Елена Асафьева, Елена Болдырева

«Память скрыла столько зла...»: память и забвение в художественном мире русских авторов ГУЛАГа и китайских «туманных поэтов»

Статья подготовлена в рамках деятельности Центра по изучению русскоговорящих стран Юго-Западного университета Китайской Народной Республики при Министерстве образования КНР

«Память скрыла столько зла без числа и меры. Всю-то жизнь лгала, лгала. Нет ей больше веры» [Шаламов, 2019б], «Полем судьбы иду безмолвно. Былое не возвратить. Оно накатывает, точно волны, и рвется, как тонкая нить» [Азиатская медь…, 2007, с. 106] — эти строки из стихотворений русского поэта Варлама Шаламова и китайского поэта Лян Сяо-биня, представителей двух типологически сходных тенденций в русской и китайской литературных процессах — российская поэзия ГУЛАГа и китайская «туманная поэзия». В нечеловеческих условиях жизни и труда на Дальнем Севере зародилась поэзия ГУЛАГа. В так называемой «подпольной литературе» периода «культурной революции» в Китае лежат истоки литературного течения «туманная поэзия». Творчество этих поэтов — пример сопротивления физическому и моральному распаду, к которому приводило длительное заключение в лагерях Дальнего Севера и пребывание на «трудовом перевоспитании», мощное противостояние трезвого разума абсурдным проявлениям эпохи, когда «выстраданное собственной кровью выходит на бумагу как документ души, преображенное и освещенное огнем таланта» [Шаламов, 2019в]. Творчество российских поэтов ГУЛАГа, таких как А. Прядилов, А. Жигулин, А. Баркова, Б. Ручьев, Д. Андреев, В. Боков и многих других не раз становилось объектом исследования отечественных [Виленский, 2005; Горбачевский, 2015; Михайлик, 2009; Романов, 1989; Таганов, 1998] и зарубежных литературоведов [Пьералли, 2008; Gullotta, 2009; Gullotta, 2016; Jurgenson, 2016; Jurgenson, 2013; PieralIi, 2008]. Феномен китайской «туманной поэзии» и творчество его представителей (Ян Лянь, Ван Цзя-Синь, Гун Лю, Линь Мань, Ни Хань, Шу Тин, Ши Джи и др.) в последнее также вызывает активный интерес российских [Демидо, 1990; Лебедева, 1992; Надеев, 1969; Рябченко, 2009; Тугулова, 2014; Тугулова, 2014; Тугулова, 2015; Черкасский, 1988] и китайских ученых [洪子诚,、程光炜, 2009; 李丽中, 1988; 朦腿诗论争集, 1989; 姜娜，朱小平, 1994; 倪伟, 2005; 舒婷的 诗, 2005; 中国现代诗选 60 首, 2010; 杨健, 1993]. Однако в этих работах практически не изученным остается сравнительно-типологический аспект исследований, тогда как подобные исторические параллели дают основания для сопоставления российской литературы ГУЛАГа и «туманной поэзии» Китая. Множество мотивных перекличек (сходные мотивы мести, тени, отсутствия виноватых, погубленной молодости, неотделимости судьбы человека от судьбы родины, страдания во благо, веры в будущее, сопротивления природы, телесной деструкции, голосов из-под камня, терпения ради жизни и сохранения истины) свидетельствует о сходстве духовно-психологических комплексов «туманных поэтов» и поэтов ГУЛАГа, для которых творчество является способом выживания и преодоления зла, несправедливости и смерти. Именно поэтому интегральным мотивом в творчестве русских и китайских поэтов становится память и его антипод — забвение, а также сложное взаимодействие этих явлений в измученном мучительной рефлексией сознании человека, ставшего жертвой безжалостного колеса истории.

Невыносимая тяжесть воспоминаний и счастье забвения — одна из ключевых тем в творчестве таких поэтов, как Лян Сяо-бинь, Линь Ман, Ю. Домбровский и В. Боков, которые убеждены, что в воспоминаниях нет истины и благородства, что прошлого не вернуть, а помнить о нем — /9/ значит напрасно себя разрушать. В стихотворении «Звук капающей воды» Азиатская медь …, 2007, с. 85] Линь Ман утверждает идею, что как бы тяжело ни приходилось, время излечит все раны, что река забвения принесет облегчение и покой, а воспоминания так же бессмысленны, как и человеческая жизнь:

Тем не менее, мерный звук, похожий на тиканье часов, вытаскивает из глубин сознания героя его тяжелое прошлое, а луч света делает воспоминания еще ярче. Вода природная сама по себе является забвением, однако водопроводная, искусственная, она служит памяти, смешивается с жестью и пульсирует, гипнотизирует человека. Он был бы рад погрузиться в сон, но монотонные звуки препятствуют этому, и он “с болью” воскрешает все былое, о чем не хочется помнить и что приносит муки. А кольцевая композиция стихотворения возводит эти страдания в абсолют.

Страдает и герой стихотворения «Китай, я потерял свой ключ» [Азиатская медь …, 2007, с. 106] Ляна Сяо-биня. «Сердце <его> от боли заскорузло» [Азиатская медь …, 2007, с. 106], но он пытается жить надеждой на светлое будущее. В отличие от героя Линь Мана, он утратил светлые воспоминания в потоке «колючей» жизни. Это определение свидетельствует о том, что настоящее враждебно по отношению к лирическому субъекту. Он пытается воскресить его книгами, но солнце спряталось за тучи, а ключ от счастливого детства утерян, и герой вынужден слоняться по пустыне отчаяния и думать о возможном счастье. Но надежды эти призрачны, поскольку будущее невозможно без прошлого, а оно забыто. Воспоминания призрачны, и герой сам не знает, были ли они или только казались: «Был ли тот ключ на самом деле?» [Азиатская медь …, 2007, с. 106]. Ключ в данном случае является аллегорией самопознания и национальной самоидентификации, поскольку его Китай изменился, перестал быть источником счастья, как в детстве, где был отец и ясное небо. Призрачные воспоминания о «золотом веке» детства и одновременно невозможность его вернуть и становятся причиной боли в душе героя.

Осознанное избирательное забвение выбирает для себя лирический герой стихотворения В. Бокова «Память» [Поэзия узников ГУЛага. Антология]. Как и многие представители передовой интеллигенции, в 30-х гг. он подвергся репрессиям и отбывал заключение на Дальнем Севере. Об этом он и старается забыть, подменив жуткие воспоминания счастливыми и таким образом вытеснив из сознания страшное прошлое. Все четыре катрена строятся на антитезе «память — забвение», где герой сознательно обращается к светлой стороне своей жизни, всемирному культурному наследию, природе, животным — свободе, и изгоняет из памяти все плохое: выстрелы конвоиров, наручники, смуглокожего тирана, темницы, густо населенные людьми и женские слезы — заключение. А использование анафоры «помню» как интегрального технического элемента возводит стихотворение в ранг заклинания, молитвы о том, чтобы злая память навсегда исчезла из его измученного сознания. Но в действительности это вряд ли возможно, поскольку та старательность, с которой герой произносит заклинание, наталкивает на мысль, что прошлое не отпускает его и возвращает в тот страшный мир, из которого ему посчастливилось вернуться.

В амбивалентном состоянии пребывает герой Ю. Домбровского в стихотворении «Солдат — заключенной» [Поэзия узников ГУЛага. Антология]. Он тоже находился в лагере, но в качестве охранника. Это важно, поскольку утверждается идея, что зона одинаково губительна как для заключенных, так и для тех, кто их сторожит на вышках и приисках Дальнего Севера. Герой вспоминает о девушке, с которой, возможно, был некогда близок. Он вспоминает о том, как ее разрушил лагерь, как некогда прекрасные ее руки покрылись мозолями от тяжелой работы, как растрепались и потемнели волосы. Он вспоминает смерть невинных людей, которых убили якобы при побеге, но на самом деле от скуки или для устрашения иных. Думая об этом, герой проклинает и себя, и свой долг и память:

Поскольку память о прошлом угнетает героя, он бы хотел забыть о ней, и, видимо, делал такие попытки, но они оказались безуспешными. /10/ Лирический герой Ю. Домбровского пребывает как бы на границе между невозможностью забвения и необходимостью воспоминания. И затем герой приходит к пониманию, что эта самая память необходима для того, чтобы отомстить миру за поруганное детство его любимой, несмотря на то, что воронка времени затянет этот период советской истории:

Иное отношение к памяти мы встречаем в творчестве таких поэтов ГУЛАГа, как А. Обросов, С. Граховский, О. Берггольц, которые убеждены, что память — единственное оружие в борьбе с несправедливостью. Временами лирические герои вступают в конфликты с собой. Так происходит, например, в стихотворении О. Берггольц «На воле» [Поэзия узников ГУЛага. Антология]. В нем память пробивается смутным потоком, и героиня сомневается, был ли лагерь, решетки. Рутина постепенно вымарывает острожные образы, но полностью избавиться от прошлого не получается:

Разум героини находится в конфронтации с чувством, с ее душой, которая понимает, что если воспоминания исчезнут, никто не узнает о тех страшных преступлениях, которые претерпевала героиня. И против воли своей героиня подчиняется сердцу:

А уже в следующем стихотворении «Нет, не из книжек наших скудных» [Поэзия узников ГУЛага. Антология] этого же автора сердце окончательно берет верх. Эпиграфом к данному тексту послужили слова Лютера «...и я не могу иначе...» [Поэзия узников ГУЛага. Антология]. Память о прошлом обрушилась на героиню, она думает о том, как ее избивали на допросах, как темны были ночи на Колыме и как она подвергалась унижениям. Несмотря на это соратники героини продолжали жить во что бы то ни стало, жить, потому что больше им ничего не оставалось и гордиться тем, что никого не предали и не сбежали, не обрекли себя на всеобщее недоверие:

Именно память становится спасением, доказательством того, что эти многочисленные страдальцы были когда-то и сгинули на благо родины:

Память как спасение от забвения представлена в стихотворении А. Обросова «Беглец» [Поэзия узников ГУЛага. Антология], где в центре лирического повествования — отчаявшийся человек, решивший бросить вызов системе. Лирический герой посылает ему добрые слова и пожелания спастись от судьбы быть убитым при попытке к бегству или быть пойманным и возвращенным в снежный ад. Лучше ему погибнуть на свободе, чтобы природа спрятала тело, не дала растерзать врагам. Стихотворение представляет собой своего рода диалог тех, кто спасся при побеге, и тех, кто навсегда остался на снежных просторах Колымы и кто вмешивается в настоящее героя:

Эта мысль практически повторяется у В. Шаламова в поэме «Авакум в Пустозерске», где герой произносит в заключительном катрене:

А. Жигулин прямо призывает «Не надо бояться памяти» [Поэзия узников ГУЛага. Антология], поскольку страх этот может привести к фатальным последствиям. В одноименном стихотворении. Его речь обращена не к сгинувшим безвестно, а к тем, кто сопротивлялся. О страданиях напишут иные, погибших найдут. Задача его героя — «разглядеть <...> человека — / Современника / И борца» [Поэзия узников ГУЛага. Антология]. /11/

Он в прошлом видит не ужасы, а школу выживания и в некоторой степени благодарен ударам судьбы за то, что помогли обрести друзей и стать мужественным и выносливым. В заключительной строфе он восклицает:

К памяти призывает и герой Д. Андреева в стихотворении «Гипер-пэон» [Поэзия узников ГУЛага. Антология], где средством сохранения культурного и исторического прошлого он считает поэзию. Текст — попытка создания нового стихотворного размера — гипер-пэона. На эту идею его натолкнуло тяжелое прошлое, которое невозможно выразить в привычных формах стиха: «Не подскажут мне закатившиеся эпохи / Злу всемирному соответствующий размер» [Поэзия узников ГУЛага. Антология]. Пэон — редкий размер, используемый русскими поэтами, его стопа состоит из четырех слогов. Гипер-пэон предполагался как пятисложник с третьим сильным слогом, и общая метрическая схема текста выглядит так: UU–UUUU–UUUU–U с редкими отступлениями. Стихи подобного рода как бы вызывают у читателя артикуляционную и акустическую дисгармонию. Так автор мыслил заключить зло в наиболее подходящую для него форму, поскольку привычные размеры не годились для подобных явлений духовно-нравственного распада: «О триумфах, иллюминациях, гекатомбах, / Об овациях всенародному палачу, / О погибших / и погибающих / в катакомбах / Нержавеющий и незыблемый стих ищу» [Поэзия узников ГУЛага. Антология].

Огромный, могущественный, нержавеющий, этот стих должен был сохранить прошлое, подобно граниту, для потомков. Долгие междуиктовые интервалы воссоздавали страдание и тяжесть, судороги и пытки, испытываемые предшественниками адресатов послания. Автор выстраивает взаимосвязь между понятиями «зло» — «ритм» — «мрак» — «встань» — «зримый», поскольку именно эти слова нарушают общий ритмический рисунок текста, заменяя преобладающую в стихотворении двусложную анакрузу нулевой. Автор акцентирует внимание именно на этих понятиях, отражающих интегральную идею стихотворения, которая заключается в преодолении зла через сложную форму стиха, его ритм, который, пробившись сквозь тьму, встанет, точно монумент, и потомки смогут разглядеть историческую несправедливость и человеческие страдания, описанные в первой строфе. В последней строфе появляется образ уицраора — хищного демона из параллельного мира, олицетворяющего государство, который становится аллегорией всемирного зла и подчеркивает авторскую мысль о памяти не столько личной, сколько универсальной и исторической.

Память в произведениях жертв политических репрессий хранят не только люди. Сама природа является свидетелем исторических преступлений. Она долговечнее человека, и потому больше знает о боли, несправедливости, смерти, страданиях, подлости. Она неподвластна режиму, ее нельзя уничтожить силами государства. Вечная мерзлота, деревья, камни, снега являются не столько событийным фоном, сколько самобытными героями. Она преодолевает те же испытания, что и человек: деревья сопротивляются смерти от ветра и холода, реки уносят все прожитые невзгоды, а камень хранит воспоминания для потомков, чтобы в нужный момент явить миру страшную истину. И потому одним из интегральных мотивов творчества поэтов ГУЛАГа и «туманных поэтов» является голос камня.

В стихотворении Цао Хань-цзюня «Китай, ты стоишь высоко на лесах» [Азиатская медь …, 2007, с. 154] герой обращается к античным мифам, согласно которым земля держалась на китах, слонах, черепахах и иных животных, и отражает процесс развития общества и научной мысли, которые привели к техническому прогрессу. Люди научились проектировать здания, использовать природные ресурсы. Однако цена подобного развития — многочисленные человеческие жертвы:

И каменные плиты хранят тела усопших граждан. Эти трупы служат фундаментом для городских стен. Но, принесенные в жертву во благо процветания государства, они не могут быть упокоены, их голоса прорываются сквозь камень, препятствующий скорому разложению трупа:

Однако эта участь не просто не пугает героя, но и кажется ему привлекательной, поскольку /12/ отдать жизнь на благо процветающей стране — счастье для любого гражданина:

Камень как хранитель человеческой жертвы встречается и в стихотворениях русских авторов, в частности у М. Фроловского. В стихотворении «Тяжело сдавили своды» [Поэзия узников ГУЛага. Антология] герой описывает ночную тюрьму с тяжелым дыханием замученных и уставших заключенных. Тоска и стон узников безразличны для всех, кроме молчаливого камня. Он терпеливо ждет своего часа, чтобы донести вопли многочисленных жертв истории до Создателя. Очевидно, речь здесь идет о часе Страшного Суда, где праведные загубленные души обретут покой и счастье, а грешники и мучители будут жестоко наказаны. Камень, являющийся свидетелем преступлений против человеческой личности, явит Богу истину и вспомнит о каждой душе, сдавленной тюремным бременем:

Таким образом тюремный камень выступает хранителем справедливости, истины, он равнодушен и неподкупен, подобно Фемиде, и потому объективен, тверд, и готов многое выдержать, в том числе и страшную правду о лагере и смерти, сохранить его до нужного часа и предъявить Богу, спасши таким образом невинные души от Божьего гнева.

Камень как хранитель справедливости и Божьей истины представлен и в стихотворении М. Фроловского «Кресты» [Поэзия узников ГУЛага. Антология], где описана скала Голгофа с тремя символами христианской веры. Согласно Новому Завету, это место священно, ибо на нем принял смерть Иисус. И именно к ее подножью низвергнет земля своих мертвецов в нужное время:

И тогда одни мертвецы вознесутся, подобно Дижману, иные же навсегда исчезнут, как Геста. Потому и испуганы тени, что знают о своей греховности. Но те, кто раскается в своих грехах, будут прощены. А до тех пор неприступная скала будет ждать и хранить покой голгофских крестов. Наиболее подробно и полно характер камня раскрыт в творчестве Варлама Шаламова. Так же, как и у М. Фроловского, он является немым свидетелем и хранителем колымской «тайны». Наряду с вечной мерзлотой он служит сохранению исторической памяти жертв политических репрессий — хранит их тела и сохраняет в нетленности лица, чтоб можно было узнать, кто именно зарыт в общей яме, без креста и погребальных почестей. Камень не помнит имен, но помнит самих людей и многое может рассказать потомкам о своих мертвецах: о причинах смерти, физическом их истощении, болезнях и т.д.

Камень, впрочем, не бесстрастен. Он покровительствует мертвым, но сопротивляется живым, мстит им за собственную смерть и боль. Люди, вторгаясь в самобытность природы, пытаются подчинить камень, сломать его волю, как, допустим, в стихотворении В. Шаламова «Моими ли руками» [Шаламов, 2019б], где люди сознательно вмешивались в жизнь камня, извлекали из привычной среды обитания, сносили в поля, нанося вред не только ему, но и траве: «Тебя свели с утесов / Навек в поля зеленые» [Шаламов, 2019б]. Они старались истребить его, смешать с такими же, уничтожить его индивидуальность:

Таким образом люди пытались уничтожить прошлое, историческую память, хотели заставить камень молчать о несправедливости и разрушительности системы. И потому камень ненавидит живых и способствует их гибели, становясь на некоторое время союзником зла. Однако познав смерть и претерпев муки, люди очищаются и тела становятся частью природы, и камень принимает их, сочувствует их страданию.

Камень — это совесть Севера, его справедливость и истина. Об этом сказано в стихотворении «О, Север — век и миг!» [Шаламов, 2019б] Варлама Шаламова. Герой возвращается на колымские просторы, где, вероятно, много лет находился в заключении, и вспоминает не об ужасах смерти и /13/ физического распада, а о красоте мест и его нравственном величии. Белый ад, несмотря на свою враждебность, великолепен безотносительно людей. Природа живет по своим законам, она сурова и к себе, но больше к человеку, ибо он — угроза, инородный элемент, потому она и стремиться его запутать, уничтожить. Среди прочего герой упоминает о камне: «И — совести дневник / Твой каменный язык» [Шаламов, 2019б]. И назван он так потому, что хранит память о ежедневно безвинно погибающих людях, и он так же принимал их тела, как принимает бумага наши мысли и чувства, изложенные на страницах дневника.

Природа не только хранит воспоминания о несправедливости и смерти, страхе и боли, подлости и ненависти. Она служит и нравственным примером для человека, является символом физического и морального сопротивления. Это человек может пасть духом, ибо он слаб и беспомощен, но природа из последних сил будет цепляться за жизнь, сопротивляться ветру и холоду, и таким образом дарить надежду тем, кто устал и готов сдаться и навсегда сгинуть в вечной мерзлоте, только бы избавиться от страдания.

Мотив сопротивления природы особенно значим как для китайских, так и для русских поэтов. У первых большинство верований связано с обожествлением природного начала земли. Они черпали из нее мудрость, силу. Вторые восхищались ее красотой и гармонией. Для поэтов ГУЛАГа и «туманных поэтов» она стала спутником их тяжелой судьбы и встречается в стихотворениях Цзэн Чжо, Ню Ханя, Шу Тин, Анатолия Жигулина, Виктора Василенко, Варлама Шаламова и других.

Одним из символов сопротивления является дерево. В стихотворении Ню Ханя «Дерево в полствола» [Азиатская медь …, 2007, с. 30] описан гордый пень, который не боится опасностей и невзгод, а мужественно их встречает. Какие бы ни произошли с ним неприятности, он остается прямым и уверенным в себе. За свое непокорство он вызвал гнев неба, которая пустила в него молнию. Ствол раскололся на две части, однако даже это не смогло поколебать уверенность пня и его самолюбие и гордость. Герой услышал от людей, что молния снова ударит в это дерево, ибо оно прямое и высокое, можно даже сказать, высокомерное, и потому небо вновь попытается сломить его волю: «С небес далеких / Молния следит / За непокорным деревом упрямо» [Азиатская медь …, 2007, с. 30]. Его стойкость и самолюбие должны послужить примером человечеству, поскольку всякий должен стремиться достойно переносить страдания, выпавшие на его долю, и не дать обстоятельствам победить себя.

Подобные мотивы есть и в стихотворении Цзэн Чжо «Дерево на обрыве» [Азиатская медь …, 2007, с. 27]. В центре его — одинокое дерево, стоящее на краю пропасти. Герой не знает, как оно появилось в этом месте и почему оно такое одинокое. Это дерево умеет мечтать и думает о родной роще, от которой, по всей видимости, оторвано ветром. Лишенное возможности находиться с близкими, оно изогнулось от жизненных невзгод, стало послушным ветру, однако не утратило волю к жизни и упрямо стоит на обрыве, цепляясь корнями за почву. Несмотря на свою податливость, дерево мечтает о свободе и готовиться взлететь. Оно не боится сорваться в ущелье и разбиться о камни, поскольку уверено в том, что дух его свободен и способен вознестись:

Символом стойкости, любви и веры является дуб в одноименном стихотворении Шу Тин. Он воплощает крайние проявления лучших человеческих качеств. Будучи мощным по природе, дуб не терпит неопределенности и непочтения. И если героиня способна его полюбить, то полностью, раз и навсегда:

Дерево так велико, что чувства девушки с трудом могут охватить его. Она одна способна понять дуб и говорить с ним. И готова защищать его от любой опасности, несмотря на то, что он большой и могущественный:

Героиня дополняет его, дуб мощный, ветки его подобны ножам — это олицетворение мужской силы. Она же, напротив, нежна и легка, состоит из цветов. Вместе они органичны, создают единство, на котором основано мироздание — инь и ян. И потому сила их несокрушима, воля неподвластна никаким бурям:

Дуб силен, поскольку крепко связан с почвой, его взрастившей. Родная земля дает ему силы и кормит. Корни дерева настолько глубоко проникли в недра ее, что он практически неуязвим. Любовь к родине столь же велика, сколько любовь к женщине, и потому дуб является символом могущества родной земли, первозданной силы и крепости духа.

У китайских поэтов не только природа сопротивляется жестокой судьбе, но и животные. В стихотворении Ню Ханя «Хуананьский тигр» [Азиатская медь …, 2007, с. 31] внимание героя приковывает тигр, заточенный в клетку и вынужденный развлекать толпу обывателей. Гордый тигр не желает подчиняться желаниям жестоких и глупых людей, и поэтому он поворачивается к свистящим зрителям задом и дергает время от времени хвостом. Герой, потрясенный силой воли и мужеством гордого зверя, который сам нанес себе раны, спасаясь от неволи, приходит в смятение и, спеша выбраться из зоопарка, слышит доходящий до небес рык тигра, который не нуждается в человеческой жалости, ибо дух его крепок и свободен:

У поэтов ГУЛАГа природа наделяется теми же качествами и свойствами, что и у «туманных поэтов». Деревья сопротивляются ветру и холоду и из последних сил стараются выжить и сохранить душу свою непокорной, показывая человеку пример нравственного и физического сопротивления.

Одним из таких примеров являются сосны из стихотворения А. Жигулина «Сосны на скалах» [Поэзия узников ГУЛага. Антология]. Эти растения отчаянно спорили с ветром. Они росли не в роще, а на голой скале, и корни их входили глубоко в камень, а не в плодородную почву. Однако это и сделало их гордыми, сильными и неуязвимыми. Деревья договорились с камнем — хранителем истины — и он стал защищать их от ветра, корни прочно укрепились в граните. Все испытания, выпавшие на долю камня, сосны делили вместе с ним и стали еще сильнее. Они бросили вызов ветру, будучи высокими и худыми, однако не сломались и продолжают расти, и камень питает их уверенностью:

Отчаянно сопротивляются и осины в аллегорическом стихотворении Варлама Шаламова «Кусты разогнутся с придушливым стоном» [Шаламов, 2019б], где описана разная реакция деревьев на бурю в лесу, и чем они ниже, тем менее болезненно переживают жизненные трудности. Легче всего кустам, поскольку они широкие и низкие. Им не приходится наклоняться даже вполовину. Шаламовские клены, тоже сравнительно невысокие, однако они сгибаются низко, склоняются трусливо перед бурей, которая презирает их за малодушие, потому как «клена поклоны уже не нужны» [Шаламов, 2019б]. Тяжелее всего приходится осинам. Они высокие и худые, жестокий ветер клонит их в разные стороны. При малейшей буре они теряют устойчивость, но не стойкость, и поэтому герой больше всего сочувствует именно им, поскольку они мужественные, стойкие и жаждут жизни, преодолевая ради нее жестокость и безразличие ветра, поэтому именно осины оказываются двойниками лирического героя:

Таким образом, сохранение исторической и культурной памяти о трагических событиях истории — одна из важнейших задач и литературы ГУЛАГа, и китайской «туманной поэзии»: «Донести правду о пережитом, высветить словом гибельный для страны путь, оберечь ее, пусть даже ценой своей жизни» [Виленский, 2005, с. 11]. Память соединяет прошлое и будущее: это и дань памяти людям, которых несправедливо забыли, и летопись для потомков, для будущих поколений. И память, и забвение оказываются в творчестве русских и китайских поэтов категориями амбивалентными: с одной стороны, это боль и тяжесть воспоминаний, память как травмирующий фактор, а забвение — своего рода анестезия, позволяющая вычеркнуть из измученного сознания страшные страницы прошлого, но с другой — атрофия памяти безнравственна, ибо позволяет забыть «всемирное зло» и тем самым дать ему шанс на повторение, а память важна не только сама по себе как /15/ месть несправедливости и режиму, старающемуся уничтожить все живое и самобытное, но и для освобождения от тяжести прошлого через письмо, через самовыгорание, саморазрушение: «В этом стуке горестном и тёмном различаю слово я одно: “Помни”, — говорит оно мне... Помню! Рада бы забыть — не суждено...» [Поэзия узников ГУЛага. Антология].

Библиографический список

1. Азиатская медь: Антология современной китайской поэзии / сост. Лю Вэньфэй. Санкт-Петербург: Петербургское Востоковедение, 2007. 256 с.

2. Виленский С.С. Предисловие // Поэзия узников ГУЛАГа. Антология / сост. С.С. Виленский. Москва: Материк, 2005. 990 с.

3. Горбаческий А. Ч. Мотив утраченных иллюзий и мотив тишины в текстах бывших колымских заключенных // Мир русского слова. 2015. II. С. 108–114.

4. Демидо Н.Ю. О Некоторых проблемах и тенденциях развития «литературы реформ» // Вопросы экономики, истории, внешней и внутренней политики стран Дальнего Востока. Информационный бюллетень ИДВ АН СССР. Часть II. 1990 (№ 10). С. 47–49.

5. Ивлев Л.А. Десять абзацев о «литературе шрамов» // San Wen: сайт. URL:

https://sanwen.ru/2012/01/04/desyat-abzacev-o-literatureshramov/ (дата обращения: 19.12.2019)

6. Лебедева Н.А. Лики времени: китайская литература XX века на переломах истории // Россия и АТР. 1992 (№ 1). С. 102–110.

7. Михайлик Е. Не отражается и не отбрасывает тени: «закрытое» общество и лагерная литература // Новое литературное обозрение. 2009 (№ 6). С. 356–374.

8. Надеев И. М. «Культурная революция» и судьба китайской литературы. Москва: Наука, 1969. 149 c.

9. Поэзия узников ГУЛага. Антология // URL: https://www.agitclub.ru/museum/memorial/poesia/predislovie.htm (дата обращения: 19.12.2019)

10. Пьералли К. Поэзия ГУЛАГа как литературное свидетельство: теоретические и эпистемологические обоснования // Studia Litterarum. 2018. Т. 3 (№ 2). С. 144–162.

11. Реквием: стихи русских советских поэтов / сост., авт. предисл. Б. Романов. Москва: Современник, 1989. 430 с.

12. Рябченко О.Н. Литература Северо-Востока КНР в период реформ // Ойкумена. Регионоведческие исследования. Ойкумена, 2009 (№ 3). С. 40–51.

13. Таганов Л.Н. Потаенная литература: поэзия ГУЛАГа // Вопросы онтологической поэтики. Потаенная литература. Исследования и материалы / сост. А.Ю. Морыганов. Иваново: Ивановский гос. ун-т, 1998. С. 80–87.

14. Тугулова О.Д. Поэтический дискурс китайского андеграунда улова // Вестник Бурятского государственного университета. 2014. Вып. 8. Востоковедение. С. 67–71.

15. Тугулова О.Д. Особенности функционирования «подпольной поэзии» в Китае // Гуманитарные исследования в Сибири и на Дальнем Востоке. 2014 (№ 1). С. 5–13.

16. Тугулова, О.Д. Китайская поэзия «нового периода» (1980-е гг.): смена художественных парадигм: монография. Улан-Удэ: Изд-во Бурятского госуниверситета, 2015. 164 с.

17. Черкасский Л.Е. «Туманная поэзия» // Азия и Африка сегодня. 1988 (№ 1). С. 46–47.

18. Шаламов В. О человеке и мире // Shalamov.ru: сайт. URL: https://shalamov.ru/library/21/76.html (дата обращения: 19.12.2019а)

19. Шаламов, В. Стихи // Shalamov.ru: сайт. URL: https://shalamov.ru/library/14/ (дата обращения: 19.12.2019б)

20. Шаламов В. Эссе // Shalamov.ru: сайт. URL: https://shalamov.ru/library/21/ (дата обращения: 19.12.2019в)

21. 洪子诚、程光炜Хун Цзычэн, Чэн Гуанвэй. 朦胧诗新编 Новое издание Туманной поэзии. 武汉 Ухань：长江文艺出版社 Чанцзян вэньи, 2009.

22. 李丽中Ли Личжун.朦胧诗. 新生代诗百首点评 Сто стихотворений «туманных поэтов» и «поэтов нового поколения» с комментариями. 天津 Тяньцзинь ：南开大学出版社 Изд-во Нанькайского университета, 1988.

23. 朦腿诗论争集 Сборник критических статей о«туманной поэзии» / 姚家华编 под ред. Яо Цзяхуа. 北京 Пекин: 学苑出版社 Сюэ юань,1989.

24. 姜娜，朱小平Мэй На, Чжу Сяопи.朦胧的死亡Смерть туманной поэзии / 姜娜 朱小平著 Мэй На, Чжу Сяопин. 北京：华艺出版社. Пекин: Китайское искусство, 1994.

25. 倪伟. 朦胧诗的旧魂新魄 Ни Вэй. Старая душа, новая душа «туманной поэзии» // 文景.2005.第 3 期.

26. 舒婷的 诗 Поэзия Шу Тин / 舒婷著 под ред. Шу Тин. 北 京: 人民文学出版社. Пекин: Народная литература, 2005.

27. 中国现代诗选 60 首 Современная китайская поэзия: антология (60 избранных стихотворений) / 张同吾主编 под ред. Чжан Тунъу; 李英男等译пер. с кит. Ли Иннань и др. 北京：现代出版社. Пекин: Современность, 2010.

28. 杨健. 墓地与摇篮一文化大革命中的地下文学. 北京：朝华出版社. 1993 Ян Цзянь. Могила и колыбель: подпольная литература периода Великой культурной революции. Пекин: Чаохуа, 1993.

29. Gullotta A. A new perspective for Gulag Literature Studies: the Gulag Press // Studi Slavistici. VIII. 2009. P. 95–117.

30. Gullotta A. Gulag poetry: un almost unexplored field of research? // F. Fischer von Weikerstahl, K. Taidigsmann. (Hi-)Stories of the Gulag. Fiction and reality. Heidelberg, Germany: Universitatsverlag Winter, 2016. P. 175–192.

31. Jurgenson L. La testimonianza letteraria come fonte storica: il caso della letteratura dei Gulag // LEA — Lingue e Letterature d'Oriente e Occidente. V. 2016. P. 267–283.

32. Jurgenson L. Les représentation du Goulag dans la littérature testimoniale: approches épistémologiques // Dosse F., Goldstein C. Paur Ricoeur: penser la mémoire. Paris: Seuil, 2013. P. 183–196.

33. PieralIi C. Poesia del Gulag o della 'zona'? Problemi e prospettive per una descrizione del corpus poetico dei prigionieri politici in URSS // PieralIi C., Delaunay C., Priadko E. Russia, Oriente slavo e Occidente europeo. Fratture e integrazioni nella storia e nella civiltà europea (Biblioteca di Studi Slavistici). Firenze: University Press, Accesso ONLINE all'editore. P. 281–310.

---

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.