Варлам Шаламов

Из воспоминаний

Воспоминания В.Т. Шаламова о разных периодах своей жизни, судя по всему, замышлялись как цельная книга. Об этом свидетельствует фраза из его письма И.П. Сиротинской 1971 г., где он пишет о своих планах на 64-м году жизни: «...Или гнать мемуарный том: Пастернак и так далее...»(ВШ7,6, 495). Основу этого мемуарного тома, кроме очерка о Б.Пастернаке, могли составить самые крупные вещи - «Двадцатые годы» (1962 г.) и «Воспоминания (о Колыме)», начатые в конце 1960-х и законченные в начале 1970-х, - притом, что они имеют самостоятельное значение, различаясь и своей поэтикой. Все эти произведения, а также очерки об А. Воронском, П.Васильеве и других современниках, напечатаны в 4 томе собрания сочинений.

В архиве писателя нашелся еще небольшой цикл мемуарных миниатюр, посвященных разноплановым «пестрым» эпизодам. Рукописи, относящиеся к началу 1970-х гг, прочитываются с немалым трудом (есть и недописанные окончания слов, и обрывы фраз), и потребовали пояснений, а в ряде случаев - основательного комментария. Каждая из миниатюр имеет свою ценность, но особо нужно выделить маленькую главку «Василий Шибанов», связанную с Колымой, с предысторией ареста и суда над Шаламовым в 1943 г. Она может служить важным дополнением к рассказу «Мой процесс». Некоторые эпизоды воспоминаний носят саркастический характер, что было свойственно позднему Шаламову. Весьма неожиданна и интересна юмористическая миниатюра без названия, озаглавленная нами <« Брассистка»>, которая представлена в архиве в машинописи и относится к более раннему периоду. Некоторые фактические несоответствия в этой новелле не могут заслонить ее художественного блеска.

Журнал «Москва»

В чем была трагедия всей т. н. первой редакции журнала «Москва»? В неграмотности, в крайней эстетической неуверенности Атарова.[1]. На фигуру главного редактора неповторимым временем 1956 года был приглашен вовсе неподходящий человек.

При его капризности, неумении отличить малое от большого, важное от мелкого он, конечно, и не мог завоевать авторитета и не мог построить журнал.

Лично я в те небольшие десять месяцев, что я проработал там в отделе информации-хроники, получил от Атарова полный отказ по трем моим предложениям.

1) Кумранские рукописи. — Это очередная афера. Я даже знакомиться с секретарем Бонч-Бруевича не хочу[2].

2) Воронский[3]. — Это не нужно все. Надо доказывать, что тот-то — не троцкист...[нрзб]

3)«Синяя блуза». Хотя Брехт был уже в Москве, Борис Южанин был еще жив, и могли бы по «Синей блузе» получить очень важный материал[4].

«Я не знаю, что такое «Синяя блуза».

— Я читал ваши стихи. Там какая-то «Черная бабочка»[5]. Не пойдет, не пойдет. А почему вы, сотрудник «Москвы», отдаете в «Знамя» такие замечательные стихи, а в «Москву» даете <информационные> подборки только.

Всякая чушь излагалась с важным видом. «Автору надо чаще заглядывать в словарь синонимов».

«Квартира №13» Вальцевой[6] оказалась верхом общественной смелости Атарова, наивная сострадательная агитка.

«Василий Шибанов»

Достоевский писал, что Лермонтов после «Купца Калашникова»... [нрзб].хотел взяться за героизм раба Шибанова[7] — почерпнув подробности у Карамзина. Но не успел, и сюжетом воспользовался Алексей Толстой, написавший превосходное свое стихотворение.[8]

Впрочем, историки объявили <случай о проколотой Иваном Грозным ноге Шибанова> легендой.

Таких легенд бывало в истории много. Но кровь Шибанова была отнюдь не чернильной кровью... [нрзб]

В моей личной жизни «Василий Шибанов» тоже играет и литературную, и как бы не литературную роль.

В подготовке моего процесса в спецзоне в 1943 г. наша бригада по инициативе того же Заславского и Кривицкого[9] готовила литературный концерт к маю 1943 года.

Я тоже должен был участвовать, и бригадир Нестеренко попросил меня назвать стихотворение, которое я мог бы прочитать в этом концерте - культзарядке, <извлекаемой?> из души и тела.

Переворошив в иссушенном мозгу [нрзб], я остановился на «Василии Шибанове», которого я помнил тоже с пропусками, но в общем помнил.

Мне пришлось прочесть наизусть ночью на ухо бригадиру «Василия Шибанова», а на другой день я получил ответ — отказ.

Это меня не огорчило, и в репетиции концерта я не участвовал.

30 апреля, еще до концерта, меня арестовали и осудили.

И черновым, психологическим материалом моего «рецидива» было предложение прочесть такую опасную провокационную вещь, как «князь Курбский».[10]

Это только усугубило мой десятилетний приговор суда.

Гродзенский[11]

`

— Я мучаюсь тут, халтурю и вношу трешку в месяц, а этот мой товарищ — член ЦК — он все отправляет за границу, печатается там под неродным именем, качается на семидесяти волнах.

Знакомым мне и всем захочется: всего трояк. Зато мы оба чувствуем причастность к высшей кухне.

Каждый год выпускал биографию важной революционерки,[12] три коммунальных квартиры подарил, и только затем, чтобы от века не отстать.

Вина Гродзенского велика, и никакой инфаркт его не спасет.

Скорино и стихи[13]

Людмила Ивановна Скорино, мой старый сослуживец по редакционной работе, улышав лестную характеристику моему чутью о чужом стихотворении и зная мои собственные стихи, спросила меня так, по-домашнему:

- Скажите, Шаламов, какие мне книги надо прочесть, чтобы понимать стихи.

Я не удивился вопросу, подумал и ответил, что в сущности никакой литературы о стихах в советской литературе нет.

Но у нас есть одно-единственное издание, которое я когда-то проштудировал основательно в Ленинской библиотеке. Это сборнички ОПОЯЗа.

Воспользовалась ли Л.И. моим советом, я не знаю.

Сережа Букштейн

Сережа Букштейн, мой школьный товарищ, с которым я встретился через 50 лет!

— Ставлю мировой рекорд, — пишет мне.— Я, как и ты, каждый день бываю в библиотеке и штудирую журнал «Русская старина».

Я же штудирую не русскую старину, а современность — держу руку на газетном пульсе. Исторические справки — так для меня, случайное явление.

Да и Сережа мог бы найти в Вологде чтение более занятное, более современное, о чем Вологда еще молчит. Это — опричнина в Вологде и Грозный[14]. А если уж историю, то нашу с ним быль — шахматный кружок в «Золотом якоре»[15].

Миллиард хаммеровских карандашей

Арманд Хаммер, с которым подписана такая сенсационная сделка — долгосрочный кредит на 8 миллиардов долларов на двадцать лет — отнюдь не впервые в нашей стране[16].

Лично по предложению Ленина с ним заключена первая в советской России иностранная концессия — на асбестовые рудники на Урале.

В 1924 году эту концессию решено было ликвидировать — освободиться от всякой иностранщины, и асбестовая концессия была национализирована.

Но так как Хаммер на заре советской власти проявил и дальновидность и ум, ему было предложено дело не в тяжелой промышленности, не в группе «А», как тогда говорили.

— Мы можем дать концессию, но в новом для вас деле. Нам нужны карандаши.

Карандашами Хаммер никогда не занимался, но принял предложение и подписал договор.

Он поехал к Фаберу[17] в мировой карандашный <центр>, нанял там немцев, которые могли бы купить оборудование, привезти его в СССР и поставить в Москве.

Я сам был ликвидатором неграмотности и сам раздавал на занятиях хаммеровские карандаши. Много поступало от Фабера, но все же это были наши.

Вместо каширской сосны сибирский кедр — это достижение — были рубли, рубли победителей.

В 1928 году и эту концессию ликвидировали. Но Хаммер успел получить золотом выплату за нее, коммерческого успеха он добился.

Сей Хаммер крупнейший бизнесмен по натуре, по энергии. Целых девять лет он лично < расшибался в лепешку>, чтобы не упустить выгодный, даже сенсационный заказ.

Тут он проявил себя и знатоком живописи, отвез в США собранные сокровища русской живописи. Конечно, в этой экспозиции не было Третьяковки, но то, что было в Эрмитаже, в музее им.Пушкина — все это показало, какие сокровища тут хранятся.

Матисс, Ван Гог, Гоген, Пикассо! Еще и весь импрессионизм и постимпрессионизм, которые стали классикой — мир их, оказывается, искал, и Хаммер смело повез выставку за океан[18].

Вот этими-то хаммеровскими карандашами ученики на ликбезе и писали в тетрадях по нашим новым букварям, которые составила Крупская и которые были бесконечно далеки от «Новой Азбуки» графа Толстого, чисто интеллигентской забавы.

Мы записывали этими карандашами слова нового букваря: «Мы — не рабы! Рабы — не мы»![19]

Да, карандаш — добрый строитель нового здания, и никакой Хаммер не может удовлетворить наши потребности в школьном карандаше.<...>

В первых своих репортажах[20] <я> перечислял профессии, десяток, которым необходим карандаш: архитекторы, художники...

Пропустил почему-то писателей и поэтов. Им-то и необходим хороший карандаш [21].

Хэмингуэй, прежде чем разогнать мозг в рабочее положение, очищал, говорят, двадцать карандашей и только после этого двигался к бумаге...

<Брассистка>

Общество «Долой стыд» возглавляла знаменитая московская брассистка, дважды чемпион Европы по «длинному брассу» Тамара Полыгалова[22].

Каждый солнечный день у ворот водной станции на Бережковской набережной шурша тормозил ее «фиат», и Тамара спускалась по ступенькам станции к плоту, меняя каждый день цвет своего купального халата, как Капабланка на международном шахматном турнире 1925 года менял каждый день игры и костюм, и галстук.

Халат сбрасывался на руки тренера, и Тамара ощупывала левой пяткой московскую нынешнюю воду, погружалась в нее до плеч и начинала тренировку.

На Тамаре, разумеется, ничего не было, никаких «бикини».

Единственная ее одежда — золотые часики, «осыпанные бриллиантами», по ходячему выражению Зощенко той поры[23] — Тамара стаскивала на руки тренера перед самым входом в воду.

Тренер принимал эту драгоценность с чисто католическим благоговением, как панагию с груди римского папы, и столь же благоговейно щелкал секундомером.

Тамара начинала свой ежедневный заплыв, предвосхитивший на много лет сенсацию Мао Цзе-дуна на реке Янцзы [24] и собиравший столько же зрителей.

Через какое-то время, очень малое — чтобы зрители, соучастники тайны не устали от чуда — тренер махал Тамаре рукой, и та подплывала к плоту с встревоженным выражением лица.

— Что-то мало, Тамара Венедиктовна, — удрученно говорил тренер.

— Я и сама знаю, что мало, Коля, — горестно вздыхала знаменитая брассистка. — Совершенно не плывется.

Железный организм знаменитой брассистки не могли раскачать еженочные кутежи в «Континентале». В какой бы утренний час ни возвратилась домой Тамара Венедиктовна — ровно в десять часов утра ее «фиат» тарахтел и шуршал у ворот Бережковской водной станции. Режим есть режим.

Ежедневное явление Тамары Полыгаловой на берегу Москвы-реки собирало, пожалуй, побольше людей, чем явлении Мессии народу на ивановской картине в Третьяковской галерее.

Явление Тамары Полыгаловой уступало только прилету Линдберга на красно-черном гидроплане[25] — копии того, на котором летчик покорил Атлантический океан — тот был разорван на сувениры на парижском аэродроме Орли.

Но Линдберг явился с неба, а Тамара была жительницей московской земли.

Мы каждое утро спорили — явится или не явится? И я всегда выигрывал, потому что говорил: — Да, явится. И Тамара Полыгалова являлась и ровно в десять часов окунала свою левую пятку — мильон примет! мильон терзаний! — в московскую речную, не слишком обеззараженную хлором воду[26].

Цикл печатается по: РГАЛИ, ф.2596, оп.2, ед.хр.88, л.1-27.

Подготовка текста и комментарии В.В.Есипова.

Шаламовский сборник. Вып.5. Вологда/Новосибирск. Common.place.2017.C.156-170.

Примечания

  • 1. Атаров Н.С. (1907-1978) - писатель, первый редактор журнала «Москва», с сентября 1956 г. по октябрь 1957 г., когда его сменил Е. Е. Поповкин. Шаламов работал в «Москве» с 20 ноября 1956 г. до своей болезни (ноябрь 1957 г.) - сначала внештатным, затем штатным сотрудником отдела информации, готовя в основном заметки в раздел «Смесь». В архиве Шаламова (РГАЛИ, ф.2596, оп.1, ед.хр.31) сохранилась записка Н.Атарова, приходившего к нему в больницу 26 ноября 1957 г., после своей отставки: «Решил Вас навестить – и так неудачно угадал в самое начало тихого часа. Хотел посмотреть на Вас: какой Вы мужественный и терпеливый в болезни – такой же, как в дни журналистских редакционных будней? Не сомневаюсь». Вряд ли записку можно считать искренней в свете конфликтов Шаламова с Атаровым
  • 2. Речь идет о знаменитых древних свитках Ветхого Завета, обнаруженных в 1947 г. в кумранских пещерах в Палестине. Шаламов проявлял большой интерес к этой находке, поскольку она проливала свет на историю раннего христианства, которой он увлекался с юности, веря в историчность Христа. Эта тема отчасти воплощена в финале рассказа «Прокуратор Иудеи» (1965): «У Анатоля Франса есть рассказ «Прокуратор Иудеи». Там Понтий Пилат не может через семнадцать лет вспомнить Христа». Ср. в записных книжках 1971 г. : «Кумран» опровергает Франса. Прокуратор не мог забыть казненного Учителя из секты ессеев. Пилат мог лгать только вполне сознательно, как все последующие пилаты » (ВШ7, 5, 327). - Это очередная афера — слова Атарова подчеркивают его ограниченность и ортодоксальность: очевидно, что он с подозрением относился ко всему, что исходило из государства Израиль, с которым СССР в то время разорвал дипломатические отношения. Секретарь Бонч-Бруевича - возможно, Т.В. Розанова (1898–1958) – секретарь В.Д. Бонч-Бруевича в Государственном литературном музее 1930-е гг., в 1942-1955 гг. – научный сотрудник Государственного музея Л.Н.Толстого. Шаламов мог быть с нею знаком, поскольку в музее Толстого работал в последние годы жизни его тесть И.К.Гудзь. В 1945-1955 гг. В.Д. Бонч-Бруевич возглавлял Музей истории религии и атеизма АН СССР в Ленинграде. Музей, естественно, интересовался кумранскими находками, и замысел Шаламова написать о них опирался на возможную поездку в Ленинград.
  • 3. Речь идет об очерке Шаламова «Первый номер «Красной нови», который был опубликован (в сокращении) в №5 «Москвы» за 1958 г., после снятия Атарова.
  • 4. Ср. финал рассказа «Борис Южанин» (1967), где Шаламов вспоминает тот же эпизод о «Синей блузе» с главным редактором.
  • 5. Стихотворение Шаламова, впервые напечатанное в сборнике «Дорога и судьба»(1967). Подборка стихов Шаламова («Ода ковриге хлеба», «Шесть часов утра», «Ветер в бухте», «Сосны срубленные», «Память») была опубликована в «Москве» в 1958 г.(№3) после снятия Атарова.
  • 6. Слабая повесть А.Вальцевой «13 квартира» была в числе других резко раскритикована в статье И.Кремлева в «Литературной газете» (номер от 11 июля 1957 г.), что подготовило почву для снятия Атарова. Анна Вальцева — псевдоним жены Атарова- писательницы. Подробнее см: Огрызко В. Первый редактор «Москвы»
  • 7. У Достоевского: «Этот образ русского «раба», должно быть, поразил душу Лермонтова» ( Дневник писателя 1877 г., глава «Пушкин, Лермонтов и Некрасов» - Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30 томах. Л. Наука.1984.Т. 26.С. 117-118; пересказ эпизода с Василием Шибановым, взятого из «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина, — там же). Несомненно, Шаламов хорошо знал эту главу «Дневника писателя» Достоевского, однако, ее пафос о «преклонении перед правдой народной» был ему глубоко чужд. Ср: «Пророчества на этот счет не оправдались, сняты временем двух революций. В наши дни Достоевский не повторил бы фразу о народе-богоносце» (ВШ7,5,159).
  • 8. Шаламов высоко ценил А.К. Толстого, считая, что его баллада «Василий Шибанов», а также «Железная дорога» Н.А.Некрасова могут служить первой ступенью для «воспитания любви к поэзии у неподготовленного слушателя» («Аполлон среди блатных» - ВШ7, 2,78). Знание «Василия Шибанова» наизусть (в балладе 18 восьмистрочных строф!) уходит корнями, очевидно, в детство писателя и лишний раз говорит о его исключительной памяти. Интересно, что эта баллада была популярна среди интеллигентов-заключенных на Колыме. Ее строки «И князь доскакал...» вспоминал в драматической ситуации знакомый Шаламова А.С. Яроцкий (см: Яроцкий А. Золотая Колыма. М.2003.С.163). Возможно, что знание баллады перешло к Яроцкому от Шаламова, с которым они вместе работали в центральной лагерной больнице. Актуальность произведения А.К. Толстого с его коллизиями «Иван Грозный — Курбский», «царь — раб», «тирания — свобода» резко обострилась в сталинскую эпоху, о чем и свидетельствует далее Шаламов. См. также прим. 10.
  • 9. И.Д. Заславский, Е. Б. Кривицкий, а также упоминаемый ниже бригадир А.Е.Нестеренко - свидетели по делу Шаламова 1943 г. См. рассказ «Мой процесс», см. также следственное дело 1943 г.№125856 и жалобу Шаламова Генеральному прокурору СССР Р.А. Руденко от 18 мая 1955 г. — Шаламов В. Новая книга...С. 986-1029.
  • 10.

    Ключевая подробность эпизода, ранее опущенная Шаламовым в его вариации в эссе «Поэт изнутри», имевшем другие задачи. Ср: «...Во время войны устраивали праздничный концерт примерно такого рода, что описан у Достоевского, только страшнее, ибо голод и холод всегда вносят свои краски, свои поправки. Я предложил на таком концерте прочесть «Василий Шибанов» Толстого, но администратор в лице бригадира Нестеренко и заместителя бригадира Кривицкого отклонили стихотворение Алексея Константиновича Толстого. Я помню, что я вспомнил стихи поэта с физической болью в мозгу. Слова скреблись в мозгу, двигались очень медленно, но все же двигались...» (ВШ7,5, 168). Очевидно, что бригадир Нестеренко, малообразованный человек, сообщил о чтении ему «на ухо» Шаламовым «Василия Шабанова» Кривицкому, имевшему высшее образование и, несомненно, знавшему балладу А.К.Толстого о слуге А.Курбского. В связи с безудержной апологией Ивана Грозного, начавшейся при Сталине в конце 1930-х гг., имя А. Курбского сделалось синонимом предательства, и для Кривицкого с Заславским, стремившимися «утопить» Шаламова, это было важным козырем. В материалах дела Шаламова 1943 г. каких-либо упоминаний о «Василии Шибанове» нет, что вполне объяснимо, т. к. следователь Федоров делал основной акцент на якобы прямых «контрреволюционных» высказываниях подсудимого, не касаясь литературных, которые требовали, как бы то ни было, специальной экспертизы. По этой же причине, очевидно, в судебный протокол не вошло «крамольное» высказывание Шаламова о И.А. Бунине как «великом русском писателе» — Заславский и Кривицкий в своем доносе называли его «злобным эмигрантом», что повторил и следователь. («Мой процесс» - ВШ7, 1,347).

    О живучести стереотипа «Курбский - изменник», унаследованного от сталинской эпохи, свидетельствует реакция на публикацию в журнале «Юность» (1968,№1) стихотворения О.Чухонцева «Повествование о Курбском» — оно было подвергнуто разгромной критике (статья Г. Новицкого «Вопреки исторической правде» — ЛГ, 1968, 7 февраля). Красноречива запись Шаламов в дневнике 1968 г.: « Двадцать лет назад Чухонцева бы расстреляли по такому доносу — статье Новицкого» (ВШ7, 5, 302).

  • 11. Этот эпизод вносит серьезные коррективы в отношение Шаламова к своему лучшему другу Я.Д. Гродзенскому как «праведнику» (ВШ7, 7, 405-417). Очевидно, поводом здесь послужил устный разговор с Гродзенским, где тот обмолвился о своей тайной поддержке кого-то из диссидентов, причем, эта обмолвка явно утрирована Шаламовым («трояк», «член ЦК», « на семидесяти волнах» (имеется в виду западное радио) — звучат откровенно пародийно). Резкое осуждение подобного рода деятельности, характерной для ПЧ - «прогрессивного человечества» ( у Шаламова это - синоним мелкого, поверхностного диссидентства, рода «репетиловщины»: «Шумим, братцы, шумим...») — проходит красной нитью в его записных книжках конца 1960-х - начала 1970х гг. Можно убедиться, что Шаламов беспощаден в этом смысле и к лучшему другу, и это одна из черт его бескомпромиссного характера: он не прощал ошибок и слабостей даже самым близким людям.
  • 12. Речь идет о работе Гродзенского в качестве «литературного негра» у его друга П.Подляшука (бывшего ответственного секретаря журнала «Москва», члена Союза писателей СССР), регулярно выпускавшего книги об известных женщинах-революционерках. Одна из них «Товарищ Инесса» (об Инессе Арманд) неоднократно переиздавалась. В неопубликованных набросках воспоминаний Шаламова о Гродзенском прямо говорится: «Гродзенский писал книги под фамилией Подляшук» (РГАЛИ, ф.2596, оп.2, ед.хр. 130, л. 25). Называя это «халтурой», Шаламов не находил в ней «ничего дурного» (там же), однако, в данном случае — в контрасте с симпатиями к диссидентству и помощью ему — эту сторону деятельности Гродзенского он оценивает гораздо более сурово.
  • 13. Этот эпизод более кратко отражен в воспоминаниях о Я.Д. Гродзенском (ВШ7,407). Л.И.Скорино в 1930-е годы работала вместе с Шаламовым в журнале «За промышленные кадры», впоследствии стала литературным критиком и входила в редколлегию журнала «Знамя». Помогла Шаламову с первой публикацией стихов в этом журнале (1957,№5). Но его отношение к Скорино в эпизоде с очевидностью иронично: литературный критик «не понимает стихов»... Следует заметить, что разговор с нею относится к началу 1960-х гг., и оценка Шаламовым советского стиховедения относится именно к этому моменту: в дальнейшем стали выходить серьезные работы, которые Шаламов высоко ценил — например, «О лирике» Л.Я. Гинзбург (Л.1964).
  • 14. Подтверждение интереса Шаламова к эпохе Ивана Грозного с аллюзиями на сталинскую эпоху. Исторические справки об опричнине в Вологде он мог получить из книг С.Б. Веселовского «Исследования по истории опричнины» (М.1963) и А.А. Зимина «Опричнина Ивана Грозного» (М.1964).
  • 15. О посещении в годы гражданской войны шахматного кружка в вологодской гостинице «Золотой якорь» (где размещался также щтаб «советской ревизии» М.С. Кедрова, терроризировавшей город) Шаламов упоминает в «Четвертой Вологде». Очевидно, что подробный правдивый рассказ об этом периоде (как и об опричнине) Шаламов считал гораздо более важным, чем занятие С.Букштейна «Русской стариной».
  • 16. Речь идет о визите известного американского бизнесмена-миллионера А.Хаммера в Советский Союз в 1973 г., когда и был заключен упомянутый контракт. В рукописи Шаламова Хаммер везде именуется Гаммером, что характерно для 1920-х гг.
  • 17. Известная немецкая фирма «Фабер» в Нюрнберге.
  • 18. В 1972-1973 г. выставка из собрания А.Хаммера экспонировалась в СССР. Шаламов, большой любитель и знаток живописи, был на ней, о чем говорят его записи, сделанные 15 декабря 1972 г.:

    «Много лучше, чем ужасная выставка портрета, которая только что была здесь. Лучшая картина выставки — это произведение Модильяни, портрет женский [нрзб.].

    Вижу бездну, отделяющую Гойю от Модильяни, от этих двух портретов, расположенных напротив друг друга через весь зал и как бы фокусирующих человека в живописи.

    Рембрандт на «3» — отметку не успел поставить — вмешался дежурный, прервал — я опирался на колонну.

    «5» — Шагал «Голубой ангел» и импрессионисты. Сарджент — «3» [нрзб.]. И Коро, учитель импрессионистов, на месте [нрзб.]. Как всегда хорош Ван Гог, «Сеятель» — «5». Тулуз- Лотрек, Ренуар, Дега, Гойя — на «4». (ВШ7, 5,337).

    Оценки Шаламова касаются качества коллекции. Позднее он прокомментировал дар А. Хаммера музею им.А.С. Пушкина - картину художника Рауля Дюфи «Триумф Амфитриды»: «Модильяни Хаммер оставил все-таки себе» (там же, с.341). Очевидно, что Шаламов трезво оценивал прагматизм Хаммера.

  • 19. Эти слова Шаламов приводит в стихотворении «Воспоминание о ликбезе» (1970 г. — опубликовано в сб. «Московские облака», 1972 г.).
  • 20. Имеются в виду первые репортажи Шаламова, которые он делал в 1928 г., работая на профсоюзном радио. Фраза выше, возможно, приведена по памяти из одного из его репортажей, посвященного работе московской карандашной фабрики, созданной Хаммером (впоследствии - завод пишущих принадлежностей имени Сакко и Ванцетти).
  • 21. Сам Шаламов писал почти исключительно карандашом.
  • 22. Несомненно, речь идет о другой пловчихе. Тамара Николаевна Полыгалова (1918-2011) стала знаменитой лишь в середине 1930-х гг., и Шаламов тогда мог видеть ее чемпионские заплывы на открытой воде Москвы-реки. В 1925 г., в краткий период существования общества «Долой стыд» и в разгар нэпа, плавала обнаженной, очевидно, другая спортсменка-брассистка. Можно предполагать, что эта невольная ошибка памяти Шаламова (наложение одной эпохи на другую) помешала ему опубликовать свой маленький забавный мемуар, ведь в 1960-е годы прославленная Т. Полыгалова еще здравствовала и работала тренером, что могло вызвать скандал.(На принадлежность этой новеллы не 1970-м, а 1960-м г.г., кроме прочего, указывает ее близость к воспоминаниям «Двадцатые годы», где также есть эпизоды об обществе «Долой стыд» - см. ВШ7,4,390).
  • 23. М.Зощенко, рассказ «Жертва революции»(1923):

    «Бывшая графиня бьется в истерике и по ковру пятками тыркает.

    Увидела она меня и говорит сквозь слезы:— Ах, — говорит, — Ефим, комси-комса, не вы ли сперли мои дамские часики, девяносто шестой пробы, обсыпанные брильянтами?»

    Возможно, на юмористический лад Шаламова настроило воспоминание о Зощенко, которого он высоко ценил.

  • 24. Мао Цзедун совершил свой знаменитый заплыв по реке Янцзы в 1966 г. Соответственно, датировка новеллы — примерно этот год.
  • 25. Здесь также анахронизм. Американский почтовый пилот Чарльз Линдберг, впервые перелетевший Атлантический океан в 1927 г., в 1933 г. совершил рекламное турне по Северной Атлантике на гидросамолете фирмы «Локхид» и 25 октября приводнился в Москве, в районе водного стадиона «Динамо». Шаламов, вероятно, присутствовал при последнем событии.
  • 26. «Обеззараженная хлором вода» — это выражение употреблено в рассказе «Воскрешение лиственницы»(1966), что также говорит в пользу указанной выше датировки.