Валерий Есипов

«Не так мне хотелось бы писать рассказы, как Чехов…»

Несколько странно, что исследователи до сих пор практически не обращали внимания на чрезвычайно важную и многоаспектную тему «Шаламов и Чехов». Возможно, повлияло на это известное, чаще всего цитируемое высказывание Шаламова: «Чехов — большой писатель, но он не пророк — отходит, стало быть, от русской традиции…»[1]. Поставленное в один ряд с другими известнейшими высказываниями о самом великом, по мнению Шаламова, русском писателе — Достоевском, о его уникальном даре пророчества (единственный, кто «много угадал»[2]), оно помещает Чехова, казалось бы, на менее значимое место в сознании Шаламова. Но это далеко не так.

Весьма знаменательно, что количество упоминаний имени Чехова, эпизодов его биографии и его произведений (в письмах, записных книжках, статьях и эссе, а также в стихах Шаламова) — наивысшее среди других писателей и намного превосходит того же Достоевского. В этом можно убедиться, воспользовавшись хотя бы системой поиска на нашем сайте. Полагаю, что этот простой инструмент поможет исследователям лучше сориентироваться в многообразии проблематики, связывающей Чехова и Шаламова, и выбрать предмет для литературоведческого анализа, для будущих статей и капитальных научных трудов.

Мне же в этой краткой заметке хотелось бы остановиться на одном многозначительном факте: сразу по возвращении с Колымы Шаламов углубленно читает и перечитывает Чехова, делая особый акцент не только на его сахалинской поездке (что, в общем, понятно), но и на форме его рассказов.

Очевидно, что возможность читать книги на Колыме, даже в период фельдшерской работы в лагерной больнице (где он иногда пользовался библиотекой поселка Дебин — см. очерк «Слишком книжное»), у Шаламова была крайне ограниченной, и потому настоящим счастьем на «материке» для него стала библиотека Решетниковского торфопредприятия в поселке Туркмен, где он начал жить и работать в 1954 году. Шаламов потом не раз вспоминал «великолепную караевскую[3] библиотеку», которую встретил в этом поселке. «Там не было единой книги, которой не стоило бы прочесть», — писал он, добавляя, что эта библиотека «воскресила меня, вооружила меня — сколько могла».

В этом книжном богатстве были и полные собрания сочинений Чехова и его писем, причем, последнее — в трехтомном дореволюционном издании 1915 г., под редакцией М.П. Чеховой. Именно на это издание ссылается Шаламов, приводя в своей записной книжке 1954 года цитаты, снабженные заглавием: «Чехов. Поездка на Сахалин в письмах»:

«После Сахалина Чехов бросился за границу, чтобы хоть как-нибудь снять тяжелую душевную неустроенность. “Приезжал сюда (в Богимово) Суворин, велись беседы, как и прежде, но уже заметно было, что А.П. был не тот, каким был в Бабкине и на Луке и что поездка на Восток состарила его и душевно, и телесно” (М.П. Чехов).

После Сахалина он не написал ни одного веселого рассказа. Начата и писалась “Дуэль”. Он не хочет жить в столицах — ни в Петербурге, ни в Москве после сахалинской поездки. Он переезжает в Мелехово, и Мелехово — это новый, более серьезный период в его литературной деятельности.

Письмо Суворину от 9 марта 1890 г., т. III, с. 19.

Письмо И. Л. Леонтьеву (Щеглову) от 22 марта 1890 г., т. III, с. 33.

“Я еду не для наблюдений и не для впечатлений, а просто для того только, чтобы пожить полгода не так, как я жил до сих пор”»[4].

Очевидно, что Шаламов в тот момент хотел как можно глубже разобраться в причинах поездки Чехова на Сахалин — причинах этических прежде всего, вызвавших этот беспрецедентный поступок писателя. Нет сомнения, что Шаламову был чрезвычайно близок высокий благородный мотив, двигавший Чеховым. И тот перелом, который произошел в сознании писателя после наблюдений сахалинской каторги («не написал ни одного веселого рассказа») он считал неизбежным и закономерным. Все это полностью согласуется с послеколымским умонастроением самого Шаламова, где какой-либо «веселости» даже близко нет места.

Непосредственно о книге «Остров Сахалин» Шаламов выскажется немного позднее, в 1959 году, в своих «Очерках преступного мира», а тогда, находясь в Туркмене, он внимательнейшим образом читает рассказы и повести Чехова — как под углом зрения своего лагерного опыта, так и под профессиональным углом зрения художника, ищущего свой путь, свою эстетику для создания рассказов о Колыме. Самое наглядное представление о глубоком вчитывании Шаламова в Чехова (точнее сказать: о глубоком исследовании его творчества и его метода) дает шаламовское эссе «Мастерство Хемингуэя как новеллиста», написанное в 1956 году экспромтом, для дочери О. Ивинской Ирины Емельяновой, поступавшей тогда в Литературный институт. В этом эссе наряду с превосходным знанием особенностей творчества Хемингуэя Шаламов показывает еще более превосходное знание особенностей прозы Чехова. Можно сказать, что это эссе в определенном смысле не столько об американском писателе, сколько о его русском предшественнике. Вот только несколько цитат:

«Известно, что Хемингуэй как новеллист учился у Стендаля и Чехова… Форма рассказов Чехова — самая разнообразная. От объективного, бытового, анекдотического сюжета до исповеди, до субъективного импрессионистического изображения…В отличие от Стендаля основой рассказа для Чехова все чаще служит э п и з о д. Когда социальная принадлежность героя дается одной какой-нибудь блестящей деталью, когда из его жизни как бы выхватывается лучом прожектора один какой-то миг. Рассказ “Устрицы”, например. Если сравнить этот рассказ с “Попрыгуньей”, “Душечкой”, “Невестой”, “Скучной историей” и многими другими, то можно сказать, что Чехов — переходная ступень от классической формы рассказа XIX века к XX. Кроме эпизода, требующего все-таки какого-то драматического действия, у Чехова есть просто сценки — “Детвора”, например, когда ничего, собственно, не происходит. Можно сравнить “Детвору” с “Трехдневной непогодой” Хемингуэя. Но и в сценках, и в эпизодах мы всегда представляем себе о т к у д а пришли в рассказ герои Чехова…»

Блестящее понимание поэтики Чехова у Шаламова к тому времени было не только теоретическим — оно опиралось и на его собственный литературных опыт, воплотившийся в создании первых «Колымских рассказов». Надо напомнить, что еще в 1954 г. были написаны «Заклинатель змей», «Ночью», «Апостол Павел», «Шерри-бренди»… В связи с этим крайне интересен набросок письма к Пастернаку от 19 октября 1954 г., где Шаламов пишет о начале работы над рассказами:

«Дорогой Борис Леонидович!

Какая это адски трудная штука — рассказы. Столько врывается лишнего, отталкивающего в сторону заданную тему и такого, чему приходится давать место, открывать дверь в рассказ. Роман, вероятно, еще труднее <... > Мой личный опыт требует таких качеств, которые могут дать хорошие мемуары — т. е. некий литературный полуфабрикат, только такими великанами, как Герцен, превращающий мемуарную запись в полностью художественную величину. <...> Реализация моего опыта в рассказы неминуемо уменьшит впечатление.

Притом форма тех рассказов, и наших и переводных, которую я знаю за всю мою жизнь, не кажется мне идеалом. И не так мне хотелось бы писать рассказы, как Чехов, как Генри, как Хемингуэй. Проза рассказа должна быть сухой и строгой, с весьма осторожным использованием метафор, без уклонений в сторону. Ход рассказа должен быть убыстряющийся. Если не событие, то настроение сгущается и сгущается и обрывается вдруг. Если хочется его перечитать, то перечитать с начала до конца (а не просматривать лучшие места).

Вот над такими северными рассказами я и работаю»[5].

Шаламов уже тогда понял, что писать «по-чеховски» о Колыме нельзя, невозможно. Мы видим, что его собственная поэтика твердо определилась.

И, пожалуй, единственный важнейший принцип, который Шаламов взял на вооружение у Чехова: «Краткость — сестра таланта»…

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.