Валерий Есипов

Шаламов и Солженицын: арьергардные бои за читателя

В последние годы В. Шаламов — один из наиболее переводимых русских писателей за рубежом. Его книги вышли на всех мировых языках, включая испанский, за что мы должны быть благодарны профессору Р. Сан-Висенте, недавно завершившему перевод всех шести сборников «Колымских рассказов». Еще раньше мы должны быть благодарны выдающемуся испано-французскому писателю Х. Семпруну, который, собственно, заново привлек внимание к личности и творчеству Шаламова во всей Европе, назвав в 2007 г. «Колымские рассказы» «важнейшей книгой ХХ века» и поставив ее выше «Архипелага ГУЛАГ» А. Солженицына (Семпрун 2007). Под влиянием оценок Х. Семпруна, бывшего узника Бухенвальда, и в Германии издан 6-томник Шаламова, пользующийся большим успехом. Отстает в этом плане только, как ни странно (а может быть, закономерно?), англоязычный мир, первым поднявший на щит Солженицына в 1970-е годы и оставивший Шаламова в его тени. После неполных переводов «Колымских рассказов» в США, сделанных в начале 1980-х Д. Глэдом, прошло почти сорок лет, и только сейчас в издательстве «The New York Review of Вooks» вышли три первых цикла «Колымских рассказов» в новом переводе Д. Рейфилда (завершение полного издания рассказов планируется в 2019 году). В свою очередь, «Архипелаг ГУЛАГ» после своего памятного грандиозного триумфа в США и Европе уже практически не переиздается[2].

Эти метаморфозы, ярко раскрывающие новые общемировые тенденции, требуют большого и серьезного анализа, и я могу взять лишь несколько аспектов, касающихся России. У нас ситуация значительно более парадоксальна. После того, как произведения А.Солженицына долгое время были запрещены, в конце 1980-х годов, еще при существовании СССР, в условиях «перестройки» началось их широкомасштабное тиражирование, а сам автор превратился в культовую литературно-политическую фигуру. Пышное возвращение Солженицына в Россию в 1994 г., когда наиболее экзальтированные поклонники писателя стали рассматривать его кандидатуру на пост Президента РФ (взамен начавшего утрачивать доверие Б. Ельцина), во многом совпало с тем предсказанием, которое сделал В. Войнович в своем сатирическом романе «Москва 2042», герой которого, воплотивший черты Солженицына, въезжает в столицу на белом коне и становится монархом (Войнович 1987; Войнович 2002). Сбылось и другое предсказание, сделанное М.Розановой с присущим ей сарказмом, — о «солженизации всей страны» (Розанова 1990). Этот процесс выразился в официальном провозглашении Солженицына «великим /80/ писателем», «писателем № 1» современной России и в мобилизации научных, образовательных, издательских и медийных ресурсов государства на пропаганду его творчества и его идей. Произведения Солженицына («Матренин двор», «Один день Ивана Денисовича») вошли в обязательную школьную программу по литературе, а в 2008 г., после смерти писателя, по указанию тогдашнего премьер-министра страны В. Путина министерство образования включило в эту программу и «Архипелаг ГУЛАГ». Вскоре вдовой писателя Н. Солженицыной было подготовлено сокращенное издание этой книги для школ, выпущенное в 2010 г. в свет государственным издательством «Просвещение». Однако в реальности книга до учащихся не дошла, что было связано с общественным сопротивлением, исходившим прежде всего от школьных учителей, особенно в провинции. В сжатом виде их претензии выражены так:

«“Архипелаг ГУЛАГ” не имеет отношения к литературе, это публицистика; с идеологической точки зрения произведение небезукоризненно; в нем тенденциозно, однобоко трактуется драматическая и героическая советская эпоха» (Лазарев 2011).

Уже эти факты показывают, что отношение к Солженицыну в России крайне противоречиво, и отрицательные его оценки сближают разные слои общества: от интеллектуалов до рядовых педагогов. Причем, ни тех, ни других нельзя отнести к коммунистам: речь идет скорее об отторжении авторитарно навязываемых представлений и ценностей — в первом случае, проистекавших от самого Солженицына еще во время его деятельности на Западе, во втором — от современной власти, решившей сделать ставку на Солженицына как одну из своих главных идеологических опор. Очевидно, что власть и ее окружение слабо ориентируются как в общественных настроениях вокруг «проблемы Солженицына», так и в реальном содержании произведений писателя, прежде всего «Архипелага ГУЛАГ», а также книги «Бодался теленок с дубом». Только этим можно объяснить последующее беспрецедентное решение В. Путина — его указ о подготовке к 100-летию Солженицына, изданный за четыре года до этой даты, в 2014 году[3]. Характерно, что сомнение в целесообразности столь масштабных почестей писателю, тем более на фоне отсутствия такого же внимания ко многим классикам русской и советской литературы, высказанное одним из участников полемики по этому поводу, встретило дружный отпор официозной и либеральной прессы, опиравшейся на круг апологетов Солженицына во главе с его вдовой[4]. В дальнейшем публичная дискуссия была свернута, перейдя в социальные сети Интернета, где кипит до сих пор, /81/ демонстрируя непримиримый характер. В связи с этим трудно ожидать, что приближающийся юбилей Солженицына (11 декабря 2018 года) будет способствовать консолидации постсоветского общества — наоборот, можно предугадывать, что он еще более усилит существующие расхождения в оценках писателя и, следовательно, углубит тот социальный и когнитивный раскол в России, источником и катализатором которого во многом стала сама деятельность Солженицына, с начиная с 1960-х годов.

* * *

Обращение к тому давнему времени, о котором на первом пленарном заседании нашей конференции так хорошо говорил уважаемый Ж. Нива, крайне полезно, поскольку помогает понять причины и механизмы мифологизации личности Солженицына. Причем, здесь мы столкнемся со своеобразным преломлением проблемы «искренности в литературе», затронутой Ж. Нива. Наиболее рельефно эта проблема обнажается при сопоставлении творческой и поведенческой практики Шаламова и Солженицына, определявшейся не только разницей их лагерного опыта и взглядов, но и этических представлений.

Следует напомнить, что свои первые рассказы о лагере Шаламов начал писать еще в 1954 году, вскоре после смерти Сталина и своего возвращения с Колымы, где находился в заключении с 1937 года. В своих рассказах он изначально стремился к правде, «как бы она ни была страшна» (Шаламов 2013, 6, 288), делая акцент на изображении «новых психологических закономерностей поведения человека в лагере» (там же, 5, 145–146) и не допуская мысли о каком-либо приспособлении к цензуре. «Вопрос “печататься — не печататься” для меня вопрос важный, но отнюдь не первостепенный. Есть ряд моральных барьеров, которые перешагнуть я не могу», — писал он Б. Пастернаку (там же, 6, 54).

Фактически Шаламова, а не Солженицына следует считать первооткрывателем лагерной темы в советской литературе, т.к. ко времени публикации «Одного дня Ивана Денисовича» в 11-м номере «Нового мира» за 1962 г. им было написано около 60 произведений о лагере, включая первый сборник «Колымских рассказов» и «Очерки преступного мира». Но судьба прозы Шаламова оказалась иной ввиду его бескомпромиссной позиции художника. Лагерь нисколько не поколебал его высоких нравственных принципов, воспитанных в детстве, в семье священника, и в своем поведении Шаламов всегда демонстрировал полную прямоту. Надеясь, что после публикации повести Солженицына путь лагерной теме открыт, в ноябре того же 1962 г. он отправил свои рассказы в «Новый мир», а также в издательство «Советский писатель». Однако они были отклонены, причём, издательство вернуло их с грубой уничижительной формулировкой-приговором: «На наш взгляд, герои Ваших рассказов лишены всего человеческого, а авторская позиция антигуманистична» (Есипов 2012, 255; Шаламов 2013, 7, 357). Примечательно, что партийный /82/ рецензент А. Дремов противопоставлял «Колымским рассказам» повесть Солженицына как более соответствующую принципам соцреализма: «Если Солженицын старался и на лагерном материале провести мысль о несгибаемости настоящего человека, то Шаламов, наоборот, всем содержанием рассказов говорит о неотвратимости падения…» (Есипов 2007, 70).

Между тем повесть Солженицына с ее главным героем-крестьянином Шуховым рассказывала скорее о приспособляемости человека. В данном случае можно говорить также и о приспособляемости автора: позднее, в книге «Бодался теленок с дубом» (1975), он признавался, что сознательно «облегчал» повесть и писал ее в расчете на то, что к ее главному герою — «простому мужику» — «не могут остаться равнодушны верхний мужик Твардовский и верховный мужик Хрущев» (Солженицын 1991, 6, 18). В целом книга «Бодался теленок с дубом» во многом саморазоблачительна: наряду с мессианскими и нарциссическими комплексами автора она ярко раскрывает его постоянную склонность к актерству и откровенному лицемерию. Становится очевидно, что писатель изначально маскировал свои настоящие взгляды, избрав тактику: «Никогда не выделяться ни на плечо в сторону бунта, борьбы, быть образцовым советским гражданином» (там же, 6,10), и связывая свои интересы с будущими публикациями на Западе (там же, 11–15; подробнее: Есипов 2007, 118–124). Подобная тактика сама по себе подразумевала неискренность или двойную игру как в отношениях с окружающими, так и в литературной работе.

Причем, такую двойную игру Солженицын вел не только с властями, но и с редактором «Нового мира» А. Твардовским. Близко наблюдавший терзания Твардовского А. Кондратович писал:

«Откровенность, искренность во взаимоотношениях он ценил выше всего. Солженицын не был с ним искренен — и это А.Т. тяжело переживал. В известной мере переживал как предательство, а что может быть тяжелее этого» (Кондратович 1991, 225).

В связи с выходом книги «Бодался теленок с дубом» дочь Твардовского историк В. Твардовская открыто заявляла: «Вы с предельным цинизмом, хотя иной раз и не без кокетства, рассказываете, как сделать обман правилом в общении не только с теми, кого считали врагами, но и с теми, кто протягивал Вам руку помощи…» (Твардовская 1975).

Печальная истина состоит в том, что, не имея возможности знать подлинное лицо Солженицына и многие реальные факты его биографии, редакция «Нового мира» невольно создала ему огромный литературный авторитет «первооткрывателя лагерной темы» и образ «борца за правду» как в СССР, так и за рубежом. Таким образом была заложена основа мифа, на который стал опираться сам автор «Ивана Денисовича» и его апологеты. В связи с этим можно сделать вывод, что Солженицын своим примером символизировал окончание эпохи «искренности» в советской литературе и /83/ начало нового этапа — превращения литературы в средство достижения внелитературных целей, в инструмент политики и политического манипулирования…

Стоит заметить, что раскрытая самим Солженицыным в «Теленке» его склонность к блефованию, «раскидыванию чернухи» (на лагерном жаргоне — вранью, «запудриванию мозгов») многими читателями, а также критиками (Лакшин 1994,358) рассматривалась как следствие долгого пребывания автора в заключении. Об этом с большим пафосом заявлял сам писатель: «Мои навыки — каторжанские, лагерные. Без рисовки (?) скажу, что русской литературе я принадлежу не больше, чем русской каторге, я воспитался там, и это навсегда» (Солженицын 1991, 7,126). В действительности это было огромным преувеличением и самомифологизацией: как стало известно позднее и как подтверждено его официальным биографом (Сараскина 2008, 932), из 8 лет лишения свободы, определенных бывшему капитану Советской армии в 1945 году, он провел в особом лагере в Экибастузе около полутора лет (с августа 1950 до января 1952 г.), при этом лишь несколько месяцев работал в бригаде каменщиков, где основное время исполнял должность бригадира, что трудно назвать «каторгой». Четыре же года до этого — что общеизвестно — он пребывал в московской привилегированной «шарашке». Следовательно, указанные выше не лучшие его «навыки» сформировались в гораздо более раннем возрасте.

Сам писатель в одном из своих стихотворений признавался: «Рос я запутанный, трудный, двуправдый» (Островский 2004,21). В психоаналитической картине его детства выделяется рано проявившийся комплекс «избранности», а также неразборчивость в средствах самоутверждения, беззастенчивый напор или «нахрап» (Давыдов 1998). Тогда же сложилась и склонность юного Солженицына к притворству и лицедейству: недаром он в школе мечтал поступить в театральную студию. Замечание первой жены писателя в связи с тем, как по-новому повел себя муж после успеха «Ивана Денисовича»: «Артистический талант, миновав сцену, пригодился в жизни» — необычайно многозначительно, как и ее же свидетельство о том, что «Саня» нередко «явно переигрывал» (Решетовская 1990, 88). «Переигрывание», т.е. натужную мелодраматическую аффектацию — то, что вырывало из уст К. Станиславского его знаменитое «Не верю!» — можно проследить во многих эпизодах общественного поведения писателя, а также в его литературных и публицистических текстах (в виде всевозможных преувеличений, пафосно-риторических и демагогических фигур речи). Но, пожалуй, ярче всего эта черта его характера воплотилась в приводимой ниже постановочной фотографии (см. илл. 2) и сравнении ее с фотографией Шаламова (см. илл.1). /84/

Разумеется, перед Шаламовым, с которым познакомился в ноябре 1962 г., Солженицын не рисковал заявлять о своих «каторжанских навыках» — он хорошо знал гораздо более суровую биографию своего собеседника и его «Колымские рассказы». Судя по записным книжкам Шаламова, в 1963 г. Солженицын относился к нему с большим пиететом и говорил следующее: «Считаю вас моей совестью <…> Хотел писать о лагере, но после ваших рассказов, думаю, что не надо. Ведь опыт мой четырех, по существу, лет (четыре года благополучной жизни)» (Шаламов 2004, 370–371; Шаламов 2013, 5, 360–361).

Таким образом, сам Солженицын признавал приоритет Шаламова в лагерной прозе, и его фраза «Хотел писать о лагере … но думаю, что не надо» — если не считать ее лукавой — показывает, что у него тогда еще не было планов создания «Архипелага ГУЛАГ». В этой связи дату начала работы над своей самой знаменитой книгой, как она позже будет обозначена автором (1958 г.), можно считать мистифицированной. Об этом же говорит и факт тайной встречи Солженицына с Шаламовым, где последнему было сделано предложение о совместной работе над «Архипелагом», — встреча состоялась 30 августа 1964 г. (Солженицын 1999, 166; подробнее: Есипов 2017, 297–301). К этому времени Солженицын неожиданно для себя стал обладателем огромного массива ценнейшего материала — воспоминаний и писем бывших заключенных, пришедших в «Новый мир», а также лично к нему после публикации «Ивана Денисовича», общее число которых достигало 800 (Сараскина 2008, 522). Именно этот «подарок судьбы» заставил его радикально переоценить свои перспективы в лагерной теме и послужил толчком к идее создания «Архипелага» с расчетом на сенсационную «взрывную» публикацию его на Западе.

Трудно понять, почему Солженицын предлагал Шаламову вместе работать над этой книгой. Неужели он не понимал, что перед ним крупный самостоятельный писатель, у которого есть своя святая и неизбывная — колымская — тема, и которому оскорбительно быть подручным, тем более в работе с чужим материалом? Шаламов сразу почувствовал в замысле Солженицына сугубо прагматический расчет и записал в своем дневнике:

«Почему я не считаю возможным личное мое сотрудничество с Солженицыным? Прежде всего потому, что я надеюсь сказать свое личное слово в русской прозе, а не появиться в тени такого, в общем-то, дельца, как Солженицын»;

«я никогда не мог представить, что может в двадцатом столетии появиться художник, который может собрать воспоминания в личных целях» (Шаламов 2004, 373; Шаламов 2013, 5, 363).

С середины 1960-х годов он порвал всякие отношения с Солженицыным, а в дальнейшем, зная, что работа над «Архипелагом» идет, и имея поводы сомневаться в добросовестности автора, передал ему, что запрещает использовать какие-либо факты из своих работ. Но это не подействовало: особенно много фактов из рассказов Шаламова вошло во второй том «Архипелага», /85/ изданный в 1974 г. в Париже, а одна из глав этого тома «Социально-близкие» (об уголовниках) представляет закамуфлированный плагиат «Очерков преступного мира» (Есипов 2017,314–330).

Судя по всему, Шаламов не стремился прочесть «Архипелаг ГУЛАГ», но ему стала известна (возможно, от кого-то из знакомых) крайне оскорбительная для него фраза из второго тома. Безосновательно назвав известное письмо Шаламова в «Литературную газету»(1972) «отречением» от «Колымских рассказов», Солженицын позволил себе при этом злорадную «шутку»: «…Так мы поняли все, что — умер Шаламов» (Солженицын 1974, 2, 610; фраза сохранена в английском переводе книги 1975 г., но в русскоязычных изданиях, начиная с «вермонтского» 1980 г., удалена). Появление такой фразы не было случайностью: Солженицын еще раньше публично объявлял Шаламова «тяжело больным», а в своем мемуаре писал, что при последней встрече в 1964 г. у того были «уже чуть безумноватые глаза» (Солженицын 1999,168), намекая на его психическую неадекватность. В итоге слова «умер Шаламов» явно выдавали его желание не просто дискредитировать своего главного литературного соперника, а уничтожить его в глазах общественного мнения, тем самым возвысив себя и свой «Архипелаг». Об этом прямо писала И. Сиротинская: «На Западе важно было оказаться первым и как бы единственным» (Сиротинская 1997, 75).

Хранительница архива Шаламова и публикатор его произведений И.Сиротинская обнаружила и впервые напечатала в 2001 г. наброски его неотправленного письма Солженицыну, написанного в 1974 г. в ответ на упомянутую фразу. Проникнутое трудно сдерживаемым гневом, письмо, в частности, гласило:

«Г<осподин > Солженицын, я охотно принимаю Вашу похоронную шутку насчет моей смерти. С важным чувством и гордостью считаю себя первой жертвой холодной войны, павшей от Вашей руки.

Если уж для выстрела по мне потребовался такой артиллерист, как Вы, — жалею боевых артиллеристов.

Но ссылка на “Литературную газету” не может быть удовлетворительной и дать смерть. Дают ее стихи или проза.<…>

Я знаю точно, что Пастернак был жертвой холодной войны, Вы — ее орудием.

“Вы — моя совесть”. Разумеется, я все это считаю бредом, я не могу быть ничьей совестью, кроме своей, и то — не всегда, а быть совестью Солженицына…» (Шаламов 2001, 377–380; Шаламов 2004, 375–377; Шаламов 2013, 365–367).

Комментируя эту конфронтацию, нельзя не вспомнить некоторые эпизоды истории русской литературы, особенно XIX века, которая богата фактами непримиримой вражды между писателями (например, между Тургеневым и Достоевским). Однако мы не можем припомнить случая, когда бы один писатель публично, на весь мир, объявлял другого /86/ «умершим». Перешагнув через эту черту, Солженицын еще раз продемонстрировал, что страсть к самоутверждению для него выше любых этических норм, и пресловутый «нахрап»[5], несмотря на обращение к Богу, властвовал над ним. В ответе же Шаламова очевидна большая трезвость и проницательность, особенно в определении своего оппонента как «орудия холодной войны» и в серьезных сомнениях в его «совести». Таким образом, Шаламов являлся одним из первых, кто был убежден, что автору «Архипелага ГУЛАГ» и содержанию его книги не стоит слишком доверять.

К глубокому сожалению, эти предупреждения Шаламова, как и его дневниковые записи о Солженицыне, в свое время остались неизвестными. Характерно, что и доныне они замалчиваются широким кругом российских и зарубежных литературоведов, придерживающихся позиции всемерного восхваления «писателя №1». Между тем открытие еще в период «перестройки» и в 1990-е годы ранее засекреченных архивов и других источников о лагерной системе в СССР показало, что «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына создал во многом ложную, крайне тенденциозную картину не только этого периода, связанного с правлением Сталина, но и о всего советского периода истории России. Наиболее ярко это проявилось в безответственном, со ссылками на сомнительные источники, манипулировании писателем огромной цифрой жертв репрессий — 66,7 миллиона человек (Солженицын 1974,2,8; Солженицын 2006,2,8). Здесь стоит напомнить и о выступлении писателя Солженицына по испанскому телевидению 20 марта 1976 г., когда он, в очередной раз блефуя, прибавлял к этой цифре потери СССР в Великой Отечественной войне (завышенные почти в два раза) и заявлял: «Итак, всего мы потеряли от социалистического строя — 110 миллионов человек!» (Солженицын,1996, 451)[6].

Последняя цифра, ввиду ее откровенно бредового характера, не вошла в арсенал информационно-пропагандистских средств холодной войны, однако «66,7 миллиона» широко эксплуатировались в западных СМИ и многими принимались на веру. Их можно сравнить со своеобразными каббалистическими знаками или с «черной магией», заворожившей едва ли не все мировое общественное сознание. Характерно, что в августе 2008 г., в связи со смертью Солженицына, американская газета «The Wall Street Journal» писала в своей передовой статье:

«... Концлагерем Ивана Шухова был на самом деле весь Советский Союз. После выхода в Париже в 1973 году монументального труда /87/ Солженицына по истории советской пенитенциарной системы, озаглавленного “Архипелаг ГУЛАГ”, ни один серьезный человек ни в одной стране мира больше не сможет оправдывать преступления Сталина или бесчеловечность коммунистического тоталитаризма. Представленные в книге документы доказывают, что на руках у комиссаров была кровь 60 миллионов жертв».

Но наиболее показателен заголовок этой публикации, выделенный жирным шрифтом: «Правда и воля, которые воплощал собой Солженицын, укрепили Запад и помогли ему восторжествовать в “холодной войне”»[7].

Воздавая хвалу «правде и воле» Солженицына сначала, вероятно, стоило бы задуматься о простейшей демографии: могла ли страна с населением 235 миллионов человек (данные по СССР на 1967 г., когда Солженицын завершал «Архипелаг»), потеряв от внутреннего террора якобы четверть населения (подразумевается — мужского), при этом победить гитлеровский фашизм, в войне с которым она реально потеряла 27 миллионов человек? Судя по всему, нисколько не задумывался об этом и нобелевский лауреат, имевший высшее математическое образование. Но самое странное, что грандиозный статистический «фейк» Солженицына был с полным доверием воспринят многими читателями, а также и учеными-филологами в постсоветской России. Например, внезапно «прозревшие» после чтения «Архипелага» авторы одного из учебных пособий писали: «После цифры 66,7 миллиона человек уже ничто не удивительно и не страшно…» (Кондаков, Шнейберг 1994, 6). И это несмотря на то, что уже тогда учеными-историками было доказано, что эта цифра завышена почти в десять раз, а реальная динамика репрессий по-прежнему имеет своим пиком эпоху Сталина, именно 1937–1938 годы (см. илл. 3).

В целом, с современной точки зрения книгу Солженицына невозможно признать сколько-нибудь объективным исследованием как по фактологической основе, так и по концептуальным посылам автора. Собранный и опубликованный нами впервые большой свод критических работ, посвященных «Архипелагу ГУЛАГ» (Есипов 2018), показывает, что буквально на каждой странице этого трехтомного сочинения — рядом и вперемежку с эпизодами, внушающими или могущими внушать доверие — можно встретить и грубые натяжки, и перевернутые факты, и подтасовки, и фантастические домыслы. Очевидно что, понимая ограниченность своего лагерного опыта, Солженицын всеми средствами пытался инкорпорировать его в гораздо более тяжкий и страшный опыт тех заключенных, рукописями которых он пользовался — чтобы от имени них с пафосом говорить «мы», представляя себя выразителем их чувств и мыслей, при этом создавая себе имидж «главного зэка» всей страны. Но натужность, /88/ искусственность этого имиджа сложно разгадать только слишком доверчивому читателю — а выросшего в последние годы в России нового читателя, знающего биографию и произведения Шаламова, уже трудно, как говорится, провести на мякине.

В подтверждение этого тезиса не могу не привести данные небольшого и не вполне репрезентативного, но все же достаточно красноречивого опроса. Он состоялся в 2017 году, 30 октября, в общероссийский день памяти жертв политических репрессий, на популярном московском радио «Серебряный дождь», позиционирующем себя как «умное радио» для интеллигенции. В программе, посвященной Шаламову, известный ведущий Н. Сванидзе рискнул задать слушателям вопрос: «Кто точнее передал суть ГУЛАГа — Солженицын или Шаламов?» Вероятно, ведущий рассчитывал, что голоса распределятся по крайней мере поровну. Но на самом деле вышло, что все 100 процентов голосовавших отдали предпочтение Шаламову[8]].

Несомненно, для более объективной картины читательских симпатий необходим полноценный социологический опрос по всей России. Говоря же о результатах блиц-опроса, нельзя не признать, что он вполне определенно обозначает, как минимум, тенденцию значительного возвышения авторитета создателя «Колымских рассказов». И среди главных факторов этого, на наш взгляд, — особо ценимое всеми чуткими читателями ощущение абсолютной подлинности описанного им мира, т.е. высшей искренности в литературе.

Илл. 1

 

Илл. 2

Комментарий к илл. 1 и 2

В. Шаламов не любил публичности, и в его архиве сохранилось лишь около трех десятков его фотографий. Снимок с любимой кошкой Мухой сделан в 1964 г. Б. Лесняком (Шаламов 2013, 7, 322). Фото хорошо передает простоту и естественность писателя — его невозможно представить «ряженым» в лагерную форму в имя саморекламы, как героя соседнего снимка. Присутствие кошки на руках Шаламова в известной мере раскрывает его философию, сложившуюся после Колымы: «Животных делают из лучшего материала, чем человека» (Шаламов 2013,6,418).

Солженицын очень любил фотографироваться. Данный снимок взят из большого фотоальбома «Solzhenitsyn: A pictorial record» (London, The Bodley Head, 1974, с.35), составленного самим Солженицыным и содержащего около 100 его фотографий разного периода. Альбом в те же годы выходил во Франции и Германии. Как можно понять, это было частью большой PR-кампании, развернутой автором в связи с выходом «Архипелага ГУЛАГ». Подпись к снимку гласила: «In the special camp, an the day Solzhenitsyn was released» («В особом лагере, в день освобождения Солженицына»). Вероятно, понимая, что даже доверчивый западный читатель с трудом поверит, что в особых лагерях можно было фотографироваться, впоследствии Солженицын изменил подпись: «Особлаг (сразу по выходе), 1953 г.». Пытаясь представить эту историю более правдоподобной (как это: «сразу»?), его вдова Н.Д. Солженицына после смерти писателя, в 2010 г., сказала корреспонденту «Российской газеты», что фото сделано его знакомым Н.Н. Зубовым уже в ссылке (URL: https://rg.ru/2010/10/28/kniga.html).

Все это вызывает очень большие сомнения, т.к. даже по чертам лица нетрудно понять, что снимок сделан гораздо позже 1953 г., когда Солженицыну всего 35 лет. Неслучайно в книге первой жены писателя (Решетовская, 2006, вклейка) этот снимок назван «постановочной реконструкцией», что гораздо более верно по существу. Скорее всего «реконструкция» осуществлялась в 1964–1965 годах, в период работы над «Архипелагом», и имела целью подготовку PR-кампании на Западе. Что касается выражения лица Солженицына, то оно выявляет его немалые актерские усилия, о которых говорилось выше. Примечательно, что в книге «Бодался теленок с дубом», комментируя свой сеанс у фотографа для обложки «Роман-газеты», где в 1963 г. печаталась его первая знаменитая повесть, Солженицын без какого-либо стеснения писал: «То, что мне нужно было, выражение замученное и печальное, мы изобразили» (Солженицын 1991, 6, 33). /90/

Илл. 3

Из книги: «ГУЛАГ: главное управление лагерей. 1918–1960». (Сост. А.И. Кокурин, Н.В. Петров), Москва, Международный фонд «Демократия», 2002, с. 431.

Диаграмма показывает динамику изменений количества осужденных по политическим статьям (что соответствует понятию «политические репрессии»). В 1937–1938 гг. из 1,5 млн человек около 750 тыс. было расстреляно. Для того, чтобы оценить реальный опыт Шаламова, следует обратить внимание на даты 1929–1931 гг. (его первый лагерный срок) и 1937–1951 гг. (второй срок). У Солженицына — 1945–1953 гг.

Список литературы

Войнович, В.Н.(1987), «Москва 2042», Москва, ЭКСМО.

Войнович, В.Н.(2002), «Портрет на фоне мифа», Москва, ЭКСМО. В этой книге автор открыто заявил о «созданном коллективным воображением поклонников Солженицына его мифическом образе», приведя также ряд фактов о самомифологизации героя.

Давыдов, О.В.(1998), «Демон Солженицына», «Независимая газета» (приложение «Фигуры и лица»), 1998, 18 мая.

Есипов, В.В.(2007), «Варлам Шаламов и его современники», Вологда, Книжное наследие.

Есипов, В.В. (2012), «Шаламов», Москва, Молодая гвардия, серия ЖЗЛ.

Есипов, В.В. (2017), «В.Шаламов и «Архипелаг ГУЛАГ», Шаламовский сборник. Вып. 5. Москва, Common place.

Есипов, В.В.(2018), «Книга, обманувшая мир». Сборник критических статей и материалов об «Архипелаге ГУЛАГ» А.И. Солженицына (сост. и редактор В.В. Есипов), Москва, Летний сад.

Кондаков, И.В., Шнейберг, Л.Я.(1994), «От Горького до Солженицына». Пособие для поступающих в вузы. Москва, Высшая школа.

Кондратович, А.И.(1991), «Новомирский дневник», Москва, Советский писатель.

Лазарев, Ю.Н. (2011), Изучение А.И. Солженицына в школе в контексте проблем современного литературного образования (по материалам полемики в средствах массовой информации), Вестник Рязанского госуниверситета им С. Есенина, 2011. Вып.32. URL: http://cyberleninka.ru/article/n/izuchenie-a-i-solzhenitsyna-v-shkole-v-kontekste-problem-sovremennogo-literaturnogo-obrazovaniya-po-materialam-polemiki-v-sredstvah#ixzz3S09t31am

Лакшин, В.Я. (1975), «Друзьям «Нового мира». Статья, посвященная книге Солженицына «Бодался теленок с дубом», распространялась в самиздате, впервые опубликована в альманахе «Двадцатый век» (Лондон, 1977, вып.2). Под названием «Солженицын, Твардовский и «Новый мир» вошла в посмертную книгу В. Лакшина «Берега культуры», Москва, МИРОС, 1994. В этой статье критик называл Солженицына «лагерным волком» (с.358).

Островский, А.В. (2004), «Солженицын. Прощание с мифом». Москва, Яуза, Пресском.

Решетовская, Н.А. (1990), «Александр Солженицын и читающая Россия». Москва, Сов.Россия.

Решетовская, Н.А. (2006), «В круге втором». Москва, Алгоритм.

Розанова, М.В. (1990), Эмиграция: « Капля крови, взятая на анализ»? Беседа в редакции с авторами и издателями журналов русского зарубежья, «Иностранная литература», 1990, 7, 224. Дословно мысль М. Розановой, соредактора А. Синявского по журналу «Синтаксис», звучала так: «Вас ожидает солженизация всей страны. И как вы с этим справитесь, вы, все вместе взятые, вы, тело, от которого мы чуть-чуть отделились, мы не знаем. И мы возвращаемся к тем же сюжетам, потому что ваша будущая боль — это наша вчерашняя боль, мы это все уже пережили». Каламбур «солженизация» обыгрывает известную формулу В.И. Ленина: «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны», а также ее дополнение, сделанное Н. С.Хрущевым: «…плюс химизация народного хозяйства».

Семпрун, Хорхе (2007), Интервью «Periodico de Catalunia», 13 декабря 2007. Перевод Р. Сан Висенте. URL: https://shalamov.ru/critique/248

Сараскина, Л.И. (2008), «Солженицын». Москва. Молодая гвардия. Серия ЖЗЛ.

Сиротинская, И.П. (1997), «В.Шаламов и А.Солженицын», Шаламовский сборник. Вып.2 Вологда. Грифон (сост.В.Есипов).

Солженицын, А.И. (1974), «Архипелаг ГУЛАГ», т. 2, Париж, YMCA-Press.

Солженицын, А.И. (1991) Бодался теленок с дубом, «Новый мир», 1991,6,7.

Солженицын, А.И. (2006) – «Архипелаг ГУЛАГ», тт.1-3, (под ред. Н.Д. Солженицыной), Екатеринбург, У- Фактория.

Солженицын, А.И. (1996), Публицистика в 3 томах. Ярославль. Верхне-Волжское книжное издательство. Т. 2.

Солженицын, А.И. (1999), «С Варламом Шаламовым», «Новый мир»,1999,4.

Твардовская, В.А. (1975), Открытое письмо А.И. Солженицыну по поводу его книги «Бодался теленок с дубом». Опубликовано в итальянской газете «Unita» 24 марта 1975 г. Машинопись русского текста из архива автора.

Шаламов, В.Т. (2001), «Воспоминания», Москва, Олимп-АСТ.

Шаламов, В.Т. (2004), Новая книга. Воспоминания. Записные книжки. Переписка. Следственные дела. М. ЭКСМО. (Публикация И. Сиротинской).

Шаламов, В.Т. (2005), Собрание сочинений в 6 томах, Москва, Терра - Книжный клуб.

Шаламов, В.Т. (2013), Собрание сочинений в 6 томах + 7 том доп., Москва – Терра – Книжный клуб – Книговек.

---

---

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.