Владислав Хеделер

Сопротивление в ГУЛАГе. Бунт, восстание, побег

Донесения комендантов исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ) в Главное управление лагерей (Гулаг) НКВД-МВД сообщают о массе различных нарушений заключёнными режима содержания. Наряду с констатацией повседневных нарушений, – таких «традиционных» и безыдейных форм сопротивления отдельных личностей или групп, как отказ от работы из-за того, что администрация лагеря не предоставила одежду, обувь или рабочий инструмент, членовредительство и приписки (туфта), — фиксируются и другие поступки, которые лагерная администрация рассматривала как «чрезвычайные происшествия». К таковым относились восстания, дебоши, беспорядки, хулиганство, лагерный бандитизм, групповое неповиновение, неподчинение, голодовка, отказ от приёма пищи, самоистощение, забастовка, прекращение работы (волынка), саботаж и диверсии в форме «вредительской деятельности», волнения, бунт, мятеж и восстание. В третьей и пятой частях книги «Архипелаг ГУЛАГ» Александр Солженицын сопоставляет и комментирует воспоминания заключённых об этой стороне лагерной жизни:

«Не тому приходится удивляться, что мятежей и восстаний не было в лагерях, а тому, что они всё-таки были»[1].

Другие источники для него, как и для историков оставались закрытыми, так что исследования начались лишь в 1990-е годы, после открытия российских архивов[2] .

Правозащитная организация «Мемориал» организовала ряд конференций. Первая международная конференция «Сопротивление в Гулаге» состоялась в мае 1992 г. в Москве.[3] В 2004 г. была опубликована первая объёмная подборка документов о сопротивлении заключённых, которая вошла в шестой том издания «История сталинского Гулага»[4] . Она даёт обзор разнообразных форм сопротивления заключенных в исправительно-трудовых лагерях, которые находились в ведении Главного управления лагерей Народного комиссариата внутренних дел или Министерства внутренних дел НКВД-МВД, и существовали с 1929 по 1960 гг., а также в особых лагерях, которые существовали с 1948 по 1954 гг.

Ситуации, упоминавшиеся в служебных записках, описывались, как правило, по агентурным донесениям, полученным и отредактированным сотрудниками третьего отдела. Под обозначением «третий отдел» скрывался оперативно-чекистский отдел, то есть лагерный НКВД. В отличие от Солженицына и «Мемориала», которые свидетельствуют о сопротивлении заключённых, исходя из их точек зрения, документы издания отражают исключительно взгляд лагерной администрации на поступки заключённых.

Можно надеяться, что оба вида материалов – как накопленные «Мемориалом» воспоминания заключённых, так и открытые административные документы в архивах Российской Федерации и государств-преемников – будут собраны и исследованы. Ещё живы и способны давать пояснения очевидцы событий 1940-х-1950-х годов. К первым попыткам такого рода относится проведённое автором совместно с Хорстом Хеннигом исследование о забастовке в десятом лаготделении особого лагеря Речлаг под Воркутой и его кровавом подавлении войсками Министерства внутренних дел в августе 1953 г.[5]

Данная статья, документальной основой которой стали материалы 4 и 6 томов «Истории сталинского Гулага», даёт обзор тех актов протеста, которые, наконец, привели к волнениям заключённых в Горлаге 24 мая — 7 июля 1953 г.[6] , в Норильске 11-25 июля 1953 г.[7] , в Речлаге 20 июля – 1 августа 1953 г.[8] , а также к восстанию заключённых Степлага 16 мая – 25 июня 1954 г.[9] Эти акты протеста привели в конце 1950-х годов, после смерти Сталина в марте 1953, восстания рабочих 17 июня 1953 г. в ГДР и ареста министра внутренних дел Берии, к распаду системы Гулага. Восстания в лагерях, возмущения в Польше, Венгрии и Чехословакии – звенья одной цепи событий, протянувшейся к 1989-1990 годам.

Акты протеста в Гулаге до начала Большого террора

В 1920-х годах эсеры, социал-демократы и анархисты, ставшие узниками первого советского концентрационного лагеря Соловки, боролись, «помня о своих правах заключённых», за признание их политическими заключёнными[10] . Право на такой статус правительство признало лишь за осуждёнными членами тех небольшевистских партий, которые до 1917 г. боролись с царизмом вместе с большевиками, а после октября 1917 г. составили оппозицию правящей партии. 10 июля 1925 г. правительство упразднило это правило и заклеймило своих критиков как «контрреволюционеров» и «лакеев буржуазии». Но и в течение того краткого периода, когда правило действовало, большевики сделали всё, чтобы унизить, дискредитировать своих политических противников и представить их преступниками.

На это политзаключённые концлагеря Соловки ответили протестом. Лагерь, название которого многократно менялось, находился в бывшем монастыре на группе островов в Белом море. Приблизительно 500 эсеров, меньшевиков и анархистов были распределены по трём монастырским кельям. 200 из них были водворены в помещение, построенное для 70 монахов-отшельников, и таким образом их изолировали от других 2500 заключённых, в том числе священников, офицеров Белой армии и интеллектуалов[11] .

Здание, занятое социалистами, было, собственно говоря, лагерем в лагере. На заявление коменданта в декабре 1923 г. о том, что отныне возможность заключённых свободно передвигаться по их участку лагеря ограничивается, и что администрация оставляет за собой право выключать на ночь в здании электрический ток, политзаключённые ответили протестом. Они отказались подчиниться приказу, потому что не желали быть уравненными с уголовниками, и восприняли арест в условиях тюрьмы как незаконный.

Администрация предприняла жестокие меры в отношении узников, отказавшихся подчиниться изменившемуся режиму содержания. Охрана получила приказ стрелять в заключённых, принявших пассивное или активное участие в сопротивлении[12] . После того, как за границей были опубликованы сообщения о расстрелах на Соловках, правительство для проформы создало следственную комиссию. Некоторые заключённые в этот момент уже держали голодовку. Они потребовали отменить распоряжение об изменении режима содержания и заявили, что отказываются от всякой принудительной работы. Чтобы покончить с очагом волнений, политических перевели в другие места заключения, а Соловки были преобразованы в лагерь принудительных работ. С началом Большого террора произошла следующая реорганизация, Соловки стали специальной тюрьмой.

В 1930-е годы в СССР возникла разветвлённая система лагерей, которая, обладая скоплением рабочей силы, представляла собой одну из главных опор экономики пятилетнего планирования. Подобно раковой опухоли, она распространилась по всей стране. Большинством заключённых этих лагерей были рабочие и крестьяне, которые прибегали к иным формам протеста, нежели представители интеллигенции – об этом мы знаем благодаря воспоминаниям Ивана Солоневича, которому в 1934 г. удалось бежать из лагеря в Финляндию[13] . Поэтому подобные акции со стороны заключённых за их признание «политическими» - они повторились в нескольких выступлениях троцкистов – были в 1930-е годы уже скорее исключением.

Документы 1930-х годов, которые содержат указания на акты протеста всех групп заключённых, а не только членов небольшевистских партий, едва ли могут быть получены в Центральном архиве Федеральной службы безопасности (ЦА ФСБ) и Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ)[14] . Это объясняет, почему в шестом томе документального издания «История сталинского Гулага» преобладают документы 1940-х и 1950-х годов. Эти пробелы могут быть частично восполнены при обращении к другим видам источников. В исправительно-трудовых лагерях и на «великих стройках коммунизма» выходили лагерные газеты, которые до начала Большого террора служили «перевоспитанию заключённых»[15] .

В этих газетах для заключённых также критиковались — как правило, представителями нижнего и среднего звеньев лагерной администрации — плохие условия труда и быта заключённых. которые препятствовали выполнению плана. Это было типичным явлением для эпохи основания лагерей в начале 1930-х годов. До начала Большого террора протесты заключённых никак не отмечались восстаниями против режима содержания, но часто заканчивались требованием соблюдения режима сотрудниками лагерной администрации, надзирателями и солдатами-охранниками.

Требования такого рода издатели шестого тома «Истории сталинского Гулага» также считают актами протеста[16] . Даже при том, что намерение лагерной администрации направить протесты в иное русло было очевидным, «спонтанные выступления» лагерных корреспондентов не проходили мимо цели. То обстоятельство, что начальство должно было реагировать на высказанные в среде заключённых критические замечания, использовалось прежде всего для управления заключёнными. Инсценировка социалистической законности была важной составной частью перевоспитания трудом.

Развернутая в лагерях кампания по борьбе с неграмотностью тоже подчёркивала стремление администрации вернуть обществу «нового, перекованного человека». «Перековка» — таким было название газеты, которая издавалась в 1930-е годы в Дмитлаге. В 1934 г. коменданта Карлага Отто Линина охватила идея документально засвидетельствовать «достижения в перековке заключённых» и успехи в деле освоении степи. Музей, открытый в марте 1935 г. в Долинке, где располагалось управление лагерями, просуществовал недолго[17] . С середины 1930-х годов лагерная администрация начала смещать центр тяжести в «культурно-воспитательной работе». Поскольку заключённые после освобождения не могли свободно выбирать место жительства, многие продолжали работать в лагерях как вольнонаёмные.

Во время войны освобождения заключенных из лагерей вообще не имели для администрации никакого значения. Всё было подчинено тому, чтобы каждый лагерь выполнял поставленные перед ним хозяйственные задачи. Теперь самым главным стало предотвращение побегов.

Голодовке политзаключённые отдавали предпочтение перед другими формами протеста. Солженицын и Вадим Роговин сообщают об одной из последних акций такого рода, которая была предпринята в августе 1936 г. на Колыме. Там 250 обитателей лагеря потребовали признать их политзаключёнными. Попытка вынудить режим придать им статус политических была настолько же принципиальной, насколько и отчаянной. В 1937 г. эти заключённые предстали перед судом, 85 из них были расстреляны. В Воркутлаге в конце 1936 г. было покончено с голодовкой примерно пятисот троцкистов, начатой в октябре[18] . Солженицын в этой связи замечает:

«Наивную веру в силу голодовок мы вынесли из опыта прошлого и из литературы прошлого. А голодовка… предполагает, что у тюремщика не вся ещё совесть потеряна. Или что тюремщик боится общественного мнения»[19].

«В Гулаге, где голод был повседневностью и где с его помощью заключённых принуждали к выполнению нормы, голодовка стала исключением. Со временем она вообще стала для узников чуждой и непонятной[20]».

Побеги заключённых – политических и уголовных, одиночек и группами, без применения оружия или с его применением, из жилых зон лагеря или с рабочих мест – были самой распространённой формой сопротивления. Когда невозможно утвердиться в этом жутком лагерном мире, когда отказ от работы равняется самоубийству, а голодовка бесполезна, узнику остаётся только бежать – замечает Солженицын. Количество побегов – это отражено и в приводящихся здесь статистических данных – увеличивается. Как правило, бегут пешком, верхом на лошадях или с использованием подвернувшихся автомобилей, или по железным дорогам. Заключённых, пойманных при попытке к бегству, Лаврентий Берия приказал 28 апреля 1941 г. приговаривать к смертной казни как саботажников и дезорганизаторов лагерной жизни[21] . С начала войны до 1 ноября 1941 г. были схвачены 11 000 заключённых и расстреляны 2 408[22] . Гулаговская статистика содержит следующие данные о побегах с 1930 по 1960 гг.[23] :

год	заключённых	лагерей	побегов	не пойманы	заключённых		побегов
					Сиблаг	Карлаг	Сиблаг	Карлаг
1930	179000	6	—	—	4592	5000	—	—
1931	212000	19	—	—	21149	15500	—	239
1932	268700	21	—	—	—	10400	—	—
1933	334300	20	—	—	48136	—	—	—
1934	510307	20	83490	—	45752	24148	—	—
1935	725483	20	67493	—	58609	25110	—	5194
1936	839406	21	58313	—	65447	38194	—	—
1937	820881	32	58264	—	51473	27504	—	3264
1938	996367	62	32033	—	45295	31548	—	550
1939	1 317195	63	12333	—	46382	35072	—	272
1940	1 344408	88	11813	—	40275	31691	364	390
1941	1 500524	104	10592	—	43857	33747	—	—
1942	1 415596	84	11822	—	77919	42582	180	—
1943	983974	70	6242	—	53356	45798	279	379
1944	663594	61	3586	—	29627	50080	99	296
1945	1 460677	60	5905	—	39455	53946	38	—
1946	1 110593	77	7176	—	—	—	36	237
1947	1 703506	103	8440	—	41075	60745	6	197
1948	2 169252	113	—	—	37554	63555	48	291
1949	2 356685	146	4842	—	39437	65673	30	—
1950	2 561275	139	3532	597	—	54179	0	49
1951	2 540760	163	2961	403	36565	45675	0	47
1952	2 509788	137	1490	165	—	—	—	18
1953	2 237961	145	1094	190	30114	42244	—	0
1954	1 325003	84	1662	232	17410	26618	0	—
1955	1 075280	67	2423	335	12503	23009	23	100
1956	781630	46	1793	239	9268	24793	—	103
1957	796998	34	—	—	10908	21736	—	50
1958	—	32	—	10150	19587	54	—	—
1959	—	28	—	—	16957	14	26	—
1960	—	26	—	6929	—	4	—	—

Акты протеста в Гулаге после Большого террора

В промежутке между Большим террором и началом Великой Отечественной войны количество попыток бегства стало уменьшаться – в том числе и на Колыме, которую Солженицын назвал «полюсом лютости»[24] . Но по оценкам администрации ГУЛага, эти цифры всё равно были слишком высоки. Чтобы сообщать о происшествиях во время перевозки заключённых и сопутствующих им обстоятельствах, она в целях маскировки с августа 1940 г. пользовалась списком кодовых слов[25] . Из 140 таких слов 17 служили для описания обстоятельств побегов. В одном случае речь идёт о «волнениях среди осуждённых».

Индивидуальные акты протеста в исправительно-трудовых лагерях были правилом, в то время как акции, поддержанные бригадой или соседями по бараку, были, скорее, исключением. Это объясняется, хотя и не вполне, тем, что лагерный распорядок запрещал коллективные протесты. Главная же причина была в другом: узники, осуждённые по статье 58 Уголовного кодекса РСФСР как «контрреволюционеры», желали хорошей работой и выполнением норм доказать свою лояльность государству и партии.

Показательно, что в трёх женских особых лагерях для «предательниц Родины», созданных в 1937 г. в Казахстане, Сибири и Мордовии, и просуществовавших до 1939 г., не произошло ни одной коллективной акции протеста.

Акты протеста во время Второй мировой войны и после неё

Формой сопротивления во время войны стали голодные бунты, как, например, в одной мордовской колонии для несовершеннолетних в декабре 1943 г. Протестуя против плохого питания и одежды, заключённые разрушали жилые бараки, нападали на охранников и разгромили лагерный ларёк, пекарню и кухню[26] .

В первый военный год сопротивление заключённых подавлялось силой чаще, чем до и после него. О необходимости применять во время массовых беспорядков огнестрельное оружие против уголовников, политических и несовершеннолетних заключённых говорится в предписании НКВД СССР в адрес НКВД Туркменской ССР, которое было сделано в октябре 1942 г.[27] В приказе оперативного отдела ГУЛага руководителям оперативных отделов исправительно-трудовых лагерей, изданном в марте 1945 г., говорится, что уголовники и рецидивисты стали всё чаще нападать на добросовестно работающих заключённых, грабить и убивать их, что они принуждают медицинский персонал признавать их больными и нетрудоспособными[28] . Обычным явлением были нападения уголовников на вновь прибывших заключённых. Коллективное сопротивление террору, который начинала и поддерживала администрация, оказали только «члены националистических банд» и бывшие фронтовики.

Количество «дерзких групповых вооружённых побегов заключённых» из исправительно-трудовых лагерей подскочило в конце 1940-х годов, о чём говорится в докладе Генерального прокурора СССР секретарю ЦК КПСС Георгию М. Маленкову.

Что касается попыток бегства, их количество не было стабильным. Хотя отдельные и групповые побеги заключённых так никогда и не удалось пресечь окончательно, в 1950-е годы их всё же стало гораздо меньше. Розыски бежавших стали более эффективны, а кроме того, получили поддержку со стороны добровольных помощников.

В августе 1944 г. начальник ГУЛага Виктор Наседкин представил доклад о работе главного управления народному комиссару внутренних дел СССР Берии. Согласно докладу, с 1941 по 1944 гг. в исправительно-трудовых лагерях удалось разоблачить и ликвидировать 603 «повстанческие группы», которые насчитывали в общей сложности 4 640 членов, причем их руководителями были выходцы из прибалтийских республик. За саботаж, отказ от работы, членовредительство и голодовки были осуждены 13 254 заключённых[29] .

В докладе министра внутренних дел Сергея Н. Круглова Сталину о деятельности оперативно-чекистских отделов в исправительно-трудовых лагерях в 1945 году речь шла лишь о 51 «повстанческой группе» в 26 лагерях[30] .

В докладе (май 1951 г.) начальника ГУЛага Ивана И. Долгих министру внутренних дел о режиме содержания в лагерной системе в 1-м квартале 1951 г. говорится о 27 случаях неповиновения и 337 случаях «лагерного бандитизма», жертвами которых стали 399 заключённых и пятеро вольнонаёмных; 431 заключённый и 14 вольнонаёмных получили тяжёлые ранения в результате бесчинств. По сравнению с предыдущим годом цифры удвоились[31] . Эти данные отражали как растущую активность заключённых, особенно уголовников, так и попытки НКВД-МВД подчеркнуть эффективность своей работы, используя сообщения об успехах.

После войны лагерная система, которая уже прямо-таки лопалась от вновь поступивших арестантов, начала выходить из-под контроля. Амнистия 1953 г. стала попыткой вновь овладеть лагерной системой и увеличить её хозяйственный фактор.

Из годового доклада начальника ГУЛага Долгих министру внутренних дел Круглову о проделанной в 1951 году работе по укреплению режима содержания следует, что общее количество заключённых, убитых в лагерях уголовниками, с 1 по 3 квартал снизилось с 539 до 428, а затем даже до 317. Количество отказов от работы снизилось с 179 775 до 167 474 случаев[32] .

Акты протеста в особых лагерях

С 1948 г. в СССР существовали «лагеря усиленного режима для особо опасных государственных преступников», лагеря для политзаключённых, которые были арестованы как «троцкисты», «правые уклонисты», «анархисты», «террористы», как «шпионы», «диверсанты», «меньшевики», «эсеры», «националисты», «белоэмигранты» или родственники «предателей Родины». Кроме того, в эти лагеря доставили «коллаборационистов», то есть советских граждан из областей, некогда оккупированных вермахтом. Имелось лагерное отделение для российских немцев, отделение для красноармейцев, оказавшихся в немецком плену, а с 1951 г. – «особый лагерь для военных преступников». Последние прибыли также из ГДР, из Бутцена, Вальдхайма, и из тюрем НКВД в Германии.

В послевоенные годы режим содержания политзаключённых в Советском Союзе снова усилился. Новая инструкция, определявшая режим, вышла 27 марта 1947 г. После того как по приказу МВД «Об организации особых лагерей МВД» от 28 февраля 1948 г.[33] , которому предшествовало постановление Совета министров СССР от 21 февраля, были созданы двенадцать особых лагерей на Колыме, в Норильске, Мордовии, на Крайнем Севере, в Коми АССР и Казахстане, политзаключённых, сроки заключения которых истекали, вновь арестовывали согласно директиве 66/241-сс Министерства государственной безопасности и прокуратуры от 26 октября, предавали суду и повторно приговаривали к принудительным работам.

В течение четырёх кварталов 1948 года состав заключённых особых лагерей складывался следующим образом:

осуждён как[34]	I	II	III	IV
белоэмигрант	—	471	635	526
шпион	—	3542	5492	7304
кулак, фабрикант	17979	14111	19594	14144
коллаборационист	109835	122514	121607	122208
троцкист-бухаринист	3625	3814	3592	3807
член антисов. партии	2652	3286	3592	3807
член бурж. партии	11763	22870	24932	31704
член фаш. организации	9831	11048	15923	11687
член антисов. банды	302	497	1587	1298
священник, сектант	1323	2169	1931	1993

Снабжение и размещение «контингента», как называли заключённых на служебном жаргоне НКВД и МВД, было хуже, чем в обычных лагерях, рабочий день был более продолжительным, а охрана усиленной. Особенно тяжело заключённые переживали свою полную изоляцию от внешнего мира. Они не имели права на свидания и на переписку по почте. На шапках, телогрейках и штанах заключённые носили номера. На ночь бараки закрывали. Обыски в бараках проводились чаще, чем в лагерях с обычным режимом. Жилые зоны особых лагерей окружали ряды колючей проволоки с коридорами между ними, по которым могли бегать собаки, и освещавшиеся ночью контрольно-следовые полосы.

Так следовало предотвращать побеги заключённых этой категории. В отдельных побегах из особых лагерей принимали участие от 30 до 70 заключённых. Во время их преследования использовалась даже авиация[35] . В августе 1948 г. этих заключённых начали переводить из специальных отделений при исправительно-трудовых лагерях в предназначенные для них лагеря Заполярья[36] . Все особые лагеря были созданы из лаготделений исправительно-трудовых лагерей и существовали, до их упразднения и восстановления в исправительно-трудовых лагерях, как самостоятельные лагеря. Однако попытки побегов не прекратились и там.

Заключённые особых лагерей надрывались в шахтах, три лагеря существовали при лесозаготовках, один лагерь специализировался на производстве строительных материалов. К концу 1952 г. в одиннадцати особых лагерях МВД находились уже 222 552 заключённых[37] .

По сравнению с 1930-ми годами состав политических заключённых послевоенного времени коренным образом изменился. Под новыми «политическими» подразумевались, как правило, бывшие солдаты и офицеры Красной Армии и члены так называемых «националистических банд» с Украины и из Прибалтики. Об этой группе Солженицын пишет:

«Без них Пятьдесят Восьмая [т. е. осуждённые по статье 58. – В. Х.] была обескровленное обезверенное стадо… Даже побег был для них жалкой полумерой, почти дезертирством одиночек, вместо того, чтобы совместно принять бой»[38].

В особых лагерях, согласно Солженицыну, не только побеги, но и акции протеста всех других видов совершались «более тяжело, безоговорочно, безнадёжно – и потому отважно»[39] . К таким формам сопротивления относились и убийства доносчиков. Заключённые, организованные в землячества, обращались с ними без церемоний. Например, в одном из лагерей украинцы в течение 1951 и в 1 квартале 1952 гг. убили двенадцать разоблачённых доносчиков[40] .

Первые признаки новых форм протеста

Из особого лагеря Печлаг, из эшелона с заключёнными, прибывшего в будущий центр забастовок Воркуту (Речлаг), из Норильска (Горлаг) и Кенгира (Степлаг) исходили донесения для составленных весной 1952 г. докладов, которые уже содержали указания на некоторые из форм борьбы, опробованных во время забастовки 1953 года. Вновь прибывшие заключённые испытали там формы организации, против которых администрация оказалась бессильна. Целые землячества (до 500 заключённых) устраивали голодовку[41] и выкрикивали «антисоветские лозунги», когда их солагерников помещали в штрафной барак, сопоставимый с карцером[42] .

В первом полугодии 1952 г. этому наказанию подверглись 40 000 заключённых исправительно-трудовых лагерей. После перевода заключённых в особые лагеря администрация ИТЛ использовала возможность разместить, в соответствии с режимными предписаниями, свои контингенты заключённых по разным лагерным отделениям в зависимости от меры наказания, пола и возраста. Раньше из-за переполненности лагерей сделать это было невозможно. Установление раздельного содержания лагерная администрация в первом полугодии 1952 г. сочла близким к успешному[43] .

Одновременно она во всех лагерях усилила террор. «Непокорных уголовников» переводили в тюрьмы, политических расстреливали. Ради поддержания дисциплины и устрашения «контингента» приговоры зачитывали перед разводом на работу[44] . Всё это привело к тому, что стали возвращаться убийства, совершавшиеся уголовниками в лагерях, и попытки бегства. Вдобавок эти дисциплинарные мероприятия имели «контрпродуктивные», с точки зрения лагерного руководства, последствия: среди заключённых исправительно-трудовых и особых лагерей выросли национальная сплочённость, чувство общности и готовность действовать совместно.

К числу самых известных акций, проведённых незадолго до смерти Сталина и вскоре после неё, относятся забастовки заключённых 1953 года в лагерях Воркуты, Норильска и Кенгира, которые лагерная администрация объявила мятежами. Все они произошли в особых лагерях, а их организаторами стали бывшие офицеры Красной Армии, а также представители движений за национальную независимость. То, что в них произошло, связано с типом особого лагеря, и не могло быть просто перенесено в систему исправительно-трудовых лагерей. «Предоставлением льгот», которыми довольствовались заключённые обычных исправительно-трудовых лагерей, администрация особых лагерей вряд ли смогла бы чего-нибудь добиться. Заключённых этих лагерей не подпадали под амнистию, которой воспользовались только уголовники. Желая изменить ситуацию к лучшему, администрация должна была изменить условия коренным образом.

Объяснения со стороны администрации

Шла ли в докладах лагерной администрации речь о волнениях заключённых в 1930-х или в 1950-х годах, администрация придерживалась одного и того же типа мышления. Причину беспорядков и сопротивления она всегда видела — как показывает один доклад от июня 1943 г. об оживлении «враждебной деятельности» в четырёх исправительно-трудовых лагерях – в существовании «конспиративных групп» или организаций со звучными названиями, например, «Союз русских националистов-фашистов», имевших отделы или боевые подразделения, программу, клятвы в верности и кодовые наименования[45] . Их руководителями, согласно сообщениям администрации, неизменно оказывались политические активисты, имевшие контакты с осуждёнными на московских процессах 1936-1938 годов. В 1946 г. всё чаще появляются сообщения о якобы разоблачённых троцкистских организациях, которые изготавливали листовки, издавали бюллетени и распространяли антисоветские призывы.

Сценарий, лежавший в основе действий этих организаций, также был известен с самого начала. Спланированное разоружение охраны было, в трактовке лагерных властей, частью подготовки массового побега. Целью оказывалось установление контактов с гражданским населением или, если лагерь находился рядом с границей, с заграничными антисоветскими организациями, целью которых, в свою очередь, было свержение партийного и государственного руководства. Жившие в окрестностях лагеря спецпоселенцы и бывшие заключённые считались потенциальными сообщниками бунтовщиков.

После создания особых лагерей разгорелась борьба за господство среди заключённых – она велась как между уголовниками с одной стороны и выходцами из Прибалтики и украинцами с другой, так и внутри этих групп. Уголовники, несмотря на благоволение к ним лагерной администрации, не смогли удержать власть в особых лагерях. Эта борьба в особых лагерях быстро завершилась в пользу «организованных земляческих групп», а затем продолжала бушевать в исправительно-трудовых лагерях с обычным режимом. За 1 квартал 1952 года случилось почти втрое больше происшествий с участием уголовников, чем в предыдущем году. Отчёт заместителя начальника ГУЛага Амаяка З. Кобулова министру внутренних дел Круглову об использовании провокаторов в исправительно-трудовых лагерях за первый квартал 1952 года констатирует 2 363 случая «лагерного бандитизма» и предотвращённых покушений на убийство, причастными к которым стали 1 379 лиц[46] . В январе 1953 г. власти прибегли к последнему средству и снова ввели смертную казнь (за убийство и за членство в лагерных бандах)[47] .

Обострение положения в особых лагерях

Итоговые отчёты комиссий МВД министру внутренних дел о ходе и подавлении восстания в Речлаге (под Воркутой) от 18 августа 1953 г.[48] , в Горлаге (под Норильском) от 1 сентября 1953 г.[49] и в лагерном отделении Кенгир (Степлаг в Казахстане) в мае-июне 1954 г.[50] сходятся в основных пунктах. Они отражают изображение хода этих событий со стороны МВД (подготовка восстания по дороге к новому месту заключения, создание «антисоветской» организации после прибытия, эскалация конфликта, провокации восставших в отношении комиссии, прибывшей из Москвы).

В то время как в своих сообщениях, к примеру, о событиях в Воркуте, администрация, чтобы оправдать свои жестокие действия, говорит об усилении «вооруженного сопротивления» заключённых вплоть до «подготовки к побегу», в воспоминаниях узников речь идёт о безоружных акциях, о строгом поддержании порядка в лагере с помощью органов самоуправления, о создании стачечных комитетов в виде профкомов и о стремлении решать конфликты путём переговоров. То, что заключённые ошибались, рассчитывая на понимание своих требований посланцами Москвы, ещё раз говорит о неспособности системы к коренным реформам.

Результатом проведённого с согласия руководителей партии и страны «подавления мятежа, изоляции и ареста главарей и восстановления порядка» в Воркуте стали 64 убитых и 123 раненых, в Горлаге - одиннадцать убитых, а также 14 тяжело и 22 легко раненных заключённых. В Кенгире при штурме лагеря использовали пять танков, что стоило жизни 35 заключённым.

Никита Охотин исследовал оценку лагерных восстаний 1953-1955 годов по документам Политбюро ЦК КПСС, которые он смог увидеть в Архиве президента Российской Федерации[51] . Сведения удалось найти в бумагах Михаила Суслова, который в секретариате Политбюро ЦК КПСС ведал вопросами исправительно-трудовых лагерей. Согласно материалам, которые нашёл Охотин, причину восстаний в особых лагерях руководители государства объясняли слишком строгим режимом, а решение проблемы видели в возрождении практики частичных перемещений заключённых. Параллельно был назначен пересмотр дел заключённых, которой продлился до начала 1954 г. Пересмотр дел повлёк за собой освобождение из особых лагерей почти половины заключённых. Но к реабилитации эти действия отношения не имели; речь шла, скорее, лишь о внутренней перестройке структуры. Одновременно Политбюро ЦК КПСС потребовало улучшения политработы среди заключённых. Но, как можно понять из документов, конкретные шаги в этом направлении сделаны не были.

Пробелы в литературной обработке

В речи Никиты Хрущёва «О культе личности и его последствиях» на ХХ съезде КПСС комиссия Политбюро была уполномочена заслушать свидетелей, в том числе бывших заключённых Гулага, об их судьбах в годы Большого террора. Их показания, а также высказывания виновных в «нарушениях социалистической законности» вошли в доклад первого секретаря[52] . В числе свидетелей и приглашённых на съезд гостей оказалась и Ольга Шатуновская. С момента своего ареста в 1937 г. она до 1954 г. находилась в исправительно-трудовых лагерях, а после освобождения – в ссылке. Надежда Суровцева, прошедшая такой же путь страданий, и писательница Евгения Гинзбург были приговорены к «исправительным работам» на Колыме. В опубликованных ими воспоминаниях почти ничего не говорится о сопротивлении заключённых. В одной из глав «Крутого маршрута» Гинзбург упоминает среди прочего отказ религиозных воронежских крестьянок работать во время Пасхи.

Михаил Миндлин, один из членов-учредителей московского общества «Мемориал», с 1938 по январь 1947 гг. был политзаключённым на Колыме. В своём типичном для политического заключённого рассказе он описывает «мат, блат и туфту» как три столпа, гарантирующих выживание[53] . Ранее автор вскользь упоминает случай, когда он в лагере вырвал ружьё у охранника, который его особенно притеснял, и пригрозил ему, что тут же застрелит его, если он хотя бы попытается оказать сопротивление.

О сопротивлении в воспоминаниях заключённых обычно либо говорится мельком, либо вообще не говорится. Всё движется по вечному круговороту, состоящему из работы и передышек. Другое объяснение, и Миндлин с этим соглашается, таково: в памяти глубже отпечатываются другие чрезвычайные события, нарушающие будничное течение жизни. К ним относятся внезапные обыски в бараках[54] .

Даниил Алин, заключённый Гулага с 1939 по 1957 гг., описывает побег из лаготделения Сиблага, который он предпринял вместе с двумя другими узниками. Через три дня их арестовали милиционеры. Когда беглецов передали охранникам, одного из них те забили насмерть перед воротами лагеря[55] . Заключённых, считавшихся склонными к побегу, отправляли по возможности в более отдалённые лагеря. В декабре 1946 г. Алин и его друг Леня Исаев прибыли с этапом заключённых в колымский лагерь. «С Колымы ты убежать не сможешь» - предостерёг Алин своего друга Исаева, когда тот попытался подговорить его к побегу. Но Исаев бежал с другим заключённым. В тот же день обоих беглецов арестовали, вернули назад в лагерь, и посадили в штрафной изолятор (шизо)[56] . Там Исаева убили уголовники.

Рассказы Варлама Шаламова

«Колымские рассказы» Варлама Шаламова относятся к образцовым литературным повествованиям на эту тему. На Колыме заключённый Шаламов пробыл с 1937 по 1942 годы. В 1953 г., после освобождения, он начал записывать свои воспоминания. В их основу лег опыт, полученный в лагерях. Не приключения, а отмеченная голодом и безысходностью лагерная повседневность в тайге между бараком, столовой, вахтой и больницей стала их главным мотивом.

Золотые прииски комбината Дальстрой постоянно нуждаются в рабочей силе. Условия заключения столь же невыносимы, как и климат. Тепло бывает с мая до сентября. Незамерзающее море позволяет кораблям направляться к лагерям полуострова. В эти месяцы 1948 года на Колыму прибывают три партии заключённых, каждая из которых насчитывает 10 000 человек. В принадлежащих комбинату лагерях с обычным режимом содержатся 139 910 заключённых[57] .

Из исправительно-трудовых лагерей Колымы с 1948 по 1951 гг. ежегодно сбегали примерно по 500 заключённых. С 1952 до 1954 гг. эти цифры снизилась до 300 и, соответственно, до 170. Из близлежащего особого лагеря №5 МВД с 1948 по 1954 гг. удалось бежать только 22 заключённым[58] . Майор Пугачёв, герой рассказа Шаламова «Последний бой майора Пугачёва»[59] , принадлежал к заключённым особого лагеря. С 1948 по 1954 здесь умерли 1 609 заключённых. В зимние месяцы, после прибытия в лагерь, Пугачёв, желающий жить на свободе, вместе с другими заключёнными планирует побег. Годом позже, разъясняет Шаламов, у них для этого уже не осталось бы сил. Заключённые Шаламова, пережившие полярную зиму, как и Иван Денисович Солженицына, не загадывают дальше, чем на один день.

Рассказ Шаламова, несмотря на фиктивный характер повествования, отражает реальность. В нём он опирается на действительные сообщения хирурга Николая С. Браудэ, работающего в центральной больнице лагеря, и санитара Яшки Кученя, раненного во время преследования беглецов.

В один из весенних дней — начинает Шаламов свой рассказ о побеге — время наступило. Всё идёт по плану, спокойно и обдуманно. В утренний час бригада из десяти человек под конвоем двух надзирателей через главные ворота выходит из лагеря. Часовые на вышках ничего не заподозрили. Застать спящих в барке солдат-охранников врасплох и разоружить их для заключённых теперь не проблема. Одетые в униформу и вооружённые, они недалеко от лагеря останавливают грузовик и едут к ближайшему аэродрому.

Но далеко они не уходят. Уже на следующее утро группу майора Пугачёва окружают войска МВД. В завязавшейся перестрелке погибают десять беглецов, одного тяжело раненного захватывают преследователи, один заключённый, Пугачёв, получает ранения. На стороне преследователей убиты 26 человек и очень много раненых. Хирург Браудэ и санитар Кучень оказывают раненым медицинскую помощь. То, что им удалось увидеть и услышать, они позднее рассказали Шаламову, который с 1947 под 1953 гг. работал фельдшером в лагерной больнице. Таковы фактические события, подвергшиеся литературной переработке.

К сожалению, 6 том издания «История сталинского Гулага» не содержит донесения о таком групповом побеге, которое могло бы исходить от начальства особого лагеря № 5. Зато в нём помещён один документ, который составила администрация особого лагеря № 3. В нём речь идёт о групповом побеге. Мы имеем в виду обязательный квартальный отчёт, который в июле 1952 г. послали в Москву комендант Дубравлага И. Ф. Черемисин и начальник отдела этого особого лагеря по режиму и оперативной работе М. А. Демидов. В отчёте говорится об оперативной работе со шпионами (которых на служебном жаргоне называют агентурой) во втором квартале 1952 г. в связи с «разоблачением антисоветски настроенных элементов» среди заключённых. Объёмный доклад был отправлен П. И. Окуневу – заместителю начальника Гулага в Москве, и министру внутренних дел Мордовской АССР П. А. Тенякшеву. В нём сообщается:

Говорят, что настроение во многих лагерях в настоящее время неспокойно. Под тяжестью работы, превосходящей их силы, режима содержания и слишком больших сроков заключённые устраивают организованные акции протеста, которые в некоторых случаях оборачиваются беспорядками и мятежами. Якобы на Колыме один полковник власовской армии, отбывавший своё наказание в одном из спецлагерей Дальстроя, организовал восстание. Ему удалось создать отряд из заключённых, которые разоружили охрану, а затем освободили ряд лагерей. Дело, якобы, дошло до тяжёлых столкновений их подразделений с регулярными частями Красной Армии. Последние применили самолёты и танки. Однако подавить восстание явно не удалось. Большинство золотопромывочных установок сожжено. Полковник со своим отрядом окопался где-то далеко на Крайнем Севере, чтобы там перезимовать и дождаться помощи американцев[60].

Этот документ основан на сообщениях доносчиков, которые были переработаны и отредактированы 3 отделом, лагерным НКВД. Он позволяет судить о том, какая информация распространялась среди заключённых тех лагерных отделений, в которых дело дошло до отказов от работы, забастовок и организованного сопротивления. Документы содержат намёки на события, которые либо не были описаны в опубликованных воспоминаниях узников Гулага, либо были изложены иначе. Касается это не только деталей, но и сценариев, утвердившиеся в воспоминаниях и документах, а также поимённо названных действующих лиц в среде заключённых и лагерной администрации. Такая картина, созданная в интересах лагерной администрацией, неизбежно остаётся односторонней и сводится к карикатуре.

Издатели «Истории сталинского Гулага» получили эту картину, сознательно отказались от возможных уточнений или от основанных на источниках опровержений и выразили свою надежду на то, что представленные документы теперь дадут импульс для дальнейших исследований.

Как всё нежелательное в нашей истории, то есть, три четверти истинно-происходившего, и мятежи эти так аккуратно вырезаны, швом обшиты и зализаны, участники их уничтожены, дальние свидетели перепуганы, донесения подавителей сожжены или скрыты за двадцатью стенками сейфов […] Когда это не будет уже никого из живущих волновать, историки допущены будут к остаткам бумаг […] и прояснятся даты, места, контуры этих восстаний и фамилии главарей[61].

Анализ этого конкретного случая ещё только предстоит сделать. Приведённый здесь фрагмент подтверждает слова Шаламова о том, что известия и слухи об удавшихся побегах заключённые передают из лагеря в лагерь, при этом приукрашивают их и прославляют до неузнаваемости. «В этой стране надежд, а стало быть, стране слухов, догадок, предположений, гипотез» - замечает Шаламов – «любое событие обрастает легендой раньше, чем доклад-рапорт местного начальника об этом событии успевает доставить на высоких скоростях фельдъегерь в какие-нибудь «высшие сферы» [62].

---

---

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.