы, острейшей темы нашего времени» [Там же. С. 486]. Одна из ярких граней этой трактовки раскрывается, например, в стихотворении «Память»:

Если ты владел умело
Топором или пилой,
Остается в мышцах тела
Память радости былой.

То, что некогда зубрила
Осторожная рука,
Удержавшая зубило
Под ударом молотка.

…

Мозг не помнит, мозг не может,
Не старается сберечь
То, что знают мышцы, кожа,
Память пальцев, память плеч.

Эти точные движенья,
Позабытые давно, –
Как поток стихотворенья,
Что на память прочтено [Там же. С. 335-336].

Из приведенных строк очевидно, что важную сферу памяти в понимании Шаламова составляют не только те происшествия и ситуации (и связанные с ними эмоции), которые человек может восстановить в своем сознании. Не менее значимыми становятся пережитые события и чувства, которые ушли из активной памяти, которых человек уже не может вспомнить, но которые сформировали его личность, наложили отпечаток на его внутренний мир. Именно это Шаламов имеет в виду, когда говорит о памяти, оставшейся в «мышцах», о тех «уменьях», которые «в нашем теле, без сомненья, // Затаились навсегда».

В одном из своих очерков Шаламов приводит выдержку из «Заметок Мальте Лауридса Бригге» Р.М.Рильке, где автор также размышляет о значении памяти в творческом процессе. Для творчества (поэтического, в первую очередь) накопленное памятью играет ключевую роль: чтобы написать «строчек десять порядочных», необходимо хранить в душе самые разнообразные воспоминания - «нужно перевидать массу городов, людей и вещей, нужно знать животных, чувствовать, как летают птицы… воскрешать в памяти дни детства, еще не разгаданного, вызывать образ родителей… Нужно хранить еще в душе воспоминания о множестве любовных ночей, и чтоб при этом ни одна из них не походила на другую…». Но при этом «все-таки мало еще одних воспоминаний: нужно уметь забыть их и с безграничным терпением выжидать, когда они начнут снова всплывать. Потому что нужны не сами воспоминания. Лишь тогда, когда они претворятся внутри нас в плоть, взор, жест и станут безымянными, когда их нельзя будет отделить от нас самих, – только тогда может выбраться такой исключительный час, когда какое-нибудь из них перельется в стихотворение» [1. Т. 4. С. 322-323]. Важны не оставшиеся в памяти события как таковые, а то, как они сформировали взгляд человека на мир. Сами же эти события, по Рильке, даже «нужно уметь забыть».

В цитированном стихотворении «Память» Шаламов размышляет в сходном ключе: он говорит о том, что множество «добрых дел и злых имен» человек уже не может вспомнить, но, растворившись в сознании, пережитое приобретает для личности огромное моральное значение. Как и всегда для Шаламова – в поэзии, в прозе, размышлениях, высказанных в очерковой форме, – на первом плане остается нравственная проблематика. Мысль о том, что важны даже не столько сами события, сколько их моральный след, была особенно значима для Шаламова, и не случайно поэт считал стихотворение «Память» своей «находкой в трактовке и художественном решении» этой темы [1. Т. 3. С. 486].

Представление Шаламова о памяти связано с еще одной важной гранью — память во многих его стихотворениях предстает как источник боли. «Память ноет, как отмороженная рука при первом холодном ветре. Нет людей, вернувшихся из заключения, которые бы прожили хоть один день, не вспоминая о лагере, об унизительном и страшном лагерном труде» [1. Т. 4. С. 361]. Размышления о жестокости памяти, которая постоянно воскрешает страшные события прошлого, часто возникают в лирике Шаламова: в стихотворении «Вхожу в торфяные болота…» читатель встречает образ «кричащей» памяти, заглушить которую не в состоянии никакая сила. Один из самых пронзительных образов памяти как муки возникает в стихотворении «Я – море, меня поднимает луна…» из цикла «Златые горы»:

Я – море, меня поднимает луна,
И волны души отзываются стоном.

Пропитанный болью до самого дна,
Я – весь на виду. Я стою на балконе.

Лунатик ли, пьяный ли – может, и так.
Отравленный белым далеким простором,
Я знаю, что ночь – далеко не пустяк,
Не повод к застольным пустым разговорам.

И только стихов я писать не хочу.
Пускай летописец, историк, не боле.
Но что мне сказать моему палачу –
Луне, причинившей мне столько боли? [1. Т. 3. С. 165].

Тема памяти здесь осмысливается через образ луны – именно она причиняет боль, тревожит сознание лирического героя, заставляя «волны» его души отзываться стоном. Находясь еженощно во власти своих воспоминаний, не будучи в силах сопротивляться их потоку, лирический герой называет луну-память своим «палачом». Возможно ли спастись от воспоминаний и как-то утолить боль? Шаламов и в своей поэзии, и в прозе многократно высказывал мысль о том, что есть лишь одно, единственное средство спасения - это стихи, творчество. В стихотворении, которое мы рассматриваем, лирический герой признается, что не хотел бы быть поэтом («пускай летописец, историк, не боле»), но, в то же время, лишь стихи могут освободить от боли, доставляемой памятью.

Идея о том, что творчество (стихотворчество, в первую очередь) является единственным облегчением страдающей памяти, что именно в поэзии «приоткрываются пути спасения» [8, с. 43], – одна из ключевых в наследии Шаламова, и развивается во многих его поэтических сборниках. Например, в «Синей тетради» есть стихотворение, занимающее в общей структуре сборника важную позицию (оно помещено вторым по счету):

Я беден, одинок и наг,
Лишен огня.
Сиреневый полярный мрак
Вокруг меня.

…

Я говорю мои стихи,
Я их кричу.
Деревья, голы и глухи,
Страшны чуть-чуть.

И только эхо с дальних гор
Звучит в ушах,
И полной грудью мне легко
Опять дышать [1. Т. 3. С. 8].

В комментариях к другому своему стихотворению - «Поэзии» - Шаламов признавался, что «кроме бога поэзии, никому более я не благодарен за мою судьбу» [Там же. С. 484]. Само же стихотворение выстроено как монолог и даже как молитва, обращенная к Поэзии:

Ты ведешь мою душу
Через море и сушу,
Средь растений, и птиц, и зверей.

Ты отводишь от пули,
Ты приводишь июли
Вместо вечных моих декабрей.

Ищешь верного броду,
Тащишь свежую воду
К моему пересохшему рту.

И с тобой обрученный,
И тобой облученный,
Не боясь, я иду в темноту [Там же. С. 324].

Творчество является одновременно и болью (потому что творящий отдается во власть мучительных воспоминаний), и, в то же время, ее преодолением. Об этой двойственности творческого процесса Шаламов размышляет, в частности, в одном из поздних своих стихотворений:

Стихи — это боль, и защита от боли,
И — если возможно! — игра.
Бубенчики пляшут зимой в чистом поле,
На кончике пляшут пера.

Стихи — это боль и целительный пластырь,
Каким утишается боль,
Каким утешает мгновенно лекарство —
Его чудодейственна роль.

Стихи — это боль, это скорая помощь,
Чужие, свои — всё равно,
Аптекарь шагает от дома до дома,
Под каждое ходит окно [Там же. С. 436-437].

Вместе с мыслью о том, что ни одно событие никогда не уходит из памяти бесследно, о том, что память сохраняет любое пережитое впечатление, в лирике Шаламова читатель встречается и с иной гранью представлений о памяти: о ее несовершенстве, о том, что какие-то события прошлых лет с неизбежностью забываются, детали их стираются:

Не удержал усилием пера
Всего, что было, кажется, вчера.

Я думал так - какие пустяки!
В любое время напишу стихи.

Запаса чувства хватит на сто лет –
И на душе неизгладимый след.

Едва настанет подходящий час,
Воскреснет все – как на сетчатке глаз.

Но прошлое, лежащее у ног,
Просыпано сквозь пальцы, как песок,

И быль живая поросла быльем,
Беспамятством, забвеньем, забытьем… [Там же. С. 404-405].

Невозможность донести до читателей всё, что перечувствовано когда-то, драматически переживается поэтом, но, в то же время, он осознает, что способность забывать – спасительна. Шаламов называет ее «извечным человеческим свойством» и признается, что «искусство жить – это искусство забывать» [Там же. С. 504]. Наверняка, Шаламов отдавал себе отчет в том, что если не забывать, не отторгнуть от сознания хоть какую-то часть прожитого страшного опыта, то будет невозможно сохранить целостность рассудка. Поэтому и приведенное стихотворение, где поэт размышляет об утрате памяти, он относил к числу «опорных стихотворений сборника «Дорога и судьба» [Там же. С. 504].

Тема беспамятства, забвения осмысливается и в трагическом ключе в ряде шаламовских стихотворений и рассказов. Такая трактовка, в частности, представлена в стихотворении «Серый камень», где поэт говорит о том, что «город каменный», выстроенный людьми, «не помнит» каменотесов, забыл их имена и лица: «Моими ли руками // Построен город каменный, // Ах, камень, серый камень, // Какой же ты беспамятный» [Там же. С. 12-13]. Речь здесь идет о том, что утрачивается память о человеческом горе, о том, что имена тысяч узников канули в вечность. Попытка спасти их от полного забвения, рассказать об их судьбе стала творческим импульсом и многих стихотворений Шаламова, и, конечно, его прозы: сам автор говорил о том, что «”Колымские рассказы”- это судьба мучеников, не бывших, не умевших и не ставших героями» [1. Т. 4. С. 362].

Памяти, которую так легко стереть, которая не в силах удержать всего пережитого, посвящено и стихотворение «Здесь морозы сушат реки…» из «Синей тетради». На первый взгляд, в этом стихотворении описывается картина природы, это будто бы пейзажная зарисовка - автор описывает стремительное наступление северной зимы, момент, когда осень вдруг, за один день переходит в зимнюю стужу:

Снега нет еще в распадках.
Не желая ждать,
Побелели куропатки,
Веря в календарь.

Рвет хвою осенний ветер,
Сотрясая лес.
День - и даже память лета
Стерта на земле [1. Т. 3. С. 19-20].

На самом деле, речь идет здесь, конечно, не только о природе. Не случайно Шаламов многократно подчеркивал, что «пейзажной лирики» как таковой вообще не существует: «В строгом смысле слова никакой пейзажной лирики нет. Есть разговор с людьми и о людском» [1. Т. 4. С. 328]. Так же и в цитированном стихотворении идея заключается не в описании природных процессов, а в размышлении о феномене памяти. Здесь, как и в стихотворении «Серый камень», это размышление носит драматический характер: поэт говорит о том, что память о прошедшем утрачивается стремительно («День - и даже память лета // Стерта на земле»), память, как писал Шаламов, «всегда готова предать человека» [1. Т. 3. С. 504]. Мысль о том, что трагедия, пережитая жертвами лагерей, так и не получит достаточного резонанса и справедливой оценки, представление, что лагерная тема, «главная тема нашего времени», так и не будет раскрыта в общественном сознании с достаточной степенью остроты, – были предметом постоянной мучительной рефлексии Шаламова.

Шаламов стремился к тому, чтобы испытанное им, как и тысячами других людей, оставило бы благодаря его творчеству как можно более глубокий, как можно более резкий след в сознании общества. Поэтому именно память, с точки зрения Шаламова, и есть главный инструмент его творчества, главный содержательный ресурс, а художественное воплощение того, что накоплено его памятью за почти двадцать трагических лет, – важнейший моральный долг художника.

Список литературы:

1. Шаламов В.Т. Собрание сочинений в 4 т. - М.: Художественная литература; Вагриус, 1998.

2. Сиротинская И.П. Мой друг Варлам Шаламов (главы из воспоминаний) // Шаламов В.Т. Собрание сочинений в 6 т. + т. 7, доп. Т. 7, дополнительный. – М.: Книжный Клуб Книговек, 2013. – С. 9-40.

3. Чандлер Р. Поэзия Варлама Шаламова (1907-1982).

4. Ничипоров И.Б. В.Т.Шаламов (1907 – 1982). Очерк творчества.

5. Шкловский Е.А. Варлам Шаламов. - М.: Знание, 1991.

6. Есипов В.В. Шаламов. - М.: Молодая гвардия, 2012.

7. Сухих И. Жить после Колымы (1954-1973. «Колымские рассказы» В.Шаламова) // Звезда. - 2001. - № 6. - С. 208-220.

8. Волкова Е. Абрис творчества Варлама Шаламова как эстетического феномена // Встреча искусства с эстетикой. О философских проблемах диалога искусства и эстетики в XX веке. - М.: Современные тетради, 2005.

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.