Варлам Шаламов

Тематический каталог

Шаламов и литературная традиция

  • События
  • Сочинения В. Шаламова
  • Исследования


    • Рудольф Веденеев, Джон Глэд, Анна Гунин, Лиана Деяк, Габриэле Лойпольд, Ян Махонин, Франциска Тун-Хоэнштайн , Любовь Юргенсон, Круглый стол переводчиков произведений Варлама Шаламова (2013)

    • «...Один журнал выпустил номер, посвященный русской душе. Я пыталась им объяснить, что понятие несколько нерелевантно, но это было невозможно. И мне предложили туда написать. Когда мне показали список писателей, о которых они предполагали опубликовать статьи, Шаламова там не было. Солженицын, конечно, был. Я сказала, что без Шаламова не может быть номера о русской культуре. Меня спросили: а вы уверены, что именно Шаламов важен для русской идентичности сегодня и для понимания России? Я сказала: уверена. И только после этого, после долгого разговора, Шаламов был включен в этот список».


    • Вячеслав Иванов, Поэзия Шаламова (2013)

    • Поскольку я был многообразно связан с творчеством Шаламова и с ним самим, я в какой-то степени буду выступать не только в роли учёного, анализирующего Шаламова, но и одновременно просто буду говорить как человек, который его знал и рано познакомился с его творчеством, в частности со стихами.


    • Валерий Есипов, Шаламов (август 2012)

    • «Главное в биографической книге — историческая точность. К этому и стремился автор, понимая, что трагизм жизненной и литературной судьбы выдающегося русского писателя Варлама Тихоновича Шаламова может быть по-настоящему осознан лишь в контексте времени. Весь путь Шала­мова был “сплетён”, как он писал, “с историей нашей”. Это и дореволюци­онная российская культура, и революция, и 1920-е годы, в которые писатель сложился как личность, и сталинская эпоха, повергшая его в преисподнюю Колымы, и все последующие годы, когда судьба тоже не была благосклонна к нему. Как же удалось Шаламову выдержать тяжелые испытания и выра­зить себя со столь мощной и величественной художественной силой, по­трясшей миллионы людей во всем мире? Книга может дать лишь часть от­ветов на эти вопросы — обо всем остальном должен подумать читатель, опираясь на многие новые или малоизвестные факты биографии писателя».


    • Юрий Розанов, Протопоп Аввакум в творческом сознании А. М. Ремизова и В. Т. Шаламова (2007)

    • «Через “посредничество” Ремизова Аввакум вошел в молодую советскую литературу, стал важным фактом московской (прежде всего) литературной жизни 20-х годов. Интерес к стилю и поэтике Аввакума в литературной среде «подогревали» и молодые ученые-лингвисты, опубликовавшие в это время ряд работ по данной теме. <...> Этот “московский феномен” был замечен критикой как в Советской России, так и в эмиграции. Д. П. Святополк-Мирский посвятил ему специально исследование, опубликованное (что крайне примечательно) в одном из евразийских изданий. Критик утверждал, что современные русские писатели получают от Аввакума больше, чем от любого из мастеров слова XIX века, и что по сравнению с языком Аввакума язык Тургенева и Толстого кажется сухим и академичным. Для Шаламова, первоначальная “литературная учеба” которого проходила в Москве 20-х годов, такое увлечение Аввакумом не могло пройти незамеченным».


    • Валерий Есипов, Варлам Шаламов и его современники (2007)

    • Издание первой в России монографии о Варламе Шаламове приурочено к столетию со дня рождения выдающегося писателя, чье творчество в контексте русской культуры остается до сих пор малоизученным. В книге исследуются взаимоотношения писателя с его историческим временем и крупнейшими литературными современниками Борисом Пастернаком, Александром Твардовским, Александром Солженицыным. Особый акцент делается на разных подходах Варлама Шаламова и Александра Солженицына к осмыслению и художественному отражению лагерной темы в литературе. Исследуемый материал рассматривается с широких историко-социологических и культурологических позиций. Особое внимание в книге уделяется проблеме «художник и власть».


    • Валерий Есипов, Негромкое столетие Варлама Шаламова (февраль 2008)

    • «Фигура Шаламова помогает не только разобраться в нашем трагическом прошлом, но и прийти к общественному согласию в отношении к этому прошлому. Другими словами, Шаламов гипотетически может стать – как это ни покажется парадоксальным – консолидирующей фигурой, смягчающей остроту того культурного раскола, который сложился в массовом сознании современной России по поводу оценки советского периода истории: эта эпоха либо нигилистически отвергается как «черная полоса», либо апологетически, с долей ностальгии, превозносится – без попыток поиска уравновешенной истины».


    • Наталья Иванова, Варлам Шаламов и Борис Пастернак: к истории одного стихотворения (сентябрь 2007)

    • «При всей восторженной даже любви и преклонении перед Пастернаком следы влияния его на Шаламова кажутся мне исчезающе малыми. Влияние Шаламова на Пастернака – сильнее».


    • Елена Михайлик, В контексте литературы и истории (1997)

    • «Сегодня, казалось бы, мы имеем дело с типичным случаем запоздалого торжества литературной справедливости. Но есть обстоятельства, которые не позволяют так думать. Шаламов знал себе цену как поэту, но оценить масштаб его дарования смогли лишь некоторые его коллеги — и уж вовсе немногие литературные критики. Для первых издателей Шаламов был, а для большинства читателей и до сих пор остается не столько поэтом, сколько реабилитантом. В еще большей степени это относится к шаламовской прозе. Стихи Шаламова все же оставались поэзией — хотя бы в глазах профессионалов. Тематика, официальный запрет, подпольное самиздатовское существование и демонстративная, победная «перестроечная» публикация «Колымский рассказов» создали им — как и многим другим произведениям лагерной литературы — устойчивую репутацию литературы свидетельства».


    • Валерий Есипов, «Пусть мне "не поют" о народе...» (1997)

    • «Восприятие Бунина у Шаламова было в значительной мере подчинено стереотипам советской эпохи, что вполне понятно, так как послереволюционная деятельность Бунина была мало известна в СССР. Клише «певца умирающих дворянских гнезд» и автора "эротических старческих рассказов" (в последнем случае — формулировка Ша­ламова, касающаяся рассказа "Чистый понедельник") складывалось десятилетиями, еще с дореволюционной поры. Печально, что и Шаламов никак не выделяет бунинскую "Деревню". Между тем это программное, "знаковое" произведение, раскрывающее одну из глав­ных ипостасей Бунина — художника и мыслителя. И именно "Деревня" позволяет говорить о некоторых моментах духовного родства ее автора с автором "Ко­лымских рассказов". Речь идет о близости взглядов двух писателей, очень симптоматичной — по пробле­ме, занимающей исключительное место в русской ли­тературе, — проблеме народа или, говоря шире, "рус­ской души"».


    • Михаил Золотоносов, Последствия Шаламова (1994)

    • «Случай Шаламова парадоксален: писатель выступил против русской литературы, против ее гуманизма и проповедничества».


    • Мирей Берютти, Крест его судьбы (1994)

    • «Судьба проявляется уже через минуту после смерти человека — точно в сознании знающих его вдруг пролегла одна линия, прямая или извилистая, соединяющая концы его существования, и мерещится, что со дня рождения человек направлялся именно по этой линии к своей кончине. Так, наверное, перед глазами читателей обрисовался трагический путь Варлама Тихоновича десять лет назад».


    • Валерий Петроченков, Шаламов и мировая культура (2002)

    • «Проза Шаламова полифонична. Ее содержательность не замкнута в пределы исторического свидетельства. Это открытый, инвариантный текст, адресованный человечеству. Язык этой прозы — язык мировой культуры, обогащенный ее самобытным русским, шаламовским изводом».


    • Мирей Берютти, Варлам Шаламов: литература как документ (2007)

    • «У Шаламова из сборника в сборник наблюдается повторение одних и тех же мотивов. Каждый эпизод повторяется несколько раз с небольшими изменениями. Такие повторы создают ситуации двойничества, а следовательно потаенный уровень повествования, на котором, в результате исчезновения двойника возникает документ о собственной смерти».


    • Сергей Фомичев, По пушкинскому следу (2002)

    • «Шаламов всегда с тревогой относился к тем, кто воспринимал его творчество лишь как обличение, тем более — как учебник жизни. Предельно обнаженная правда об унижении человека государственной машиной неотделима в колымских рассказах от проникновенной лирики. Именно эта “разность потенциалов” и создает высокое напряжение его художественного мира».


    • Игорь Сухих, Жить после Колымы (июнь 2001)

    • «Первая проблема при анализе КР (так обозначал цикл сам автор) — этическая. Хорошо известно, какой личный опыт и материал стоят за текстом: почти двадцать лет заключения в советских концентрационных лагерях, из них пятнадцать — на Колыме (1937 — 1951). Можно ли вопль оценивать по риторическим законам? Можно ли в присутствии такого страдания говорить о жанре, композиции и прочих профессиональных вещах?».


    • Уиллис Харт, Не верить в сказки... (1994)

    • «Что пишет Шаламов о Колыме? Его творчество — это не изложение истории сталинских лагерей и не хронологическое описание своего заключения на Севере. “Колымские рассказы” принципиально отличаются от “Архипелага ГУЛАГ” Солженицына, Шаламов пишет о России, о ее трагедии в коротких новеллах, каждая из которых — символ».


    • Дмитрий Неустроев, В.Т. Шаламов о С.А. Есенине

    • «В шаламовских рассказах и стихотворениях, литературоведческих и теоретических эссе, воспоминаниях и письмах упоминается огромное количество писательских имён, и если, например, имя Бунина встречается редко, то о Есенине говорится более чем часто. Это – высказывания о Есенине как поэте, о его жизни и судьбе, о его творчестве, упоминания его поэтических творений».


    • Валерий Есипов, Шаламов и Солженицын: один на один в историческом пространстве (2007)

    • «Все это легло на благодатную почву традиционного русского (впрочем, не только русского) легковерия, в данном случае в наибольшей степени проявленного гуманитарной, воспитанной скорее на филологическом, нежели на историческом знании, интеллигенцией. (Как я полагаю, явление Солженицына во многом связано с известным российским историческим феноменом самозванства)» .


    • Роберт Чандлер, Варлам Шаламов и Андрей Федорович Платонов (2002)

    • «Шаламов и Платонов описывают миры, в которых чрезывычайная степень жестокости представляется вполне обыкновенной. Во всех других отношениях, однако, эти два крупных писателя противоположны друг другу. В то время, как Платонов раскрывает читателю тело и душу своих персонажей во всей их глубине, Шаламов изображает своих героев со стороны».


    • Сергей Соловьёв, Неизбежность одиночества. Варлам Шаламов и идеологическая традиция (2012)

    • «Известную сложность для реконструкции взглядов Шаламова создает противоречие, которое становится очевидным каждому, кто хорошо знаком с его творчеством. С одной стороны, известны резкие слова Шаламова о народе и крестьянстве. В своей ранней — пока ещё благожелательной — критике «Одного дня Ивана Денисовича» Солженицына Шаламов, помимо прочего, отмечает: «Из крестьян стукачей было особенно много. Дворник из крестьян обязательно сексот и иным быть не может».<...> С другой стороны, известны совершенно иные слова писателя о революции, шаламовская симпатия к эсерам, преклонение перед народовольцами, наконец, участие в троцкистской оппозиции конца 20-х годов».


    • Джозефина Лундблад-Янич, Перекличка через столетие — через простую баню (2011)

    • «В “Колымских рассказах” В.Т. Шаламова можно наблюдать своеобразный литературный диалог с «Записками из Мертвого дома» Ф.М. Достоевского. Новеллы великого писателя XX века нередко опираются на произведения великого классика XIX века в качестве исходной точки. Этот диалог можно проследить, отталкиваясь не только от частотного употребления у Шаламова имени Достоевского и “Записок из Мертвого дома”, но и самого важного в содержательном плане — сопоставления российской каторги XIX века со сталинским лагерем XX века, что представляет собой огромную социально-историческую и философскую проблему».


    • Альфред Галл, Лаконическое выражение лагерного опыта: «Колымские рассказы» Варлама Т. Шаламова и «Иной мир» Густава Херлинга-Грудзиньского в сравнительной перспективе (2007)

    • «И в рассказе Шаламова и в воспоминаниях Херлинга-Грудзиньского можно наблюдать проведенную на основе сжатого, лаконического интертекстуального построения текста полемику с великой традицией русского реализма, в том числе и с великим писателем Достоевским. Полемика проводится с целью создания нового языка и соответственного нового описательного словаря для того, чтобы способствовать расширению знания и сознания о ГУЛаге, а это значит и расширить границы нашего мира, “ибо границы моего языка означают границы моего мира”».


    • Мирей Берютти, Антитолстовец (2012)

    • «Толстой и Шаламов были великими бунтарями и великими гуманистами. Они смогли преодолеть экзистенциальную дилемму, о которой мы говорили выше, благодаря непримиримому нравственному сопротивлению, которому служил и писательский дар. “Каждый мой рассказ – пощечина сталинизму” – говорил Шаламов, вставая на противоположную евангельской точку зрения. <...> Шаламов с гневом отвернулся от направления толстовского романа. И в то же время он, несомненно, обязан Толстому одной из особенностей своего стиля. Намекая на распространенное среди литературоведов сравнение толстовского предложения с лопатой в действии, он так определяет труд прозаика: “это лопата, которую нужно воткнуть в землю и потом выворотить наверх, извлечь самые глубинные пласты”».


    • Любовь Юргенсон, Об одной хлебниковской реминисценции у Варлама Шаламова (2009)

    • «Хлебниковская аллюзия у Шаламова является строительным материалом, используемым для конструирования метаязыка, благодаря которому вне-языковые или до­языковые состояния обретают место в тексте русской и европейской культуры. Шаламов считает себя первопроходцем — именно его перу довелось впервые в русской литературе зафиксировать такие пограничные состояния, поэтому естественен его диалог с другим новатором — Хлебниковым, подвергшим радикальному пересмотру знаковые возможности слова с тем, чтобы высвободить в языке место смерти, обнаружить такую точку, из которой единственно можно свидетельствовать о мире».


    • Михаил Михеев, О «новой» прозе Варлама Шаламова

    • «Колымские рассказы» Шаламова (1954–1973) написаны как некий единый текст, со сквозными героями, переходящим из рассказа в рассказ повествователем, но при этом и со сложной сменой повествовательных позиций, как бы передачей их – от одной ипостаси автора другой. То, что для Шаламова выбор имени героя в рассказе всегда был важен, кáк именно он связан с употреблением собственно грамматического лица, свидетельствуют такие фрагментарные (несколько загадочные, как бы конспективные, написанные для себя самого? заметки.


    • Владимир Туниманов, Достоевский, Б. Л. Пастернак, В. Т. Шаламов: скрещенье судеб, поэтических мотивов, метафор. I. «Воздух» и работа на «чистом воздухе» (2004)

    • «Закономерным явилось и то, что Пастернак посылает Шаламову рукопись романа «Доктор Живаго» и получает от него замечательные по глубине и тонкости критического анализа письма с подробным разбором идеологии, мотивов, характеров, языка и художественных «частностей» произведения. Естественно и то, что в период работы Пастернака над романом и другими поздними произведениями он часто обращается к творчеству Достоевского, а автор «Колымских рассказов» то и дело перечитывает «Записки из Мертвого дома». Не все, однако, если пристальнее взглянуть на проблему, выстраивается и укладывается в удобные и уютные схемы, лишний раз иллюстрирующие традиционные, клишированные тезисы о вечной современности классики, о прогрессивном развитии гуманистических классических традиций, о добре, в конечном счете побеждающем зло, о постепенном преодолении тоталитарных тенденций, — преодолении, предполагающем просвещение и возрождение в процессе свободной художественной деятельности и в полном согласии с заветами Пушкина, Достоевского, Толстого и Чехова».


    • Ефим Гофман, Варлам Шаламов и Юрий Трифонов: несостоявшийся диалог (июнь 2017)

    • «И для одного, и для другого писателя тема советско-сталинских репрессий была незаживающей раной, неутихающей болью души. А также — предметом непрестанного глубокого осмысления. Магистральная линия творчества Шаламова — отображение ужаса лагерного существования, запредельных страданий узников — сталинской Колымы. Что же до Трифонова (пережившего, в отличие от Шаламова, трагедию сталинского террора не напрямую, но — в форме потери родителей и близких родственников), то тема лагерей, не являясь вроде бы основным содержанием произведений этого писателя, присутствует в них на уровне мощного, серьёзного подтекста».


    • Игорь Сухих, «Новая проза» Варлама Шаламова: теория и практика (июнь 2013)

    • «Теория и практика писателя-творца (в нашем случае – В. Шаламова), текст и его автометаинтерпретация не обязательно должны рифмоваться. Их контрапункт, даже конфликт – нормальное явление, требующее исследовательского внимания и объяснения. Авторские суждения и рассуждения должны быть соотнесены с научными представлениями и проверены его собственными текстами».


    • Леона Токер, Слово о голодном воздержании. «Голодарь» Кафки и «Артист лопаты» Шаламова (июнь 2017)

    • «Голодарь и вправду обманывает, потому что страдает не от воздержания, как думает публика, а от того, что вынужден его прерывать, не от голода, являющегося для него освобождением от гнета обыденности, а от возвращения под этот гнет. А обман героя Шаламова не в том, что он получает улучшенное питание за показные навыки, а в том, что он скрывает внутреннее противостояние под покровом внешнего подчинения. Коль скоро Крист является и олицетворением самого автора, он также прячет — даже от себя самого — под личиной истощенного артиста лопаты потенциал художественного мастерства».


    • Сергей Соловьёв, Варлам Шаламов об Осипе Мандельштаме: «Не допустить, чтобы было скрыто имя…» (2015)

    • «Поэт для Шаламова – обязательно еще и нравственный ориентир. Он согласен с тем, что “поэт должен быть больше, чем поэт”. <...> Мученическая гибель Мандельштама подчеркивает вывод Шаламова, согласно которому “стихи – это судьба, не ремесло”. Стихи, культура именно поэтому и могут быть орудием общественной борьбы – благодаря их нравственному содержанию».


    • Франциска Тун-Хоэнштайн , Работа Варлама Шаламова над поэтикой оперативности (2013)

    • «Эстетической целью Шаламова является при этом непосредственное сталкивание читателя с ситуацией человека в условиях лагеря. Опираясь на такие ключевые понятия Шаламовской поэтики как “авторитет подлинности” или “документ души”, я буду говорить не столько о проблеме достоверности рассказанного в смысле исторической или фактографической правдивости и не столько о литературном тексте как документе (хотя проблема литературного свидетельства будет затронута, правда, в немного ином ракурсе). Если подойти к анализу «Колымских рассказов» со стороны заложенной в них задачи воздействия на читателя, то обращает на себя внимание, что Шаламов доверял прежде всего перформативной силе литературного слова, иными словами, эффекту речевого (воз)действия литературного слова».


    • Джозефина Лундблад-Янич, Роман воспитания наоборот: «Вишера. Антироман» В. Т. Шаламова как переосмысление жанровых традиций (2013)

    • «Между классическим романом воспитания и “Вишерой” Шаламова, несмотря на очевидные различия, существует несколько параллелей, по отношению как к содержанию и теме, так и к желаемому воздействию на читателя. Роман воспитания Вильгельм Дильтей в 1906 г. определил как повествование о молодом человеке, “...который вступает в жизнь в блаженном состоянии неведения, ищет родственные души, испытывает дружбу и любовь, борется с жесткими реалиями мира, и, таким образом, вооруженный разнообразным опытом, взрослеет, находит себя и свою миссию в мире”. Подобное определение можно применить к повествованию в антиромане Шаламова».


    • Францишек Апанович, Система рассказчиков в «Колымских рассказах» Варлама Шаламова (2013)

    • «Проблема рассказчика в произведениях о лагерях (как фашистских, так и советских) всегда считалась — причем прежде всего самими авторами — особенно важной. Это было связано с тем, что предмет изображения — лагерная действительность, степень унижения людей, с одной стороны, и растления, озверения, с другой, — был столь невероятен, невозможен, что рассказ обо всем этом требовал особого подтверждения достоверности. Пишущие о лагерях неоднократно это подчеркивали. Например, Евгения Гинзбург предварила свой “Крутой маршрут” признанием, что основным чувством ее в годы заключения было изумление: “Неужели такое мыслимо?” — и заявила, что “старалась все запомнить в надежде рассказать об этом тем <…> людям <…>, которые <…> будут когда-нибудь меня слушать”».


    • Валерий Петроченков, В поисках архетипа (2017)

    • «Можно сказать, что Шаламов родился максималистом. Максималистом он прожил всю жизнь. Максимализм — краеугольный камень его мировосприятия и самостроительства. Не поэтому ли для прояснения путей формирования своего самосознания Шаламов выбирает фигуру мятежного протопопа Аввакума, создателя автожития — первого русского романиста и первого русского политического зэка. Таким образом писатель может вернуться к истокам своего пожизненного спора с отцом — вологодским священником новой формации».


    • Валерий Есипов, «Не так мне хотелось бы писать рассказы, как Чехов…»

    • «Очевидно, что Шаламов в тот момент хотел как можно глубже разобраться в причинах поездки Чехова на Сахалин — причинах этических прежде всего, вызвавших этот беспрецедентный поступок писателя. Нет сомнения, что Шаламову был чрезвычайно близок высокий благородный мотив, двигавший Чеховым. И тот перелом, который произошел в сознании писателя после наблюдений сахалинской каторги (“не написал ни одного веселого рассказа”) он считал неизбежным и закономерным. Все это полностью согласуется с послеколымским умонастроением самого Шаламова, где какой-либо “веселости” даже близко нет места».


    • Дарья Кротова, Суждения о поэзии в мемуарном и эпистолярном наследии В. Шаламова

    • «Пытаясь понять, как в сознании Шаламова уживались противоположные (казалось бы) представления об искусстве, исследователь наверняка может прийти к выводу о том, что Шаламов впал в противоречие, что он исповедовал взаимоисключающие взгляды. Но и это предположение оказывается неубедительным. Шаламов был человеком сильным и внутренне достаточно цельным. Если бы он был личностью, раздираемой противоречиями, он просто не смог бы пережить нечеловеческого лагерного опыта, он был бы сломлен, раздавлен. Поэтому заподозрить его в острых мировоззренческих нестыковках сложно».


    • Джозефина Лундблад-Янич, ГУЛАГ на сцене? Пьеса «Анна Ивановна» В.Т. Шаламова в контексте русского театра (2017)

    • «Платоновская аллегория теней указывает на невозможность изобразить внутреннюю сторону лагерного опыта в пьесе Шаламова. Художественность “Анны Ивановны” также подчеркивается присутствием реминисценций к другим драмам и постановкам русского театра и также различными отсылками к исторической действительности. Шаламов создает пьесу, которая и продолжает, и отвергает традицию».


    • Ирина Некрасова, Теоретическое наследие Варлама Шаламова и его поэзия: опыт литературоведческого интегрирования (2017)

    • «Художественный мир Варлама Шаламова парадоксален. Это аксиома. Уникальность его лирики, на наш взгляд, — это простота в невозможном и невозможное в простоте. Мы знаем, что художник бывал подчас противоречив, не всегда последователен в своих высказываниях, что сложности его мировосприятия и отношения к людям — трагические последствия его судьбы. Но в своем художественном творчестве — и прозаическом, и лирическом, а также в приоритетах, которые он определял себе как теоретик, как стиховед, Шаламов предельно последователен и точен».


    • Валерий Есипов, Варлам Шаламов и Александр Грин (2020)

    • «…почему же все-таки писатель, шестнадцать лет проведший на страшной лагерной Колыме, сохранил любовь к автору “Бегущей по волнам” и “Алых парусов” — не только как к художнику, но и как к носителю и трубадуру романтического мироощущения? Может быть, потому что Шаламов сам был и остался таковым, т.е. неисправимым романтиком, мечтателем, и есть своя истина в выведенном им самим законе: “Человек выходит из лагеря юношей, если он юношей арестован”. Или же все дело в природных свойствах поэта, который никогда, ни при каком “разладе с действительностью”, не расстанется с мечтой?»


    • Ксения Филимонова, Эпизод из истории лагерной литературы: неизвестная рецензия Варлама Шаламова (2020)

    • «Чигарин и Шаламов не были знакомы, но их связывает и сам лагерный опыт (хотя Чигарин не был на Колыме, а находился в “легком”, по мнению Шаламова, лагере), и совпадающее восприятие жизни заключенных. Сопоставляя рассуждения Шаламова в рецензии на повесть “Всюду жизнь” с “Колымскими рассказами”, можно обнаружить одинаковые сюжеты и наблюдения, схожие оценки лагерной действительности и ситуаций, в которых оказываются герои повести Чигарина и рассказов Шаламова».


    • Игорь Чубаров, Литература факта post mortem левого проекта. Сергей Третьяков, Вальтер Беньямин и Варлам Шаламов (2019)

    • «…Шаламов же работал с социальным материалом, возвращающемся в стихию социального насилия, пытаясь документировать эти процессы и по возможности дегевальтизировать соответствующий материал в языке своей прозы. Поэтому он и пользовался фактографическими методами и самой прогрессивной литературной техникой своего времени — очерковой, следуя неизменяющей себе левой политической тенденции, т.е. пытаясь оставаться на точке зрения самого угнетенного, выталкиваемого за границы жизни социального слоя «доходяг» — этих новых пролетариев ГУЛАГа. Методология литературы факта помогла Шаламову найти способ литературного выражения лагерного опыта, который не поддается однозначному документированию без потерь самого в нем существенного. Как и подлинную поэзию, шаламовскую прозу «своими словами», в информационном режиме документа, ориентируясь на сюжет и содержание не перескажешь».


    • Игорь Лукин, Колымский зверинец (2020)

    • «Однако несмотря на всю свою любовь к животным, животность человека Шаламов воспринимал как величайшую трагедию. Антропозоологизм в его художественном мире равнозначен духовной смерти. Страдание в шаламовском мировосприятии действительно не способно возвысить человека и выступает началом растлевающим. Разум и дух в арестантах Колымы просыпаются по преимуществу в лагерной больнице — в условиях относительной сытости, тепла и отсутствия унижений».


    • Владимир Порус, По ту сторону человеческого? (2017)

    • «Это, пожалуй, самая мучительная мысль Шаламова. Надежда на выживание в колымском аду как будто бы убивает дух, низводит его до скотского инстинкта. Страшный парадокс, опрокидывающий одну из заветных идей “гуманистической литературы”: даже в безнадежности дух хранит и поддерживает надежду. Contra spem spero — говорили древние. Но какой смысл в этой фразе для зеков, истребляемых лагерной машиной?»


    • Дарья Кротова, В. Шаламов и Н. Гумилев: к вопросу о поэтической генеалогии автора «Колымских тетрадей» (2021)

    • «В своих очерках, мемуарных заметках и письмах Шаламов много размышляет об акмеизме как “жизненном учении”, об акмеистических закономерностях художественного мышления. В основе подобных заключений лежало скрупулезное исследование лирики Н. Гумилева, А. Ахматовой, О. Мандельштама (а также В. Нарбута и М. Зенкевича – их имена в мемуарном и эпистолярном наследии Шаламова тоже упоминаются, хотя и реже). Возможно ли говорить о каких-либо аспектах преемственности художественного мышления Шаламова по отношению к мэтру акмеизма Н. Гумилеву, о родстве их поэтических миров и в то же время о скрытой полемике Шаламова со столь высоко чтимым им мастером? Предлагаемая статья посвящена размышлению об этих вопросах».


    • Анна Де Понти, Шаламов и Данте: о двух реминисценциях в «Колымских тетрадях» (сентябрь 2021)

    • «В богатом интертексте шаламовского творчества среди классиков мировой литературной традиции явственно звучит и голос Данте. Об этом свидетельствует уже целый ряд имеющихся филологических исследований, трактующих присутствие отсылок к дантовскому “Аду” у Шаламова как метафору для выражения ужаса колымского лагеря и как литературную модель для описания человеческого страдания и абсолютного зла, “предельного отсутствия бытия”, которым является Колыма».


    • Валерий Есипов, Стихи после Колымы (Поэтический дневник Варлама Шаламова (2020)

    • «Привлечь внимание читателей к мастерству Шаламова, к его удивительному художественному взлету после мрака и ужаса Колымы — одна из главных задач данного издания. Однако мы надеемся, что каждый, кто познакомится с поэтическим наследием автора “Колымских тетрадей” во всей полноте, сделает для себя множество и других открытий. Важнейшим из них, наверное, будет то, что мир поэзии Шаламова — совсем иной в сравнении с миром его суровой и жестокой прозы, что он гораздо светлее и теплее. Такое открытие надо отнести, конечно, прежде всего на счет самой природы поэзии, ее имманентных свойств, которые обнажают, делают близкими и понятными самые высокие духовные устремления творческой личности. Шаламов, рожденный поэтом- лириком (и рожденный, подчеркнем, дважды), не мог не выразить в стихах свою подлинную человеческую сущность, вывернув, что называется, до дна свою душу и открыв в ней то, что не всегда видно читателям “Колымских рассказов”, — именно ее светлое, устремленное ввысь, к вечным нравственным идеалам, начало».


    • Татьяна Левченко, Герои очерка В. Шаламова «Александр Константинович Воронский» и их судьбы в материалах архива литературного критика Ф. Левина (декабрь 2023)

    • В статье подробно анализируются такие памятные тексты XX века, ставшие одновременно историческими свидетельствами, как очерк В. Шаламова «Александр Константинович Воронский» и книга самого Воронского «За живой и мертвой водой» (1970). Одним из тех, благодаря кому состоялось это издание, был литературный критик Ф. Левин. В статье Т. Левченко прослеживает судьбы как Воронского, Левина и Шаламова, так и близких им людей, попавших в мясорубку «большого террора» 1930-х годов и на долгое время вычеркнутых из истории советской литературы.


    • Сергей Соловьёв, Варлам Шаламов и противоречия советской индустриализации (2023)

    • На первый взгляд, позиция Шаламова относительно индустриализации кажется очевидной. Он был участником строительства предприятий в первую пятилетку как заключенный Вишерских лагерей, он добывал золото для индустриализации во время своего заключения на Колыме и оставил пронзительное свидетельство использования рабского труда для освоения Севера. Но и до Колымы, и после нее Шаламов оставался поклонником достижений науки, сторонником преобразования природы, этот факт сказался и на разработке им своего литературного метода. Анализ взглядов Шаламова на советскую индустриализацию позволит лучше понять этот противоречивый период советской эпохи с его достижениями и провалами.


    • Елена Волкова, «Лиловый мед» Шаламова (поэтический дневник «Колымских тетрадей») (2005)

    • Поэтическое высказывание неотделимо от личности и судьбы В. Шаламова (1907—1982). Он начал писать стихи в раннем детстве и не расставался с ними до конца дней, будучи уже тяжелобольным, находясь в доме престарелых с 1979 г. В новелле «Шерри-бренди», написанной, по словам В. Шаламова, не о Мандельштаме, но ради Мандельштама, о себе самом, в обстановке, когда «мертвый вновь становится живым» и, наоборот, «все, весь мир сравнивался со стихами: работа, конский топот, дом, птица, скала, любовь — вся жизнь легко входила в стихи и там размещалась удобно».


    • Ренате Лахманн, Текст как событие: Варлам Шаламов (2024)

    • Лагерь на Колыме – во всех своих проявлениях – составляет грозный фон всего действия. Лагерь – это не только конкретное место, воплощающее собой институцию «исправительно-трудовой лагерь», но и онтологический модус. Побывать или никогда не бывать в лагере – вот разница, навек отделяющая одних людей от других. Проза Шаламова демонстрирует это в каждом рассказе, то есть каждый рассказ (отнюдь не в хронологическом порядке, а в порядке общей композиции) раскрывает тот или иной кусочек лагерной жизни. Все эти фрагменты складываются в мир Колымы как Мертвый дом – в котором есть и выжившие.

  • Воспоминания


    • Ирина Емельянова, В. Шаламов (1997)

    • «Как поразительно молодеют фотографии наших семейных альбомов по мере нашего собственного старения! Вот маленькая, — кажется, с первого «вольного» паспорта — фотография Шаламова — я с изумлением смотрю на нее сейчас: куда делись глубокие морщины, скорбно запавшие щеки, эти борозды на лбу, видевшиеся моим шестнадцати годам? Конечно же, их проводило воображение, подавленное Колымой...»


    • Геннадий Айги, Один вечер с Шаламовым (1990)

    • «Я не люблю слова “потрясен”, - слишком часто мы его произносим. Со мной происходило нечто иное: какая-то тяжелая, могучая поступь вошла в пространство, в меня, в судьбу... Мощные, небывалые в русской прозе нашего времени, шаги Большой Прозы».


    • Олег Михайлов, В круге девятом. Варлам Шаламов (14 марта 2003)

    • «Насколько мог, я пытался “легализовать” Шаламова-прозаика; его стихи уже выходили, хоть и обкусанные бдительными редакторами. Договорился с критиком В. Чалмаевым отвезти “Очерки преступного мира” в “Наш современник”, полагая, что главный редактор — С. Викулов, уже как земляк Шаламова, вологжанин, напечатает их».


    • Сергей Неклюдов, Третья Москва (1994)

    • «В профессиональную, цеховую среду советской литературы, чванливую, косную, равнодушную, перегороженную разнообразными кастовыми барьерами, Варлам Тихонович входил с трудом. В полной мере он так и не смог освоиться в ней».


    • Ирина Сиротинская, Мой друг Варлам Шаламов (2007)

    • «Первое впечатление от Варлама Тихоновича — большой. И чисто физический облик: высокий, широкоплечий, и ощущение ясное незаурядной, крупной личности с первых же слов, с первого взгляда. Мне пришлось многие годы знать его. Это первое впечатление не изменилось, но усложнилось... Нельзя, да и не надо приводить эту сложную, противоречивую личность к одному знаменателю. В нем сосуществовали, противоборствовали, всегда находясь на “точке кипения”, разные ипостаси его личности».

  • Критика


    • Евгений Шкловский, Варлам Шаламов (1991)

    • «Шаламов доносит до нас правду этой борьбы, этого отчаянного призыва к свободе. Правду человека, который вместо слепой жерт­венности и покорности несправедливой участи избрал бунт. Прав­ду, которая до последнего времени оставалась вне закона, как будто человек только затем и родится, чтобы унавозить почву истории».


    • Виталий Пинковский, Поэзия Варлама Шаламова

    • «Избежать влияния и использования находок предшественников поэту трудно, если не невозможно, еще Гёте говорил, что только у очень плохих поэтов “всё — своё”, дело только в том, насколько органично такое использование чужого наследия. У Шаламова фрагменты чужих стилистических систем многочисленны и чаще всего не “вплавлены” в собственную: “цветные туманы”, “заклятье весной”, “бездомная прелесть моя”, “наступает тихий вечер”... Это реминисценции из Блока. Есть из Лермонтова, из Пастернака».


    • Ирина Сиротинская, Варлам Шаламов: миссия пророка не по плечу никому

    • «Своим искусством он преодолевал зло – мировое зло. Он не зря говорил, что символы зла – это Освенцим, Хиросима и Колыма... И думал только о том, чтобы оставить свою зарубку – как в лесу делают зарубки, чтобы не заблудиться. На память о том, что при определенных условиях человек может абсолютно отречься от добра и превратиться в безропотного, бессловесного… подопытного кролика. На память всему человечеству».


    • Юлий Шрейдер, Духовная тайна Шаламова (2002)

    • «Он редко привязывался к людям, но допускал к себе тех, кто не нарушал его жизненного (или, что то же, творческого) ритма. Это был акт величайшего доверия с его стороны. Его, по моим наблюдениям, мало интересовали чужие мнения, жизненные концепции и тому подобные ненужности. Факты же, неизвестные ситуации, лежащие в русле его интересов, он обдумывал и изучал. Важна для него была и возможность высказаться самому – рассказчик и чтец он был великолепный».


    • Роберт Чандлер, Роберт Чандлер: «Рассказы Шаламова — кажущаяся документальная простота Хемингуэя и почти математический формализм Борхеса» (3 декабря 2015)

    • «Роберт Чандлер был первым, кто перевел на английский язык тексты Варлама Шаламова. Это случилось еще в конце 1970-х годов. Затем он переводил многих других русских писателей и поэтов, но Шаламов для Чандлера остается одним из важнейших авторов. Поэтому неудивительно, что, когда в начале 2015 года в издательстве Penguin Books вышла составленная Робертом Чандлером «Антология русской поэзии», представляющая стихи русскоязычных авторов за последние 200 лет, свое место в ней занял и Варлам Шаламов».


    • Ирина Галкова, Сергей Медведев, Сергей Соловьёв, «Колымский пророк. Варлам Шаламов как свидетель ада». Беседа в программе «Археология» на «Радио Свобода» (18 мая 2016)

    • «Шаламовская литературная задача, с моей точки зрения, его подвиг в мировой литературе заключается в том, что он действительно стирает грань между документом и художественным вымыслом, делая это не путем изложения того, что было на самом деле, а путем погружения человека в состояние, в котором тот способен воспринять опыт, иначе никак не передающийся. Как можно передать опыт умирающего от голода или доходящего от холода человека другому человеку, который никогда в подобной ситуации не был? Показать ему что-нибудь страшное — человек от этого отвернется или, наоборот, ужаснется, и не более того. Нужно в это погрузить, а для этого нужно выработать какую-то новую форму коммуникации с читателем. И эту форму Шаламов вырабатывает».


    • Роман Сенчин, Необходимое наследие Шаламова (17 июня 2017)

    • 18 июня исполняется 110 лет со дня рождения Варлама Шаламова. С одной стороны, дата из другой, прошедшей эпохи — больше века минуло. И Шаламова можно зачислить в прошлое. Но он не зачисляется.


    • Елена Михайлик, Спасения нет (17 января 2019)

    • «С точки зрения Шаламова, есть уровень давления, которому по определению невозможно противостоять. Вообще. И этот фактор — одна из тех вещей, которую он системно воспроизводит. Можно, если повезет, умереть раньше. Это все, что можно. Можно не пытаться выжить за счет других, пока сохранилась воля, которая позволяет от этого удерживаться. За определенной границей ты не будешь помнить, что ты там делал. Просто потому, что тебя там не было. Личности там не было, она распалась. Человек, который потихонечку восстанавливается от лишних капель тепла, лишних крошек еды и от более легкой работы в рассказе «Сентенция», он не помнит, что с ним было в темноте. Он не знает. Это, кстати, вполне зафиксированное медицинское обстоятельство. Та часть мозга, которая фиксирует качество и продолжительность сильной боли, с сознанием практически не соотносится. Люди этого не запоминают. Ощущают, чувствуют, а опыта не остается».


    • Ольга Ключарёва, Мисима и Шаламов: «красивый вариант» трактовки (июнь 2020)

    • «Мисима и Шаламов — не просто разные авторы и разные люди. Их полюса настолько противоположны, что если бы даже каким-то чудом эти авторы прочли бы произведения друг друга, то, уверена, лишь подивились бы друг другу, но в точности бы высмеяли все попытки хоть как-то их объединить и скрестить».


    • Людмила Артамошкина, «Искусство – способ жить: Варлам Шаламов о мире “после”» (июнь 2021)

    • Знакомство с Шаламовым я начала не по текстам, а с его биографии, которая появилась в журнале, и это была публикация друга его последних лет, публикатора, она сохраняла архив Шаламова, и кто знаком с биографией Шаламова, тот знает, какую миссию выполнила это женщина – Ирина Павловна Сиротинская. В журнальной публикации было сказано достаточно подробно о жизни Шаламова, особенно о последних днях. Когда передо мной развернулась жизнь этого человека, я поняла, что около пятнадцати лет он провел в лагерях, и особенно больно было читать о последних днях. Меня поразило то, что, наверное, не поражало ни в одной биографии до этого (это был 1990 год, начало перестройки, многие тексты только стали входить в официальную, разрешенную к публикациям литературу) – трагизм жизни, изжитый до конца. Когда я увидела (а я внимательно отношусь всегда к фотографиям, особенно когда есть возможность увидеть в движении лицо от детства к последним дням или наоборот – зависит от того, как мы смотрим фотографии), всё было явлено в его лице – одиночество самостоянья, цельность личности и жизни.


    • Людмила Егорова, Валерий Есипов, Варлам Шаламов и вологодские писатели (часть 1) (апрель 2021)

    • Разговор о Варламе Шаламове и вологодских писателях редактора журнала с В. В. Есиповым, автором многочисленных статей, книг, в том числе «Варлам Шаламов и его современники» (2007), «Шаламов» в серии «Жизнь замечательных людей» (2012, 2019), «О Шаламове и не только: статьи и исследования» (2020), составителем шаламовского двухтомника «Стихотворения и поэмы».


    • Дарья Грицаенко, Ольга Ключарёва, Дарья Грицаенко: «Нужна эмоциональная и интеллектуальная зрелость, чтобы понять Шаламова» (июнь 2021)

    • «Шаламов отрицает традицию, потому что описывать беспрецедентный, ни с чем не сравнимый катастрофический опыт XX века традиционными способами невозможно — форма будет просто неадекватна содержанию. Он создаёт принципиально новый язык, нет ничего похожего на его прозу, и именно потому её так долго не воспринимали как искусство».


    • Людмила Егорова, Валерий Есипов, Варлам Шаламов и вологодские писатели (часть 2) (2021)

    • «Шаламов, напомню, — художественное дитя 1920-х годов с их апологией “новых форм” в литературе. С другой стороны, он прошел Колыму, и это заставило его по-иному смотреть на многое, в том числе на задачи искусства. Стоит обратиться к переписке Шаламова с Б. Пастернаком 1953–1956 годов. Это настоящий кладезь для понимания философии Шаламова — как философии истории, так и философии искусства».


    • Сергей Соловьёв, «Штурм неба»: Варлам Шаламов — человек 1920-х годов (март 2022)

    • «Шаламов вынес принцип соответствия слова и дела из 1920-х годов. Здесь подходит экзистенциалистская терминология: человек должен проявить себя человеком слова и дела в решающей пограничной ситуации. Он прямо пишет в очерке, что Джалиль для него прежде всего акт самопожертвования в подполье, а потом в фашистских застенках. В другом месте он пишет, что Джалиль — это судьба, а не стихи. О стихах Джалиля он несколько раз отзывался не в пользу поэта, но это не имеет значения, важен акт и поступок. Набросок стихотворения Шаламова, в котором есть строчка “Фучик, Карбышев, Джалиль — вот мои герои”, — не попытка подладиться под цензуру, а выявление людей слова и дела, готовых на самопожертвование.

      Эту атмосферу 1920-х годов он пытался передать и как автор художественной литературы, и как просветитель. Вернувшись в Москву с Колымы, он тратил очень много времени не только на “Колымские рассказы”, но и на попытку рассказать о 1920-х годах современникам так, чтобы они поняли время, которого не застали».


    • Людмила Егорова, Шаламоведение в 2023 году: Обзор монографий (10 ноября 2024)

    • В обзоре рассмотрены монографии 2023 года, посвященные Шаламову: «Эволюция эстетических взглядов Варлама Шаламова и русский литературный процесс 1950–1970-х годов» Ксении Филимоновой, «Поэзия В. Шаламова: идейно-образные константы и художественная генеалогия (модернистский аспект)» Дарьи Кротовой, а также касающаяся Шаламова монография «Литература факта и проект литературного позитивизма в Советском Союзе 1920-х годов» Павла Арсеньева.

  • Видео
    • Лекция Валерия Есипова в Литературном институте
      В рамках программы  круглого стола «Правда, явившаяся в искусство», организованного «Мемориалом» и сайтом Shalamov.ru, в сентябре 2015 года в ряде  вузов Москвы прошли открытые лекции  ведущих российских и зарубежных исследователей Шаламова.
    • Выступление Вяч.Вс. Иванова на Шаламовской конференции 17.06.2011
      Выступление академика Вячеслава Всеволодовича Иванова на международной конференции «Судьба и творчество Варлама Шаламова в контексте мировой литературы и советской истории» 17 июня 2011 г. в Московской высшей школе социальных и экономических наук.