Клаус Гества

Выстроенный на воде и крови. Гидротехнический архипелаг ГУЛАГ, 1931–1958

20 век войдет в историю как эпоха строительства плотин. В 1900 году почти не было дамб, высота плотины которых превышала бы 15 метров; в 2000 году уже более 45 000 плотин изменили течение двух третей всех рек на Земле. Сегодня гидроэлектростанции производят около 19 процентов электроэнергии мира. Объем аграрного производства вырос во много раз, поскольку обширные оросительные системы превратили степные и пустынные области в полезные площади для сельского хозяйства[1]. Развитая для водопользования инфраструктура с легкостью создала основу для взлета человеческих цивилизаций. К тому же современная технология снабжения и удаления отходов всякий раз позволяла создать «сотворенный духом волшебный мир», который обещал проложить путь к воплощению в действительность «мечте о власти»[2]. В таком понимании «история гидростроительной техники почти сама собою приводит нас к основным потокам истории»[3].

Никто не представил в столь систематическом виде тесной взаимосвязи гидростроительных систем и форм политического господства, как Карл Виттфогель в своей, опубликованной в 1957 году, монографии о «восточной деспотии»[4]. В своем глубоком социально-историческом анализе он обрисовал контекст интерпретации, позволяющий соотнести между собою создание обширных оросительных установок, реализацию централистских технологий и укрепление государственной власти при помощи монопольно-бюрократических институтов. Используемая Виттфогелем метакатегория «гидравлического общества» преодолела границы стран и пределы столетий. Она служила для того, чтобы вновь распространить в умах с европейским предрассудком концепцию «азиатской деспотии», чтобы в конкуренции систем времен «Холодной войны» заполнить тот гибельный «теоретический вакуум», который ренегат Виттфогель усматривал на Западе в 1950-е годы[5].

Когда читаешь его труд по прошествии 50 лет, бросается в глаза тот факт, что Виттфогель, правда, характеризует Советский Союз и Китай как «гидравлические диктатуры». «Современное коммунистическое индустриальное аппаратное государство», по его мнению, развило далее доставшиеся ему по наследству от традиции монопольную бюрократию и гидравлический хозяйственный строй, превратив их в «индустриальную деспотию» и «систему бюрократически-государственного рабства», соединяющую «тотальную политическую власть с тотальным социальным и духовным контролем»[6]. Однако, при своей решительно антикоммунистической теории Виттфогель не стал заниматься систематическим анализом гидростроительных проектов в Советском Союзе. Его рассуждения о «современном тоталитарном супергосударстве»[7] остались весьма абстрактными. Это изумляет. В накаленном «угрозами расколотой конфликтами современности»[8] климате 1950-х годов напрашивалась мысль взять именно советские каналостроительные проекты в качестве особенно наглядных примеров[9] в подтверждение тезиса, что «власть гидравлического государства над рабочими» была «больше, чем власть над ними капиталистического предпринимателя», и что в первом в мире социалистическом государстве «решающие экономические задачи» решались «при посредстве принудительного труда специально набранных рабочих»[10]. Едва ли в чем другом «террор гидравлической деспотии»[11] нашел себе более впечатляющее выражение, чем в гидротехническом архипелаге ГУЛАГ, который в решающей степени способствовал развитию сталинистского «лагерно-индустриального комплекса»[12]. Построенный на воде и крови, он в течение четверти века превратил в общей сложности 18 миллионов советских граждан в трудовых рабов[13] и в низший слой такого общества, которое в состоянии перманентного запугивания и мобилизации должно было покорить себе могучие реки страны, чтобы своей захватывающе высокой производительностью укрепить власть жадных до рекордов «гидравлических функционеров»[14] и помешанных на прогрессе партийных боссов.

«Самая удивительная стройка 20 века»:

Беломорско-Балтийский канал, 1931-1933

В 1920-е годы тюрьмы и лагеря наполняли заключенные, осужденные за «контрреволюционные преступления». Для нового, большевистского, режима они были, прежде всего, экономически обременительны ввиду растущих издержек на их содержание и охрану. После первых попыток добиться самофинансирования лагерей путем «продуктивизации» их узников, в начале 1930-х годов советские партийные и государственные руководители все чаще начинали воспринимать заключенных как трудовой фонд («трудфонд») и рабочую силу («рабсила»). Это было время, когда на советское общество с революционным напором навалились коллективизационные и индустриализационные походы первого пятилетнего плана. Они привели к резкому приросту численности заключенных и ссыльных, особенно в связи с «ликвидацией кулачества как класса». В 1934 году уже более чем полтора миллиона мужчин и женщин, большей частью трудоспособного возраста, вынуждены были устраивать свою жизнь в «исправительно-трудовых лагерях». Ввиду внушительных строек московское руководство принуждало узников лагерей вкладывать свои силы в провозглашенное «строительство социализма» в форме крупных проектов с использованием принудительного труда. Вокруг массовой эксплуатации труда заключенных вспыхивали ожесточенные конфликты между ведомствами. При этом «Народному комиссариату по внутренним делам» (НКВД) удалось стать одним из крупнейших «работодателей» в Советском Союзе. В лице своего «Главного управления лагерей», которое отныне стало известно под пресловутой аббревиатурой «ГУЛаг», ответственные работники НКВД создали все более дифференцирующийся административный аппарат, который, благодаря своим широким компетенциям, превратился в некое «государство в государстве»[15].

В качестве «первой крупной стройки лагерной экономики»[16] и «дичайшей стройки XX века»[17] снискал себе печальную славу Беломорско-Балтийский канал. В сентябре 1931 года был издан указ о начале строительства канала, хотя геодезические и инженерно-подготовительные работы на гидрологической terra incognita Крайнего Севера еще не были завершены.

Новая водная магистраль, прокладка которой обсуждалась уже на исходе царской эпохи истории, имела протяженность 227 километров. В неприветливой местности, лишенной инфраструктуры и структуры поселения, предстояло построить 49 плотин и девятнадцать шлюзов. В мгновение ока возникли крупные лагерные комплексы, быстро наполнявшиеся узниками. Еще и сегодня едва ли возможно сколько-нибудь точно опаределить численность каторжных рабочих, которые здесь, без машин, стали и железа, самыми простыми средствами, в тяжелом ручном труде перемещали гигантские массы земли и воздвигали шлюзовые и причальные системы. По новейшим данным. Эта численность составляла от 126 000 до 170 000 человек. По меньшей мере 25 000 умерли от голода, производственных несчастных случаев или заразных болезней при изматывающем человеческие силы физическом труде. Более чем 10 000 удалось бежать[18].

Когда в августе 1933 года Беломорско-Балтийский канал был точно в срок открыт для судоходства, ответственные работники подсчитали, что расходы на строительство равнялись только одной четверти от предварительных калькуляций суммы капиталовложений. О чрезмерно завышенных темпах строительства, о недостатках планирования и о множестве возникших вследствие этого проблем никто и говорить не хотел, тем более что сталинистские правители, благодаря деятельной помощи Максима Горького и других интеллигентов, в пропагандистских целях рисовали строительство этого канала не только как честолюбивый гидротехнический проект, но также и как широкомасштабную программу перевоспитания уголовников, «паразитов» и «вредителей». Составленный для этого сборник, опубликованный также на английском языке[19], в который представили свои тексты 36 известных советских писателей, считается сегодня впечатляющим свидетельством «исповедального террора»[20] сталинского режима насилия, и одновременно примером того, «как тоталитарные общества могут коррумпировать писателей и интеллектуалов»[21]. Он должен был успокоить общественность в стране и за ее пределами, которая проявляла беспокойство по поводу суровых шагов коллективизации и индустриализации[22].

Как путь водного сообщения, Беломорско-Балтийский канал далеко не оправдал ожиданий. В последующие годы его шлюзовые устройства приходилось неоднократно основательно ремонтировать. Кроме того, грузоперевозки на Крайнем Севере осуществлялилсь преимущественно по проходящей параллельно каналу железной дороге, поскольку канал более полугода был скован льдом. И даже в течение недолгого периода навигации лишь немногие суда проходили через его шлюзы. Поэтому Александр Солженицын высмеивал его впоследствии: «Скоро ношено – слепо рожено»[23]. Однако с человеконенавистнической и экономически искаженной точки зрения власть имеющих использование заключенных на строительстве канала было вполне успешным.В Московском Кремле отныне распространилось фанатическое стремление к грандиозным строительным проектам, воплощаемым целыми армиями каторжных рабочих. Особенно же «специальной привилегией лагерной экономики»[24] считались крупные водохозяйственные проекты, и они в решающей мере способствовали превращению ГУЛАГа в экономического гиганта.

Большую роль при этом играл центральный штаб планирования – гидротехническое проектно-разработочное агентство в Москве. Его история началась в 1930 году, когда в переулке за Большой Лубянкой заключенные-инженеры и другие специалисты были собраны в особое конструкторское бюбро («шарага»), чтобы по инструкции и под строгой охраной выполнить необходимые работы по планированию для строительства Беломорско-Балтийского канала. После того, как благодаря этой форме принудительного умственного труда встретилась и объединилась группа экспертов, ответственные работники принялись за учреждение постоянных структур. В 1935 году это конструкторское бюро стало частью специально созданного треста «Волгострой», руководящие работники которого пользовались особыми привилегиями, как офицеры НКВД. Вскоре «Волгострой», как подразделение НКВД, приобрел широкую известность своими проектно-освоительными работами для других возводимых каналов и электростанций и приобюрел статус планового центра гидротехнического архипелага ГУЛАГ[25].

«Брат метро»: Канал Москва-Волга, 1932-1937

Планы предусматривали создание следующего гидрогиганта – канала Москва-Волга. Строительные работы начались здесь осенью 1932 года и продолжались до конца 1937 года. Протяженность этой водной магистрали, которая включила Москву, сердце Советской страны, в сеть судоходных путей, составляла 128 километров. Вместе с каналом были заложены два больших водохранилища для снабжения столицы, с ее бурно растущим населением, питьевой водой. В тесной связи с каналом находилось строительство первой на Волге гидроэлектростанции под Иваньково, водохранилище которой вскоре стало известно под именем «Московского моря». Для выполнения дорогостоящих строительных работ соответствующие подразделения НКВД устроили в небольшом городе Дмитрове гигантский лагерный комплекс. В 1935 и 1936 годах так называемый «Дмитлаг» насчитывал от 180 000 до 196 000 заключенных. Среди них было от 15 000 до 20 000 заключенных с Украины, которых тогдашний шеф НКВД Генрих Ягода в 1934 году специально распорядился арестовать и депортировать, чтобы удовлетворить растущие потребности в рабочей силе[26].

Канал Москва-Волга считался «братом метро»[27], а потому важной частью «генерального плана», по которому должна была возникнуть «новая Москва», чтобы в качестве «витрины» первого в мире социалистического государства убедить мировую общественность в превосходстве сталинистского общественно-экономического строя. Поэтому партийные руководители, начальники строительства и ответственные плановщики придавали большое значение пышному оформлению причалов и шлюзов. Они открыто претендовали на то, чтобы выразить «величественную красоту классического искусства в сочетании с идейным богатством нашего времени»[28]. Соответственно, они без стеснения черпали из сокровищницы мировой архитектуры и имитировали блестящие постройки прошлого. Так, главный фасад «Речного вокзала» длиной 150 метров был создан в подражание дворцу дожей в Венеции. Шлюзы были украшены помпезными неоклассицистическими башнями, в которые были встроены кили судов, - украшение, известное в архитектуре Санкт-Петербурга. Перед шлюзом номер 3 привлекала внимание архитектурная копия каравеллы, на которой Колумб открыл Америку, - тем самым сталинские планы преобразования природы включались в ряд предшествовавших им выдающихся достижений человеческой истории. Новая водная магистраль была весьма эффектно подана публике в 1938 году в популярном сталинском фильме-мюзикле «Волга-Волга». Впечатляющим фоном для его заключительной сцены послужил «Речной вокзал» со своей триумфальной архитектурой, и таким образом он получил большую известность, как одна из «эмблем» Москвы, ставшей отныне мировой метрополией[29].

«Волга впадает в коммунизм»:
Проект «Большой Волги», 1937-1942

С 1937 по 1942 год армия из 88 000 рабочих-заключенных, собранных в лагерный комплекс «Волголаг», строила под Угличем и Рыбинском, в верхнем течении Волги, еще две гидроэлектростанции. Они помогали снабжать электроэнергией Москву. Правда, из-за начавшейся мировой войны полный ввод их в эксплуатацию задержался до 1947 года[30]. Это были первые реализованные элементы представленного в 1934 году проекта «большой Волги»[31]. Под лозунгом «Волга впадает в коммунизм» проект предусматривал превращение всего русла реки в каскад электростанций и в лестницу гигантских «искусственных морей», чтобы возможно было в полной мере освоить энергозапасы великой русской реки, задействовать на этом важном пути водного сообщения, каналами соединенном с другими водными магистралями, крупные суда и с помощью воды из гигантских водохранилищ превратить сухие степные области в плодоносные пашни, сады и пастбища[32].

Честолюбивый проект «большой Волги» казался его участникам панацеей против множества насущных проблем эпохи. Соединение гидростроительных проектов в один перспективный план и господствующий тех пор в советской гидроэнергетике принцип планирования «каскадов» и «уровней водохранилищ» обещали благодаря «комплексному использованию» водных ресурсов обеспечить в сердце Советской страны крупномасштабный «геоинжиниринг». В специальных публикациях и пропагандистских сочинениях прямым текстом говорилось о «социалистической реконструкции Волго-Каспийской области». Даже иностранные наблюдатели с изумлением утверждали, что эти планы способны

«произвести коренное переустройство экономических областей Восточной Европы (...) В стремлении человечества к обустройству своих природных пространств проект Большой Волги станет величайшим из до сих пор бывших примеров»[33].

Хотя все эксперты и плановщики были едины в том, что «реконструкция» Волги представляет собою народно-хозяйственную задачу первостепенной политической значимости. Однако существовали конкурирующие проекты сооружений каналов и электростанций. В то время многие плановые агентства соперничали между собою за ведущую роль в быстро развивающемся гидротехническом строительстве. Когда летом 1937 года генерал-майор Сергей Жук из «Волгостроя» довел свое «особое мнение» до сведения партийных вождей, ведущие инженеры и эксперты других проектных бюро попали под шестерни «Большого террора». НКВД выдвинуло претензии на реализацию других грандиозных проектов, чтобы укрепить свое положение расширяющейся строительной империи[34].

С этого времени гидротехнический отдел ГУЛАГа стал отвечать за строительство Куйбышевской ГЭС. Ввод ее в строй действующих, запланированный до середины 1940-х годов, должен был коренным образом видоизменить все среднее течение реки Волги[35]. Одновременно должны были приступить к строительству канала Волга-Дон, чтобы соединить водной магистралью две большие среднерусские реки и осуществить в конце концов мечту, которую безуспешно пытался воплотить в действительность еще Петр Великий[36]. Однако в 1940 году, из-за надвигающейся Второй мировой войны и форсированного развития оборонной промышленности, Советское правительство оказалось вынуждено приостановить строительные работы. Созданные неподалеку от новых крупных стройплощадок трудовые лагеря пришлось расформировать, так же как и вновь созданные строительные организации[37].

Апогей и конец гидротехнического архипелага ГУЛАГ:
«Великие сталинские стройки коммунизма», 1948-1958

После 1945 года потребовалось несколько лет восстановления, прежде чем ландшафты послевоенных развалин сменились ландшафтами мечты о строительстве коммунизма. Вследствие острой нехватки электроэнергии в важных экономических регионах, настоятельной потребности в обещающей успех аграрной программе и тягостных недостатков в транспортном хозяйстве сторонники гигантских строек: каналов и электростанций, - всецело предались пропаганде неуклонно постулируемого ими «триединства открытия рек для судоходства, электрификации и мелиорации»[38]. Они восхваляли свои проекты как народно-хозяйственную панацею, позволяющую раз навсегда решить остро насущные проблемы, возникающие вследствие недоразвитости, нехватки ресурсов и неконтролируемости. После того как за кулисами власти были намечены ориентиры для возобновления возведения гидрогигантов, московское руководство в 1948 и в 1949 году объявило сначала канал Волга-Дон, а затем Волжскую гидроэлектростанцию в Куйбышеве, «первоочередными» проектами, входившими в число активно пропагандируемых в то время «великих сталинских строек коммунизма».

В провозглашенной теперь «эпохе творчества»[39] культ техники и культ вождя сливались, и тем самым выполнялся один из важных критериев теории гидравлического общества Виттфогеля[40]. В своем воодушевлении грандиозными проектами строительства каналов и электростанций Сталин с полной охотой отождествлял себя с прометеевским этосом созидания, а потому разрешал приписывать себе авторство этих впечатляющих проектов. Между тем как партийный вождь вследствие логики самоувековечения использовал культ техники, чтобы благодаря «великим стройкам коммунизма» оставить видный всякому блистающий след во тьме истории, затмевающая все и всех фигура вождя служила, в свою очередь, семантическим усилителем для новых гигантов советского плана. Она была инстанцией, соединяющей в себе социально-энергетический потенциал, что могло придать техницистским иллюзиям тот блеск, в лучах которого грелись специалисты и в тени которого они мобилизовали необходимые капиталовложения для осуществления своих честолюбивых проектов.

Когда главным делом былапризнана электрификация Волги, от этого выиграл в первую очередь возникший в 1942 году из «Волгостроя» московский проектно-конструкторский институт «Гидропроект». Он перерабатывал старые планы и вскоре на правах привилегированного ведомства НКВД стал «крупнейшей организацией комплексного проектирования» в Советском Союзе, которая взяла на себя роль центра влиятельного гидрокартеля и внедрилась в обширные переплетения институтов, управлявших властью и знаниями[41]. Вновь созданные строительные тресты «КуйбышевГЭСстрой» и «Волгодонстрой» мобилизовали людей и материалы на берегах Волги и Дона, чтобы в течение нескольких месяцев вывести на должный уровень строительные работы.[42]

Вследствие громадных демографических военных потерь советское народное хозяйство страдало от острой нехватки рабочей силы. Поэтому новые крупные стройки можно было наполнить рабочими только благодаря мобилизации значительных групп заключенных ГУЛАГа. Это возможно было сдеать потому, что, начиная с лета 1947 года, «беспрецедентная по масштабам криминализация»[43] рабочих, колхозников и государственных служащих снова наполнила лагеря. Сотни тысяч людей были осуждены по драконовским позднесталинским уголовным законам на разные сроки заключения за повседневные проступки – мелкие кражи, воровство, хулиганство, должностные нарушения, недостаток трудовой дисциплины. К тому же послевоенные репрессии против отдельных национальных групп, армии, бывших военнопленных и «остарбайтеров» отправили за решетку и колючую проволоку новые контингенты «политических заключенных». С 1948 по 1953 год «лагерно-индустриальный комплекс», как теневой мир сталинской индустриальной цивилизации, достиг наибольшего распространения. В это время в Советском Союзе более 2,5 миллионов человек находились на положении принудительных рабочих. Это соответствовало примерно четырем процентам трудоспособного населения[44]. В гидравлической деспотии позднего сталинизма государственный аппарат террора и устрашения был, очевидно, «не сторожевым псом, которого народ держит на цепи, а свободно бродящим тигром», повсюду ищущим жертв для себя[45].

Подобно стройкам социализма в 1930-е годы, «великие сталинские стройки коммунизма» и во второй декаде форсированного гидравлического строительства оставались тюремными колониями технического прогресса. Если сооружаемый армией каторжных рабочих Беломорско-Балтийский канал известные советские писатели еще могли публично пропагандировать как грандиозное «героическое и воспитательное дело», в дальнейшем при возведении крупных строек партийные вожди уже больше не хвалились «социальной педагогикой» начальников строительства и начальников лагерей. Хотя был запланирован дорогостоящий фолиант о канале Москва-Волга, чтобы облечь в литературную форму пропагандистский лозунг о «втором рождении» заключенных. Однако подготовленная в 1938 году 352-страничная рукопись книги опубликована не была, поскольку многие авторы книги незадолго до того были арестованы и расстреляны как «враги народа»[46].

В начале 1950-х годов «великие сталинские стройки коммунизма» представляли собою особенно значимое медийное событие, о котором обстоятельно сообщала советская пресса. Многие известные московские журналисты длительное время жили на этих крупных стройках в качестве специальных корреспондентов, чтобы своими увлекательными репортажами о «советских сенсациях» склонить умы читателей в пользу безусловно прогрессивного курса партийного государства. Константин Паустовский - один из немногих выдающихся советских литераторов, посетивших Сталинградскую область, чтобы составить себе представление о ходе работ на Волго-Донском канале. Делая это, он исполнял просьбу Сталина, который хотел, чтобы он написал книгу о новом гиганте плана. За свою литературную ангажированность Паустовский получил деньги и новую, более просторную квартиру, что избавило его от семейных затруднений после рождения второго ребенка. Так же, как и бесчисленные статьи в газетах и журналах, его рассказы о «Рождении моря» ни словом ни упоминают о каторжных рабочих. Они расказывают только о добровольцах, которые по собственному побуждению скачут в поезда, чтобы доблестно потрудиться в качестве строительных рабочих. Представительский и мобилизирующий эффект, которого намеревались добиться при помощи новых строительных проектов, едва ли удалось бы получить, если бы стало известно, что на этих крупных стройках господствует не энтузиазм и приподнятое настроение, а лагерное заключение и принудительный труд заключенных. Самодовольная пропаганда «перековки» узников лагерей уже не казалась своевременной. Вместо этого Паустовский всецело отдался своему восхищению современной строительной техникой и неумолимой борьбой человека с разрушительными стихийными силами[47].

Как велик был цинизм пропагандистского наступления в связи с «великими сталинскими стройками коммунизма», видно по тому, что газетные магнаты крупным планом подавали братьев Жариковых как героев труда на одной из больших строек. Бывшие колхозники, выучившиеся на слесарей, чтобы добиться выдающихся результатов производительности на монтаже гидрогенераторов, были, по словам журналистов, лицом и достойным подражания примером коллективу строителей в Куйбышеве. От советской общественности скрыли тот факт, что оба брата были заключенными и что труд их был принудительно-каторжным[48].

Старательно приукрашенную картину трудовых будней, в которой улыбающиеся и хорошо накормленные заключенные играли роль энтузиастов-передовиков, рисовал также полнометражный документальный фильм «Волга-Дон». После премьеры фильма в 1953 году критики восхваляли его как «значительную творческую победу» и как «блестящий и захватывающий документ наших дней». Режиссеру Федору Киселеву и автору сценария Евгению Рябчикову, писали они, впечатляющим образом удалось «уловить широкое дыхание нашего времени, величие духа и стремление людей сталинской эпохи»[49].

В этом документальном фильме осталось совершенно за кадром то обстоятельство, что строительный трест «Волгодонстрой» располагал четырьмя крупными лагерными комплексами. За 1948-1953 годы на этой первой «большой сталинской стройке» трудились в общей сложности 236 778 заключенных. В январе 1952 года, когда строительные работы шли полным ходом, ответственные работники насчитывали здесь 118 178 каторжных рабочих[50].

Одновременно с началом строительства Волжской ГЭС в Куйбышеве был устроен «исправительно-трудовой лагерь» Кунеевский, расположенный неподалеку от этой бюольшой стройплощадки в городке Ставрополь (в 1964 году переименованном в Тольятти). Численность заключенных в нем быстро росла и наконец к началу 1953 года достигла максимума – более 46 000 человек. В то время как другие лагерные комплексы после смерти Сталина и первой большой амнистии были в течение 1953 года расформированы, «КуйбышевГЭСстрой» по-прежнему мог пользоваться для продолжения строительных работ значительными контингентами принудительной рабочей силы. В Кунеевском лагере в три последующих года по-прежнему находилось от 32 000 до 46 000 заключенных[51]. Только после XX партийного съезда в августе 1956 года численность заключенных заметно сократилась вследствие новых массовых освобождений. К началу 1957 года на этой крупной стройке уже было занято менее 20 000 каторжных рабочих, а к концу этого года – только 11 688. 12 марта 1958 года Кунеевский лагерь был расформирован, а спустя пять месяцев после этого крупнейшая в то время в мире гидроэлектростанция была официально введена в строй действующих[52]. Гидрогигант на Волге был последней из грандиозных строек, которые возводились преимущественно заключенными лагерей. Тем самым он был одновременно и еще одним апогеем, и концом строительной империи ГУЛАГа.

Жизнь и работа в лагере

По сравнению с годами Второй мировой войны и непосредственно после ее окончания, когда каждый четвертый узник лагеря умирал от голода, болезней и истощения и сотни тысяч узников были слишком слабы или слишком больны, чтобы выполнять принудительную работу, с конца 1940-х годов шансы выживания в сталинской системе принудительного труда заметно увеличились[53]. Лагерные комплексы Куйбышевской электростанции и Волго-Донского канала не были «лагерями смерти». Официальный показатель смертности в них был значительно ниже среднего уровня по ГУЛАГу. В год из 200 заключенных умирал только один[54]. После трудной учредительной фазы условия жизни в лагере стабилизировались и позволяли каторжным рабочим худо-бедно освоиться в повседневности, по-прежнему исполненной нужды и непорядков. В течение 1952 года почти все узники Кунеевского лагеря жили в постоянных домах, и каждый спал в отдельной кровати. Правда, в некоторых бараках не соблюдалась необходимая чистота. Однако уровень гигиены в целом был таков, что удалось локализовать распространение туберкулеза и других эпидемических болезней[55].

Особенно важно для состояния здоровья заключенных было улучшающееся продовольственное снабжение. В течение 1949 года в лагерях канала Волга-Дон пищевая ценность суточного рациона заключенного увеличилась на 212 калорий, а для тех, кто показывал хорошие трудовые результаты, по официальным сведениям, даже на 342 калории[56]. Улучшению ситуации с продовольствием способствовало то, что лагерное начальство предоставило заключенным право самим добывать себе продовольствие. Так, весной 1948 года оно выдало сети на канале Волга-Дон и разрешило заключенным лагерей отправиться на рыбную ловлю с этими сетями[57]. В это же время окрестные колхозы жаловались на то, что лагеря попросту присвоили их землю, чтобы в крупных масштабах возделывать на ней фрукты и овощи и таким образом сделать питание заключенных богаче витаминами[58]. Кроме того, с конца 1940-х годов заключенные получали все больше и больше посылок от родственников и знакомых. Только за 1949 год, по данным администрации ГУЛАГа, заключенным «исправительно-трудовых лагерей и колоний» было доставлено 11 миллионов посылок[59]. Поэтому обследование состояния здоровья заключенных Нижне-Донского лагеря в сентябре 1952 года показало, что 86 процентов заключенных были отнесены к «первой категории», а поэтому могли выполнять принудительные работы любого рода, в том числе тяжелый физический труд[60].

Забота о хорошем состоянии заключенных мотивировалась не гуманитарными соображениями, но объяснялась тем, что нарастающую значимость приобретали «меркантильные аспекты обращения с узниками»[61]. Новая администрация ГУЛАГа уже перед началом Второй мировой войны придавала все большее значение производительности труда заключенных и рентабельности лагерной экономики. Казалось, прошло то время, когда заключенные надрывались с лопатой, киркой и тачкой в руках и должны были выполнять простой «рабский труд»[62]. В противоположность каналостроению 1930-х годов, на «великих сталинских стройках коммунизма» применялись крупные строительные машины. В 1950 году руководители строек и ГУЛАГа, преисполненные гордости, указывали на то, что благодаря бесчисленным экскаваторам, кранам, бульдозерам и самосвалам строительным трестам, отвечающим за возведение Волго-Донского канала, понадобилось менее половины от числа рабочих, которые строили канал Москва-Волга[63].

Техническое оснащение труда заключенных предполагало, что заключенные, имеющие профессиональную подготовку и многолетний трудовой стаж, работали на стройках по своим профессиям. Ввиду множества вакансий руководителей и специалистов, которые предстояло заполнить, их опыт и знания никак нельзя было игнорировать. Только на строительстве канала Волга-Дон в середине 1949 года не хватало более 7000 инженеров, техников и квалифицированных рабочих[64]. Поэтому министерство внутренних дел распорядилось о том, чтобы в отдельных лагерях велись списки всех заключенных специалистов и квалифицированных рабочих. Таким образом московская штаб-квартира ГУЛАГа надеялась получить необходимую информацию, чтобы суметь мобилизовать и собрать из разных лагерей специалистов, срочно требовавшихся для «великих строек коммунизма»[65]. В декабре 1950 года к Кунеевскому лагерю уже были приписаны 1440 квалифицированных заключенных, из них 44 инженера и 55 техников[66]. Через месяц центральная администрация ГУЛАГа перевела на «КуйбышевГЭСстрой» еще одну партию из 3000 специалистов, в том числе 70 инженеров с высшим образованием[67].

Целенаправленное использование заключенных-специалистов на руководящих должностях породило некоторые проблемы. Согласно директивам, политические заключенные, осужденные как «контрреволюционеры», как правило, не разрешалось назначать на важные административные и хозяйственные должности. Правда, к этой категории заключенных – «политиков» или «контриков», - относились многие инженеры и специалисты. Так, на канале Волга-Дон в 1949 году вольные рабочие пожаловались на то, что они находятся на стройплощадках в подчинении у опасных «контрреволюционеров», которые в качестве инженеров и бригадиров принимают решения об организации работ. Недопустимо, писали они, чтобы опасные «враги народа» указывали заслуженным членам партии, как им следует работать[68].

По мере механизации строительно-монтажных работ с необходимостью возрастали и требования к качеству принудительного труда. В каждом лагере была «культурно-воспитательная часть», называемая чаще всего КВЧ и издевательски именуемая заключенными «отдел цукерброт»[69]. Сотрудники этого отдела обязаны были не только побуждать заключенных к труду посредством массированных пропагандистских и культурных акций. Они, кроме того, должны были вести обучение и переподготовку заключенных, чтобы готовить их для работы на современных машинах. Но зачастую культурно-пропагандистская работа, ведению которой придавали такое большое значение бюрократы ГУЛАГа, оказываласьь лишь официальной фикцией. В сентябре 1953 года следственная комиссия по Кунеевскому лагерю пришла к поразительному для нее выводу, что политическое просвещение здесь оказалось безрезультатным по всей линии. Произошло только «распространение чуждой идеологии, в особенности религиозных настроений, суеверия и предрассудков», которые привели у многих заключенных к опасным антисоветским установкам[70]. Годом позже, когда многие начальники лагерей съехались в Москву на конференцию, чтобы обсудить насущные необходимые реформы, ответственные эксперты нарисовали отрезвляющую картину работ по образованию. По их словам, около 60 процентов заключенных лагерей по-прежнему не имеют никакого профессионального образования, а многие не умеют даже читать и писать[71].

Ввиду отсутствия опыта работы по специальности возникало множество проблем с организацией принудительного труда. Не имеющие опыта заключенные получали право работать на современных экскаваторах, кранах, сварочных агрегатах и других приборах и установках. Предоставленные самим себе, они неизбежно допускали ошибки в их обслуживании и ремонте, так что отмечались крайне высокие показатели простоев техники. Машинопарки и автопарки крупных строек быстро превращались в «кладбища машин»[72]. Перманентные простои строительной техники, а также недостаточная механизация важных трудовых операций с неизбежностью приводили к тому, что множество заключенных были вынуждены по-прежнему заниматься физически тяжелым ручным трудом и при этом без надобности расходовать свои силы[73]. Ввиду «неорганизованности» строительно-монтажных работ в 1949 году на стройплощадках Волго-Донского канала менее половины заключенных выполняли назначенную им трудовую норму[74].

Конец системы ГУЛАГа

В документах администрации ГУЛАГа обращает на себя внимание мощная экономическая риторика, которая во многом маскировала человеконенавистническую жесткость лагерной жизни. «Экономический жаргон помогал руководству лагерей оправдывать все»[75]. В то же время именно приоритет рентабельности в конце концов поверг систему ГУЛАГа в глубокий кризис. Многие в министерстве внутренних дел уже осенью 1949 года полагали, «что ГУЛАГ себя изжил»[76]. Правда, ответственные работники неоднократно представляли расчеты эффективности и сводки издержек, чтобы выдвинуть аргументацию в пользу принудительного труда. Однако, помимо несовместимости основной идеи лагерной экономики с квалифицированным трудом, большое беспокойство у руководителей партии и государства вызывали прежде всего растущие проблемы с бюджетом. Так, лагерный комплекс, приписанный к каналу Волга-Дон, в 1950 году превысил свой бюджет более чем на 30 процентов[77]. В Кунеевском лагере также едва ли возможно было взять под контроль растущие издержки, в то время как доходы, ввиду принудительного характера выполняемых работ, выросли лишь несущественно[78]. «Хозяйственная отчетность», которой требовали от начальников лагерей, была для них непосильным грузом. В 1952 году ГУЛАГ получил 2,4 миллиарда рублей дотаций из государственного бюджета[79]. Лагерная экономика превратилась в затратный фактор, поглощавший скудные ресурсы и тем самым оказывавшийся все более значительным препятствием для дальнейшего развития.

Чтобы снизить издержки и повысить производительность труда через увеличение собственной ответственности работников, руководство строительства на «великих стройках коммунизма» выступало за то, чтобы освободить заключенных-специалистов и обязать их до истечения их многолетнего условного срока наниматься на крупные стройки в качестве наемных рабочих[80]. Эта современная форма барщины превращала лагерных рабов в крепостных[81]. Согласно соответствующему указу от 28 мая 1949 года компетентная прокуратура только по Калачевскому лагерю должна была принять решение об условном освобождении 1057 специалистов для работы на канале Волга-Дон[82]. В мае 1950 за ними должен был последовать еще один контингент из 5000 работников[83]. На строительстве электростанций в Куйбышеве и Сталинграде в начале 1951 года около 6000 инженеров, техников, квалифицированных рабочих, а также крановщиков, экскаваторщиков и водителей грузовиков условно получили свободу[84]. Начавшаяся переориентация с принудительного на наемный труд привела к тому, что еще до смерти Сталина контингент вольных работников на «великих стройках коммунизма» постоянно увеличивался. На канале Волга-Дон их численность возросла с 15 397 в январе 1950 года до 28 470 в августе 1951 года[85]. В гигантском строительном тресте «КуйбышевГЭСстроя» в марте 1953 года было занято уже 12 513 наемных рабочих[86].

После смерти Сталина руководство партии и государства приступило к проведению давно уже необходимых реформ. В апреле 1953 года уже невозможно было откладывать далее прекращение реализации дорогостоящих крупных проектов. Аппарат министерства внутренних дел был ограничен выполнением его ключевых функций, и непомерно разросшаяся система лагерей была подвергнута резкому сокращению. 107 из 175 лагерей были закрыты[87]. Многое делалось при этом хаотически, создавало новые проблемы и потому впоследствии эти решения приходилось отменять[88]. Правда, последовали существенные облегчения лагерного режима. Однако на «разворошенном Архипелаге»[89] не было предпринято никаких решительных мер для решения проблем качества и рентабельности принудительного труда[90]. Продолжающийся упадок «лагерно-индустриального комплекса» едва ли уже возможно было сдержать.

Куйбышевская большая стройка, как один из немногих не приостановленных строительных проектов, представлял удобное поле для экспериментов, позволяющих убедиться, не удастся ли все-таки эфективно организовать использование массового труда заключенных в рамках строительства каналов и электростанций. Когда в январе 1956 года члены специально созданной комиссии изучали на месте положение дел, они выказали изумление тем, что «лагерный комплекс Кунеевский» оказался рассадником физического насилия. Несмотря на развитую систему шпионажа, охране не удавалось справиться с террором и хулиганством в лагере и обеспечить устойчивый порядок. На большую куйбышевскую стройку были переведены не только многочисленные профессиональные преступники, объединившиеся здесь в банды, чтобы коллективно уклоняться от работы, устраивать крупные акции протеста и систематически нарушать порядок в лагере. Особенный страх наводили также чеченские, крымско-татарские и казахские заключенные лагеря, которые организовались в землячества, чтобы осуществлять контроль над другими заключенными и по своему желанию устраивать лагерную жизнь[91]. То и дело по ничтожным поводам вспыхивал открытый террор этих банд[92].

В переломной ситуации после смерти Сталина, когда многие заключенные были освобождены и более 10 000 неамнистированных из других лагерей были сосредоточены в Кунеевском, лагерное общество могло погибнуть в крови и терроре. Разочарованные тем, что не были помилованы по амнистии, прежние и вновь переведенные узники летом 1953 года ожесточенно дрались между собою. Лагерный распорядок был фактически отменен. Планы на стройплощадках катастрофически недовыполнялись[93]. К концу сентября уже несколько месяцев действовал режим чрезвычайного положения, после того как два совершенно измотанных охранника застрелили двоих заключенных. В результате последовавших за этим эксцессов насилия и массовых беспорядков семь человек погибло и многие были тяжело ранены. В это время многие заключенные лагеря писали жалобы, в которых сильно жаловались на произвол своих товарищей по заключению и охраны[94]. В последующие годы Кунеевский уже не числился в списке тех лагерей, содержанию которых постоянно мешали эксцессы насилия и восстания[95]. Однако спокойствие и порядок отнюдь не были восстановлены. В 1956 году поступили тревожные сообщения о том,

«что преступная деятельность тяжких преступников и бандитов в последние годы была организована все лучше и приобрела антисоветский характер»[96].

Профессиональные преступники действовали бок о бок с наемными рабочими и своим «антиобщественным поведением» отравляли культуру труда. Поэтому лагерь оказался не столько заведением по ресоциализации, сколько тренировочным лагерем для преступных элементов, которые усваивали здесь кодекс поведения преступного мира и все сильнее погружались в среду организованного бандитизма. Лагерные функционеры и охрана смирились с этим положением дел и получали доход от процветавшей в лагере контрабанды алкоголя[97].

При таких обстоятельствах, - такой вывод сделал в апреле 1956 года новый министр внутренних дел Николай Дудоров, - лагерная система не имеет шансов стать рентабельным хозяйственным предприятием[98]. Если в конце 1940-х годов отдельные министерства еще с большой убедительностью настаивали на том, чтобы им присылали принудительную рабочую силу, то теперь они энергично отказывались использовать труд заключенных. В эпоху провозглашенной московскими партийными руководителями в 1954 году «научно-технической революции» ГУЛАГ все в большей мере считался «смирительной рубашкой прогресса»[99] и был очевидно «беспомощен перед ростом производительных сил»[100].

Министерство внутренних дел безуспешно пыталось найти новое поле деятельности для партий заключенных в восточно-сибирском Братске, где на берегах Ангары появлялся из ничего очередной гидрогигант. Министерство строительства электростанций энергично отклоняло это предложение. Ему помог «Комсомол», который, как молодежный союз партии, взял шефство над этим новым объектом общественного престижа[101]. Большая стройка на Ангаре считалась «земным, сибирским Спутником»[102], и новым символическим местом проверки делом советской молодежи, которая должна была пережить здесь и преодоление сталинизма, и новое приподнятое настроение периода «оттепели». Поэтому присутствие здесь каторжных рабочих-заключенных прендставлялось совершенно неуместным. «Великие стройки коммунизма» освободились от удушающей хватки системы ГУЛАГа. Тем самым сталинская хозяйственно-строительная империя утратила руководящую народнохозяйственную роль организатора инфраструктурного и индустриального освоения страны.

Гидротехнический архипелаг ГУЛАГ как квинтэссенция сталинистского террористического государства

«А мне доносят, что не ров,/ А гроб скорей тебе готов». Такими словами еще Иоганн Вольфганг Гете в своем «Фаусте»[103] афористически выразил ту мысль, что завоевание пространства и освоение мира быстро переходят в насилие и смерть. Когда в конце 1950-х годов Борис Пастернак переводил на русский язык «Фауста» на русский язык, его внимание безраздельно привлекали к себе критические размышления Гете о прогрессистски-техницистской вере в прогресс. Пастернак видел отражение советской действительности в плане Фауста построить плотину, возникшем у него только из желания насладиться собственной властью в победе над природой и человеком. Поэтому в своем переводе он, во-первых, контрабандно провел вопрос о том, «оправдывает ли канал человеческие жертвы». Во-вторых, Пастернак не преминул воспользоваться случаем подвергнуть поэтическому бичеванию инженера в его титанической жажде деятельности, как могущественное, но безбожное орудие дьявола[104].

Амбициозная попытка Виттфогеля, при помощи «сравнительного исследования крупных социальных форм» точнее определить «социально-историческое место коммунизма»[105], всецело находилась под влиянием духа времени 1950-х годов, стремления дискредитировать Советский Союз как «восточную деспотию» и определить его таким образом исходя из европейского модерна, характеризующегося рациональностью и прогрессом, демократией и моралью. Поэтому для Виттфогеля «возвышение СССР предлагало наследникам гидравлического общества небывалый ранее выбор». Он интерпретировал советский коммунизм как «азиатскую реставрацию России»[106]. За прошедшее с тех пор время было получено достаточно подтверждений тому, что многие из приведенных у Виттфогеля критериев гидравлического общества применимы и к истории западной цивилизации. В демократически устроенных обществах строительство гидротехнической инфраструктуры так же точно ускоряло развитие современного интервенционистского государства и разрастание бюрократизма[107]. К тому же, самое позднее, после выхода пролагающей новые пути работы Вольфганга Софски, в науке распространилось понимание того, что лагерный мир, устроенный для «упорядочения террора», не выпадает из истории современной цивилизации как «регресс в варварство», но принадлежит «к истории современного общества. На полях сражений массовых войн была испробована уничтожающая сила современной техники, в бойнях концентрационных лагерей – разрушительная мощь современной организации»[108].

Заостренная на критике цивилизации переводческая акробатика Пастернака была обращена в том же направлении, что и современные ей суждения Виттфогеля о гидравлической деспотии, которая, как безжалостное «правление кнутом», развернула с институционализацией террора свой огромный «потенциал присвоения»[109]. Так же, как и огромные оросительные системы в восточных цивилизациях прошедших веков, сталинские каналы и электростанции были монументами изх бетона и стали, прославляющими не ведающий границ антропоцентрический супрематизм. Они во впечатляющих и потрясающих формах выражали «организационную и объединяющую мощь тоталитарного супергосударства», которое, несмотря на свою «враждебную народу субстанцию», в пропагандистской самоинсценировке весьма охотно предавалось вере в «миф о бескорыстной благодетельной деспотии»[110]. При этом строительные тресты и плановые агентства системы ГУЛАГа играли роль «организационных и присваивающих институтов гидравлического ядра»[111]. Систематическое, продолжавшееся почти три десятилетия использование труда миллионов заключенных – в том числе принудительного умственного труда, - привело к тому, что освобождение из тюрьмы природы, которого предполагалось достичь в результате строительства гигантских каналов и электростанций, сопровождалось созданием безграничной лагерной экономики[112].

Ставшая модной в последнее время парадигма «нелиберального модерна (illiberal modernity)», открыла перед исследователями Советского Союза новые возможности для сравнительного изучения, позволяющие преодолеть те умственные барьеры, которые долгое время сужали горизонт научного познания[113]. Теперь в поле зрения ученых попадают, прежде всего, раздражающая нередко синхронность тоталитаризма и модерна и роковые альянсы между варварством и цивилизацией. Вследствие этой критической точки зрения на 20 век специфика Советского Союза усматривается теперь более в том, что здесь

«все западные идеи получают преувеличенную, гипер-радикальную форму, так что Запад, с одной стороны, поначалу воодушевляется бескомпромиссностью своих русских приверженцев, а с другой стороны, по прошествии известного времени не перестает удивляться разрушительным последствиям тех или иных экспериментов»[114].

Даже если «великие стройки коммунизма» в ключевых моментах проистекали из основополагающей программы модерна, однако их включение в бесчеловечную систему ГУЛАГа, без сомнения, привело к тому, что различие между Западом и Востоком было «фундаментальным» даже «в эпоху героического индустриализма и планового ландшафта»[115].

Хотя Кейт Браун, сопоставляя «жизни в клетку» в Казахстане и Монтане, пытается растворить исключительность сталинистской системы принудительного труда во всемирной истории модерна, отождествляя советскую «партию» и американскую «компанию» как осваивающие пространство аппараты монопольной власти, держащие под стражей в своей мелкоячеистой «системе» миллионы людей, - она нивелирует различия между узниками советских лагерей и американскими поселенцами, поскольку и эти последние не по доброй воле, а вследствие нужды и отчаяния переселялись в Монтану, чтобы впоследствии давать другим эксплуатировать свою рабочую силу. Наконец, Браун заходит даже так далеко, что сопоставляет численность умерших заключенных ГУЛАГа с числом американских работников, скончавшихся при исполнении своей работы[116]. Подобная точка зрения, желающая люббой ценой поставить в общую систему координат советский и западный опыт, провоцирует компаративистские эксцессы, которые стирают важные грани картины, вместо того чтобы представить их более четко и профилированно. Как бы ни полезно было указание на «сродство стиля мышления», однако все же опасно вести речь о «текучих переходах», разделяющих якобы либеральный и иллиберальный модерн[117].

Следовало бы поэтому вслед за Виттфогелем повнимательнее присмотреться к тому обстоятельству, что в системе сталинизма влиятельные «гидравлические функционеры» уже не сосредоточивали более свои управленческие способности и специальный опыт работы на исполнении отдельных престижных водохозяйственных проектов, но все в большей степени заявляли о себе московскому руководству как обладатели водной власти, чтобы открыть перед собой другие сферы деятельности. Гидроинженеры, работавшие на НКВД в офицерском звании, становились начальниками плановых ведомств, которым принадлежала определяющая роль в разработке и реализации честолюбивых проектных и хозяйственных программ. Методы сотрудничества с бурно растущим начиная с 1930-х годов «водным картелем» решающим образом определили облик советского режима. При этом режим переносил сложившиеся формы управления и господства на области, далеко выходившие за пределы гидротехники[118]. Таким образом, система ГУЛАГа служила теплицей, в которой выращивалась хозяйственная и властная культура, чтобы, распространяясь отсюда, подобно не поддающейся локализации раковой опухоли, отравить целое общество жестокостью, преступной энергией и вырождением сознания личной ответственности. Своим хищническим отношением к людским и природным ресурсам она позволяла сделать «экономическую аномальность» и общественную аморальность нормальным состоянием жизни[119], блокируя любые противодействующие силы и любой скепсис сомневающихся. Распространение вредной лагерной практики по ту сторону колючей проволоки лагерей было чудовищной ценой, которую пришлось заплатить всему населению Советского Союза за утверждение и распространение сталинизма[120].

Пусть в ГУЛАГе были свои собственные законы, свои собственные нравы, своя собственная мораль и даже свой собственный язык, он все-таки не был какой-то замкнутой в себе параллельной вселенной. Скорее, лагерный мир был отражением общего состояния советского общества. Во многом гидротехнический архипелаг ГУЛАГ был «самым точным воплощением» и «квинтэссенцией» сталинского террористического государства[121]. В историю «века лагерей»[122] и плотиностроения первое в мире социалистическое государство вписало, без сомнения, особенно печальную главу.

---

---

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.