Варлам Шаламов

Тематический каталог

«литература после Освенцима»

  • События
  • Сочинения В. Шаламова
  • Исследования


    • Михаил Рыклин, Лагерь и война. История побежденных от Варлама Шаламова (2013)

    • «История (в этом нельзя не согласиться с Вальтером Беньямином) – это история победителей, по крайней мере это история, написанная от имени победителей. Делом жизни Шаламова было написание истории побежденных. Так радикально историческую оптику ни до, ни после него никто не менял. Не лагеря, как до сих пор считают в России многие, являлись частью сталинского "мобилизационного проекта", целью которого была победа над фашизмом (а великая цель, конечно, оправдывает любые средства), а война "играет роль психологического камуфляжа" по отношению к куда более сущностной лагерной теме или, более широко, к теме "уничтожения человека с помощью государства". В этом пункте писатель был непреклонен».


    • Любовь Юргенсон, Скандальность закона: Шаламов против Агамбена (2010)

    • «Своим утверждением, что лагерь “мироподобен”, Шаламов объявляет “серой зоной” все советское общество: лагерь – симулякр мира. Это отсылает нас к рассуждениям Ханны Арендт об абсурдности лагерей, ввиду утраты заключенным статуса юридического лица. Наличие “серой зоны” с ее зыбкими границами и неопределенным составом обитателей только подчеркивает иллюзорность, всю абсурдность происходящего. Аннигилировано понятие вины, а следовательно и возможность позитивной телеологии. Снимается вопрос “за что?”, а с ним и вопрос “зачем?”. В этом Шаламов близок к Ханне Арендт, для него лагерь абсурден и иллюзорен, при том, что является абсолютной реальностью».


    • Людмила Артамошкина, «Аристократизм духа» в исторической памяти поколений (август 2017)

    • «Опыт Шаламова, выраженный в словесной форме, это еще один образец “аристократизма духа”, создающего биографический текст культуры ХХ в. И прежде всего потому, что Шаламов обладал “способностью суждения”, умел “стоять в одиночку”, наперекор общему интеллектуально-политическому курсу».


    • Дарья Кротова, Тема памяти в лирике В. Шаламова (2017)

    • В статье рассматривается малоизученная образно-содержательная сторона лирики Шаламова: роль, значение и художественная интерпретация темы памяти, важнейшей в его творчестве. Раскрывается связь сферы памяти с моральным долгом художника. Анализируются представления Шаламова о памяти как главном содержательном ресурсе его творчества; о принципиальном значении не пережитых событий как таковых, а оказанного ими этического воздействия. Выявляются различные аспекты интерпретации темы забвения.


    • Чеслав Горбачевский, Творческий метод В.Т. Шаламова глазами узников-колымчан (2017)

    • «В связи со множеством “личных правд” диапазон рецепции художественного метода В. Шаламова бывшими колымчанами-заключенными оказался предельно широким, лежащим в ожидаемой плоскости «полное неприятие — частичное приятие — полное приятие». При этом никто из колымчан не подвергает сомнению новаторский художественный метод В. Шаламова, незаурядный писательский талант, благодаря которому личная память стала своеобразной основой исторической памяти, позволившей воссоздать правду жизни с ее уникальной силой воздействия на читателя».


    • Лора Клайн, Варлам Шаламов: последний пророк (2013)

    • «Шаламовские поиски смысла в контексте собственной искалеченной жизни и трагедии двадцатого века привели его к полному отрицанию божественного мира и понятия человека, созданного по образу божьему. Но даже описывая одну из самых темных страниц истории человечества, Шаламов не отрицал того, что человек сам отвечает за свое поведение, и никогда не колебался в своем убеждении, что моральный долг человека — жить «по десяти заповедям». Чрезвычайная важность темы нравственного поведения человека нитью проходит через оба его мифа, связывая героя-революционера, который действует в соответствии с нравственными принципами, с поэтом-пророком, который видит, судит и записывает. Последний миф выдвинул на первый план роль нравственного человека после краха религии и цивилизации, и, таким образом, придал особое значение трагической судьбе Шаламова».


    • Анастасия Каменская, Особенности функционирования цитаты в «литературе факта» («Шерри-бренди» В. Шаламова и «Клеймо» Г. Херлинга-Грудзинского) (2018)

    • Статья посвящена некоторым особенностям «литературы факта», специфике функционировния цитаты в этом типе литературы и анализу интертекстуальных связей между рассказом «Клеймо» Густава Херлинга-Грудзинского и произведениями Варлама Шаламова. Основным объектом рефлексии становится то, как Херлинг использует темы и мотивы рассказа Шаламова «Шерри-бренди». Через обращение к данным интертекстуальным связям уясняется картина существования «литературы факта» в эпоху постмодернизма.


    • Леона Токер, Пересмотр понятия «героизм» в рассказах Шаламова (2017)

    • «Большинство узников ГУЛАГа страдали не за то, что они совершили, но за один (или более, чем один) из аспектов своей идентичности, то есть за то, чем они были. Героизм их проявлялся не только в выдержке, в сопротивлении отчаянию, в мобилизации внутренних сил, для того чтобы выжить, но и в сохранении тех аспектов идентичности, которые и делали их неугодными режиму, — внутренней свободы, несогласия с происходящим, злобы (рассказ “Сентенция”), отказа от секретного и прямого сотрудничества с властями против себе подобных».


    • Рикардо Сан-Висенте, Чудо Шаламова (2018)

    • «Шаламов, как и некоторые современные писатели, превращает лично пережитую им разбитую вдребезги реальность в настоящую мозаику из рассказов, которые предстают перед нами, словно экспонаты музея насилия, в виде самых разных документов: заметок, зарисовок, кратких набросков, которые можно назвать уникальной и во многом универсальной философско-художественной антропологией».


    • Лора Клайн, Правда травмы: «Колымские рассказы» Варлама Шаламова сквозь призму нарративнoй психологии (2017)

    • «Жизнеутверждающее значение культуры и поэзии, несомненно, определило решение Шаламова не писать чисто фактографические автобиографические произведения. Вместо этого он выбрал нечто среднее между мемуаром и художественной литературой, чтобы его творения не только выявили смысл его страданий в плане свидетельских описаний прошлого, но и дали возможность подняться над болью и страданием к высотам искусства, очищая прошлое. Условием такого очищения Шаламов считал прежде всего правдивый, максимально достоверный рассказ о всëм пережитом. Подобный нарратив в идеале является, вероятно, лучшим лекарством не только для отдельного пострадавшего человека, но и для всего общества».


    • Сергей Соловьёв, «Теория искусства и жизни была у него законченная…» (2016)

    • «В минувшем столетии европейский мир, державшийся — как еще недавно казалось — на гуманистических ценностях, породил Освенцим и Колыму. В результате философы второй половины ХХ века столкнулись с парадоксом: культура и варварство, оказывается, вовсе не полюса человеческой цивилизации — напротив, эти вещи вполне совместимы. Большинство мыслителей так и остановились перед этим парадоксом, лишь описав его с разной степенью выразительности. Некоторые склонились перед ним в отчаянии — как Теодор Адорно, зафиксировавший: “Освенцим доказал, что культура потерпела крах”. Другие оказались способны лишь на циническую усмешку — как большинство постструктуралистов. Найти выход из тупика предстояло художественной литературе. И Варлам Шаламов, по мнению многих, — одна из главных фигур этого процесса. Ему удалось создать “новую прозу”, порвавшую с предшествующей литературной традицией, и рассказать о том, чего раньше даже представить было невозможно, при помощи языка, которого до Шаламова не существовало».


    • Фабиан Хеффермель, Проблема нерукотворности и мнемотехники ГУЛАГа (2015)

    • «Учитывая нигилизм Шаламова, который здесь плавно переходит в анархизм (“...я буду только опровергателем”), рассмотрим его рассказ “Перчатка” как отрицание или даже искажение и извращение социологического авторитета и сотериологического смысла нерукотворной иконы. Иконе как таковой Шаламов в рассказе не уделяет ни одного слова. Поэтому мы в данной статье не столько рассматриваем нерукотворную икону, сколько сравниваем/сопоставляем разные формы принципа нерукотворности, такие как отпечаток, фотография, зеркало. Исследуя письменные работы таких разных мыслителей, как Иоанн Дамаскин, Симон Ушаков, Павел Флоренский и Варлам Шаламов, мы проанализируем, как этот принцип у них воплощается и к каким приводит последствиям. В нашей статье нерукотворность понимается как концептуальная технология памяти, которая в нескольких случаях диалектически взаимодействует с принципом нетронутости».


    • Светлана Неретина, Ухрония: время отрицательного опыта (2017)

    • «Шаламов затронул нерв ХХ в. Сказать об этом что-то более существенное, важное и емкое, чем он, трудно. Время, особенно то, в которое не жил, которое обозначено пятью буквами — ГУЛАГ — просачивается между пальцами, между предметами в пространстве, между словами. Это, наверное, и есть главное: молчание и ничто, если бы речь шла только о времени. Есть еще выживший и стоящий на могиле этого времени, да и на могиле ли, Шаламов, которого уже почти не знают, да и время то не желается знать, да и было ли оно…»


    • Францишек Апанович, «Воспоминания (о Колыме)» и «Колымские рассказы»: к вопросу о принципах художественного сообщения (2017)

    • «Именно как писатель и человек, испытавший на своем собственном опыте “процесс распада физического наряду с распадом духовным”, автор ставит множество вопросов, которые сводятся к одному: как это описать, указывая на непреодолимое противоречие, своеобразную апорию: “Как вернуть себя в это состояние и каким языком это рассказать? Обогащение языка — это обеднение рассказа в смысле фактичности, правдивости”. Но, несмотря на все трудности, он хочет взять на себя это невозможное для выполнения задание и погрузиться в своих воспоминаниях в тот мир: “Но мне все же хотелось бы, чтобы правда эта была правдой двадцатилетней давности, а не правдой моего сегодняшнего мироощущения”».


    • Дарья Грицаенко, Варлам Шаламов — «лагерная» или «новая» проза? (сентябрь 2021)

    • «Эстетика “новой прозы”, созданная Шаламовым как наиболее адекватная форма для описания лагерного опыта в художественной (не мемуарной!) литературе — это результат осмысления Шаламовым традиции русского авангарда через призму лагерного опыта. Вслед за русскими футуристами и формалистами, у которых писатель учился в 20-е годы, Шаламов резко отрицал всю гуманистическую традицию классической русской литературы и был убеждён, что она уходит в прошлое. Но не потому, что пора сбросить её с “парохода современности”, а потому, что опыт катастроф XX века беспрецедентен в истории человечества, и говорить о нём средствами классической литературы прошлых столетий для Шаламова не представлялось возможным — в этом случае форма неадекватна содержанию».


    • Валерий Есипов, Стихи после Колымы (Поэтический дневник Варлама Шаламова (2020)

    • «Привлечь внимание читателей к мастерству Шаламова, к его удивительному художественному взлету после мрака и ужаса Колымы — одна из главных задач данного издания. Однако мы надеемся, что каждый, кто познакомится с поэтическим наследием автора “Колымских тетрадей” во всей полноте, сделает для себя множество и других открытий. Важнейшим из них, наверное, будет то, что мир поэзии Шаламова — совсем иной в сравнении с миром его суровой и жестокой прозы, что он гораздо светлее и теплее. Такое открытие надо отнести, конечно, прежде всего на счет самой природы поэзии, ее имманентных свойств, которые обнажают, делают близкими и понятными самые высокие духовные устремления творческой личности. Шаламов, рожденный поэтом- лириком (и рожденный, подчеркнем, дважды), не мог не выразить в стихах свою подлинную человеческую сущность, вывернув, что называется, до дна свою душу и открыв в ней то, что не всегда видно читателям “Колымских рассказов”, — именно ее светлое, устремленное ввысь, к вечным нравственным идеалам, начало».


    • Ксения Филимонова, Литература свидетельства между забвением и умолчанием (декабрь 2023)

    • В 1950-е годы в русской и польской литературе происходили параллельные процессы, связанные с возникновением и развитием «лагерной» прозы. Официальная цензура в СССР и Польше, интересы политических групп в Европе значительно препятствовали тому, чтобы эта литература дошла до читателей и была им доступна в полной мере. Поэтому сами «лагерные» авторы констатировали низкий интерес к литературе такого рода. У литературы «после Колымы» были свои адресаты и своя цель — рассказать всему миру о том, что способен сделать человек с человеком.


    • Ренате Лахманн, Текст как событие: Варлам Шаламов (2024)

    • Лагерь на Колыме – во всех своих проявлениях – составляет грозный фон всего действия. Лагерь – это не только конкретное место, воплощающее собой институцию «исправительно-трудовой лагерь», но и онтологический модус. Побывать или никогда не бывать в лагере – вот разница, навек отделяющая одних людей от других. Проза Шаламова демонстрирует это в каждом рассказе, то есть каждый рассказ (отнюдь не в хронологическом порядке, а в порядке общей композиции) раскрывает тот или иной кусочек лагерной жизни. Все эти фрагменты складываются в мир Колымы как Мертвый дом – в котором есть и выжившие.

  • Критика


    • Сергей Соловьёв, Рассказы, прокричанные сквозь слёзы (18 июня 2016)

    • «Шаламов своими рассказами пишет картину, с одной стороны, тотального расчеловечивания в лагерях, но с другой — показывает и путь, рваный, непрямой, но все-таки путь преодоления растления. Для него самого не последнюю роль на этом пути сыграли стихи. Работая фельдшером, Шаламов дарил своим близким знакомым — Елене Мамучашвили, Нине Савоевой — записанные стихи русских поэтов, которые на воле были либо запрещены, либо полузабыты. После возвращения он пытался воссоздать традиции — как литературные, так и мировоззренческие, — прерванные сталинизмом. Шаламов почти всю жизнь был просветителем в истинном значении этого слова. Потому, что слово невозможно без читателя. Страшно горько, что своего читателя Варлам Шаламов обрел так поздно. Радостно, что это все-таки происходит».


    • Елена Михайлик, Спасения нет (17 января 2019)

    • «С точки зрения Шаламова, есть уровень давления, которому по определению невозможно противостоять. Вообще. И этот фактор — одна из тех вещей, которую он системно воспроизводит. Можно, если повезет, умереть раньше. Это все, что можно. Можно не пытаться выжить за счет других, пока сохранилась воля, которая позволяет от этого удерживаться. За определенной границей ты не будешь помнить, что ты там делал. Просто потому, что тебя там не было. Личности там не было, она распалась. Человек, который потихонечку восстанавливается от лишних капель тепла, лишних крошек еды и от более легкой работы в рассказе «Сентенция», он не помнит, что с ним было в темноте. Он не знает. Это, кстати, вполне зафиксированное медицинское обстоятельство. Та часть мозга, которая фиксирует качество и продолжительность сильной боли, с сознанием практически не соотносится. Люди этого не запоминают. Ощущают, чувствуют, а опыта не остается».


    • Рудольф Веденеев, Марк Головизнин, Россен Джагалов, Валерий Есипов, Василий Жарков, Дмитрий Зубарев, Борис Кагарлицкий, Алексей Кунахов, Елена Михайлик, Михаил Рыклин, Сергей Соловьёв, Александр Тарасов, Иван Харламов, Любовь Юргенсон, Дискуссия по докладу М. К. Рыклина (2013)

    • «В дискуссии по докладу Михаила Рыклина принимали участие: Рудольф Веденеев, Марк Головизнин, Россен Джагалов, Валерий Есипов, Дмитрий Зубарев, Борис Кагарлицкий, Алексей Кунахов, Елена Михайлик, Сергей Соловьёв, Александр Тарасов, Иван Харламов, Любовь Юргенсон».


    • Людмила Артамошкина, «Искусство – способ жить: Варлам Шаламов о мире “после”» (июнь 2021)

    • Знакомство с Шаламовым я начала не по текстам, а с его биографии, которая появилась в журнале, и это была публикация друга его последних лет, публикатора, она сохраняла архив Шаламова, и кто знаком с биографией Шаламова, тот знает, какую миссию выполнила это женщина – Ирина Павловна Сиротинская. В журнальной публикации было сказано достаточно подробно о жизни Шаламова, особенно о последних днях. Когда передо мной развернулась жизнь этого человека, я поняла, что около пятнадцати лет он провел в лагерях, и особенно больно было читать о последних днях. Меня поразило то, что, наверное, не поражало ни в одной биографии до этого (это был 1990 год, начало перестройки, многие тексты только стали входить в официальную, разрешенную к публикациям литературу) – трагизм жизни, изжитый до конца. Когда я увидела (а я внимательно отношусь всегда к фотографиям, особенно когда есть возможность увидеть в движении лицо от детства к последним дням или наоборот – зависит от того, как мы смотрим фотографии), всё было явлено в его лице – одиночество самостоянья, цельность личности и жизни.


    • Сергей Соловьёв, «Штурм неба»: Варлам Шаламов — человек 1920-х годов (март 2022)

    • «Шаламов вынес принцип соответствия слова и дела из 1920-х годов. Здесь подходит экзистенциалистская терминология: человек должен проявить себя человеком слова и дела в решающей пограничной ситуации. Он прямо пишет в очерке, что Джалиль для него прежде всего акт самопожертвования в подполье, а потом в фашистских застенках. В другом месте он пишет, что Джалиль — это судьба, а не стихи. О стихах Джалиля он несколько раз отзывался не в пользу поэта, но это не имеет значения, важен акт и поступок. Набросок стихотворения Шаламова, в котором есть строчка “Фучик, Карбышев, Джалиль — вот мои герои”, — не попытка подладиться под цензуру, а выявление людей слова и дела, готовых на самопожертвование.

      Эту атмосферу 1920-х годов он пытался передать и как автор художественной литературы, и как просветитель. Вернувшись в Москву с Колымы, он тратил очень много времени не только на “Колымские рассказы”, но и на попытку рассказать о 1920-х годах современникам так, чтобы они поняли время, которого не застали».

  • Видео