Варлам Шаламов

Ирина Некрасова

Теоретическое наследие Варлама Шаламова и его поэзия: опыт литературоведческого интегрирования

Необходимость и востребованность исследований на тему взаимовлияния / соответствия / сопоставления теоретических воззрений и творчества Шаламова стали очевидными ещё в начале 1990-х гг. Именно тогда широкой читательской аудитории оказались доступны не только рассказы, но и отдельные шаламовские теоретико-литературные эссе. Его откровения, связанные с созданием прозаических текстов, воспринимались тогда (да и сейчас тоже) как уникальные свидетельства не только художника, но и талантливого литературоведа. Стиховедческие работы были менее известны, хотя, например, глубокая статья «Звуковой повтор — поиск смысла» вышла ещё при жизни Шаламова[1]. Издание сборника «Всё или ничего», собравшего воедино лучшие работы Шаламова о поэзии и прозе, убеждает в актуальности подобного исследования, тем более, что проблемы восприятия поэзии, поиска особого поэтического слова волновали Шаламова давно — ещё с 1920-х годов, со времен его студенческой молодости. В эссе «Двадцатые годы…» Шаламов признавался, что как художник, как поэт он формировался через приятие или отрицание опыта современников именно в это время. Он писал: «Я искал, где живет поэзия. Где настоящее?»[2]

 Ирина Некрасова и Джон Глэд

Из всего комплекса статей о лирике обращает на себя внимание глубокая стиховедческая работа «Поэтическая интонация»[3]. Надо признать, что в начале 1960-х гг., когда эта работа создавалась Шаламовым, теоретические аспекты стихосложения были периферийными в науке о литературе.

Статья открывается пространной цитатой из «Краткого словаря литературоведческих терминов», определяющей понятие «интонация»[4]. Шаламов справедливо считает, что приведенная дефиниция недостаточна, так как «трактуется не поэтическая интонация в узком смысле слова, не интонация стихотворной строки или строфы, а интонация, находящаяся в художественной прозе»[5] . Это тонкое шаламовское замечание и сегодня перспективно. К примеру, автор словарной статьи «Интонация» в «Литературной энциклопедии терминов и понятий» теоретик литературы В. Тюпа пишет, что «интонация — экспрессивная, эмоционально-волевая сторона стихотворной и прозаической речи (выделено мною — И.Н.[6] . Шаламов же, расширяя и уточняя термин, называет именно поэтическую интонацию «литературным портретом поэта», «паспортом поэта». Справедливости ради отметим, что один из теоретиков стиха В. Холшевников так же особо говорил о поэтической интонации, толкуя ее расширительно и глубоко, признавая отличия от интонации в прозаическом тексте[7] . Попытаемся, выделив основные признаки поэтической интонации в шаламовском понимании, найти их отражение в самом творчестве поэта.

Итак, в эссе «Поэтическая интонация» Шаламов первым признаком «паспорта поэта» называет инверсию. Примеры нарушения прямого порядка слов можно найти и в прозе Шаламова. Часто это изменение связано с определением, которое стоит не до, а после определяемого слова (выделено мной — И.Н.): «В этом безмолвии белом я услышал не шум ветра…» (рассказ «Погоня за паровозным дымом»); «Было начало сентября, начиналась зима колымская» (рассказ «Город на горе»); «Посредине кабинки зимой и летом топилась печечка маленькая, вроде печки для кабин шоферов колымских» (рассказ «Александр Гогоберидзе») и др. Наконец, литературоведами не раз отмечена инверсия в рассказе «Сгущенное молоко», меняющая не только стилистическую, но и содержательную окраску всего текста: «Молоко просачивалось и текло широкой струёй Млечного Пути. И легко доставал я руками до неба и ел густое, сладкое, звездное молоко».

Но поэтические инверсии иные по сравнению с прозаическими. Нами проанализировано с точки зрения использования инверсии 79 стихотворений из сборника «Синяя тетрадь». Частотность инверсий в нем невелика, а их концентрация заметна в начале сборника. В свое время Г. Белая отмечала, что «инверсия фразы усиливает ее мелодичность»[8]. С этим трудно спорить применительно к прозе, поэзия и без того музыкальна. В стихах Шаламова названный прием, как правило, служит для усиления акцента или же контраста, для концентрации читательского внимания на той или иной строке: «Ты югом нагретые руки протянешь на север ко мне…»[9]. Здесь часто в качестве инверсированных членов предложения выступают подлежащее и сказуемое: «Пещерной пылью, синей плесенью мои испачканы стихи <…> Они своей гранитной клеткою довольны будут много лет…»[10]; «Холодной кистью виноградной стучится утро нам в окно…»[11].

В анализируемом сборнике два стихотворения — это стилизации средневековой баллады («Ронсеваль» и «Рыцарская баллада»). Поэт активно использует прием инверсирования для придания стихам возвышенной — собственно балладной — интонации. Один пример:

И давит грудь мое копье,
Проламывая латы.
И вижу я лицо твое,
Лицо жены солдата[12].

Излюбленный размер — тоже входит в понятие интонации», — констатирует в анализируемой статье Шаламов[13]. С позиции поиска такого «излюбленного» размера нами проанализирован другой сборник «Колымских тетрадей» — «Сумка почтальона» (58 стихотворений), хотя общая тенденция прослеживается и в других циклах. Итак, в «Сумке почтальона» более 62% стихотворений (а именно, 36 произведений) написаны ямбом (двусложные размеры с преимуществом ямба превалируют также в книгах «Синяя тетрадь», «Лично и доверительно», «Златые горы»).

Ещё в 70-е гг. ХХ в. филолог Е. Эткинд назвал одну из своих статей «Ритм поэтического произведения как фактор содержания», признавая процесс «семантизации материи стиха» в пределах поэтического текста[14]. В своих эссе Шаламов дал ямбу немало точных характеристик, признавая большие возможности этого размера. Он писал: «Ямбы Пушкина — это вроде постоянно угла полета ракет (65˚). Уверенность руки в возможности добычи новых и новых завоеваний в стихе»[15].

Каков же ямб в его лирике? Поэт Шаламов нечасто использует в ямбических строчках строгую метрическую форму ударных 2 — 4 — 6 — 8 — 10. Как исключение из общего правила — интересный пример: в «Синей тетради» есть стихотворение, начинающееся словами:

Скользи, оленья нарта,
Взлетай, хорей,
Метельной ночью марта.
Скорей, скорей, скорей![16] (выделено мной — И. Н.)

Так вот: все это обращённое к хорею большое произведение (восемь четверостиший) написано строгим ямбом с минимальным пропуском ударных слогов.

Пиррихий в лирике Шаламова — излюбленный метрический прием, позволяющий воспринять стихи более плавными и мелодичными. На такой эффект «работает» и активно используемая поэтом классическая «стопность». Ямбы в большинстве его лирических произведений из «Сумки почтальона» четырехи пятистопные (например, в стихах «В часы ночные, ледяные…», «Едва вмещает голова…», «Копье Ахилла», «Приподнятый миллионом рук…» и др.; в «Атомной поэме»). Обратим, кстати, внимание на суждение М. Гаспарова о том, что «со второй половины 19 века около четверти всей лирики пишется четырехстопным ямбом, четверть — остальными ямбическими стихотворными размерами…»[17]. Плавный ямб — восходящий размер — как никакой другой органичен интонационному и синтаксическому членению речи и потому востребован лучшими русскими поэтами.

Г. Померанц отмечал, что «есть Шаламов-прозаик. Но… есть и Шаламов-поэт. Красота Колымы спасла его от ужасов Колымы»[18]. В эссе «Поэтическая интонация» Шаламов говорит о важности метафоры как составляющей анализируемого понятия. В анализе шаламовских стихов уместно расширить этот постулат и рассмотреть эпизоды использования автором иных изобразительно-выразительных средств.

В своих рассказах писатель предельно скуп на пейзажные зарисовки. Но в тех случаях, когда читателю представлена колымская природа, эти описания воспринимаются как уникальные.

Например, Шаламов использует прием «овеществления» при изображении людей, и это — отражение свойств абсурдности мира колымских лагерей. В противовес этому мир природы антропоморфен, что позволяет разглядеть в Шаламове тонкого лирика, внимательного и чуткого художника.

В поэзии Шаламова очеловечивание природы становится константой.

Здесь морозы сушат реки,
Убивая рыб,
И к зиме лицо стареет
Молодой горы[19].

В стихах Шаламова с деревьями можно поиграть в лапту, у земляники — «веснушчатое лицо», а малина «попав ко мне на именины, спешит понравиться гостям»[20]20; снегопад сравнивается со «строгим богом», выметающим за порог «клочья старых рукописей»[21]; в голосе бурана — басовые ноты, а у метели — тенор[22]. Находим в стихах и прямое обращение поэта к памяти:

Ради Бога, этим летом
В окна, память, не стучи,
Не маши рукой приветы.
А пришла, так помолчи[23].

Стихи с олицетворенными природными образами позволяют поэту заполнить свой мир одиночества, населить его новыми существами, с которыми можно беседовать, к которым можно просто обратиться. Только в морозной тьме Колымы стала возможна такая бытовая деталь:

Карманы моей шубы
Набиты молоком,
Полны вчерашним супом —
Мороженым пайком[24].

Поэт сознается:

В этой стылой земле, в этой каменной яме
Я дыханье зимы сторожу[25].

В этом мире и сад, и стены дома — «ледяные»[26], здесь постоянно ожидание пурги, снегового каскада, когда

Все бьет, все слепит и воет,
Пронзительно свищут леса,
И близко над головою
Изорванные небеса[27].

Шаламовская палитра достаточно сдержанна, она под стать окружающему пейзажу. Ведь лютый мороз поднял краски земли на небо:

Спектральные цвета
Сверкают в лунном нимбе,
Земная красота
На небеса проникла.
Ее поднял мороз…[28]

И при этом «природа для Шаламова принципиально доброкачественна в своих самых суровых проявлениях», — точно заметил Ю. Шрейдер, друг писателя, чуткий и вдумчивый критик шаламовского творчества[29].

На развернутой метафоре построено стихотворение «Старинной каменной скульптурой…», где «в деревьев голых арматуру прольется воздух как бетон»[30]. Олицетворенная метафора — в основе лирического сюжета стихотворения «Все так. Но не об этом речь»:

Но, прячась за моей спиной,
Лежит и дышит шар земной,
Наивно веря целый день
В мою спасительную тень[31].

«Местом своим в русской поэзии, в русской жизни ХХ в. я считаю свое отношение к природе, свое понимание природы. Длительность многолетнего общения с природой один на один — и не в качестве ботаника — дает мою формулу поэзии», — написал Шаламов в эссе «Кое-что о моих стихах»[32].

Художественный мир Варлама Шаламова парадоксален. Это аксиома. Уникальность его лирики, на наш взгляд, — это простота в невозможном и невозможное в простоте.

Мы знаем, что художник бывал подчас противоречив, не всегда последователен в своих высказываниях, что сложности его мировосприятия и отношения к людям — трагические последствия его судьбы. Но в своем художественном творчестве — и прозаическом, и лирическом, а также в приоритетах, которые он определял себе как теоретик, как стиховед, Шаламов предельно последователен и точен.

Перспективность дальнейших изысканий по линии интегрирования теоретических предчувствий Шаламова и его стихотворной практики очевидна. Ближайшие задачи — изучение строфики «Колымских тетрадей», выявление содержательной наполненности первого стиха его лирических текстов.

Поезд Шаламова. Проблемы российского самосознания: судьба и мировоззрение В.Т. Шаламова (к 110-летию со дня рождения). Москва. Голос 2017. C. 138-143.

Примечания

  • 1. Шаламов В. Звуковой повтор — поиск смысла: Заметки о стиховой гармонии // Семиотика и информатика. Сборник. Вып. 7. М., 1976. С. 128 –144.
  • 2. Шаламов В.Т. Воспоминания. М., 2001. URL: http://e-libra.ru/read/207170vospominaniya.html (дата обращения: 12.09.2017).
  • 3. Шаламов В. Всё или ничего: Эссе о поэзии и прозе. С. 320–337.
  • 4. Тимофеев Л., Венгеров Н. Краткий словарь литературоведческих терминов. М., 1963. С. 78.
  • 5. Шаламов В. Всё или ничего: Эссе о поэзии и прозе. С. 321.
  • 6. Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2001. Стлб. 310.
  • 7. См.: Холшевников В.Е. Интонационно-синтаксическая организация стиха // Кр. лит. энцикл. в 8 т. Т. 3. М., 1966. Стлб. 153; Холшевников В.Е. Основы стиховедения: Русское стихосложение. СПб., 2001. С. 144–150.
  • 8. Белая Г. Закономерности стилевого развития советской прозы. М., 1977. С. 41.
  • 9. Шаламов В.Т. Собр. соч. в 4 т. Т. 3. Стихотворения. М., 1998. С. 10.
  • 10. Там же. С. 7.
  • 11. Там же. С. 20.
  • 12. Там же. С. 40.
  • 13. Шаламов В. Всё или ничего: Эссе о поэзии и прозе. С. 322.
  • 14. Эткинд Е.Г. Ритм поэтического произведения как фактор содержания // Стиховедение: Хрестоматия. М., 1998. С. 82.
  • 15. Шаламов В.Т. Поэтическая интонация // Шаламов В.Т. Всё или ничего. С. 322.
  • 16. Шаламов В.Т. Собр. соч. в 4 т. Т. 3. Стихотворения. С. 29.
  • 17. Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2001. Стлб. 847.
  • 18. Померанц Г. Белые ночи // Литературная газета. 1994. 31 авг. С. 3.
  • 19. Шаламов В.Т. Собр. соч. в 4 т. Т. 3. Стихотворения. С. 19.
  • 20. Там же. С. 20.
  • 21. Там же. С. 23.
  • 22. Там же. С. 32.
  • 23. Там же. С. 47.
  • 24. Там же. С. 29.
  • 25. Там же. С. 41.
  • 26. Там же. С. 27.
  • 27. Там же. С. 28.
  • 28. Шаламов В.Т. Собр. соч.: В 4 т. Т. 3. Стихотворения. С. 30.
  • 29. Шрейдер Ю. Граница совести моей // Новый мир. 1994. № 12. С. 144.
  • 30. Шаламов В.Т. Собр. соч. в 4 т. Т. 3. Стихотворения. С. 52.
  • 31. Там же. С. 53.
  • 32. Шаламов В.Т. Собр. соч. в 4 т. Т. 4. Стихотворения. М., 1998. С. 354.