Варлам Шаламов
<<Назад | Содержание | Вперёд>>

Природа русского стиха

В русском языке нет ничего (никаких явлений, мыслей, чувств, наблюдений, событий, жизненных фактов и прочее, и прочее), чего нельзя было бы выразить стихами.

Стихи – всеобщий язык, но только не искусственное и условное создание, как эсперанто, а выросший в родном языке и обладающий всеми его особенностями, правилами и болезнями. Повторяемость определенного рода согласных букв и дает ощущение стихотворения. Однако роль этих звуковых повторов (опорных трезвучий) не ограничивается звуковым совершенством данной строфы. Поиск этих опорных трезвучий и составляет сам процесс художественного творчества применительно к русским стихам, подлежащее разумному учету и разумному отчету. Для поэта – это граница ненужного, лишнего. Этим экономится время работы, ибо все, что вне этих трезвучий, просто отбрасывается, не выпадает на перо. А то, что попадает, подвергается контролю, правке. Лучший вариант – это тот, который благоволит слуху, уху (опять же не в музыкальном значении слуха и уха). В торможении звукового потока мысль еще не играет главной роли. Главная роль отдается мысли при правке уже остановленного, зафиксированного звукового потока, но и то – большой вопрос, что тут главнее. Разум должен оставаться в разумных пределах – таков главный вывод из этого отрезка бегущей лентой стихотворения.

Все человеческие желания, мысль, чувства, надежды мы можем передать при помощи речи – тех самых тридцати трех букв русского алфавита, пересчитывание которых никогда никому не мешало. Это алфавит передает и поэтическую речь, имеющую свои законы, в отличие, скажем, от художественной прозы, хотя, казалось бы, разница невелика. Русский алфавит состоит из тридцати трех букв – двадцати согласных и сколько-то гласных, используемых в канонических размерах русского стихосложения (ямб, хорей, дактиль, амфибрахий, анапест). Для русского стихотворения важны только согласные буквы, их сочетания и группировки, так называемые «фонетические классы». Возможность взаимной замены звуков человеческой речи должна быть ясна поэту, быть «на языке», «на кончике пера».

Приведем список фонетических классов русских согласных и их условные обозначения, которые понадобятся при разборе дальнейших примеров.

    Класс / Обозначение класса
    Д-Дь-Т-Ть / Т
    В-Вь-Ф-Фь / Ф
    М-Мь-Н-Нь / Н
    Л-Ль-Р-Рь / Р
    З-Зь-С-Сь / С
    З-Ж / З
    Ш-Щ-Ч / Ч
    С-Ш / Ш
    Х-К-Г / К
    Б-Бь-П-Пь / П
    Ж-Ш / Ж
    Ц / Ц

Один звук может, вообще говоря, входить разные классы системы, но в конкретном стихотворении (строфе) он – представитель ровно одного класса. По частоте появления этих классов можно выделить опорные трезвучия стиха (трезвучия классов и их модуляции).

Гласные звуки тоже имеют свою прелесть, особенно в московском произношении: «А-О-О-У» «И-Ы» «И-Е» «Е-Э» «Ё-О».

Все это должен знать не только каждый школьник, но всякий берущийся за поэтическое перо, должен знать лучше таблицы умножения, ибо, не зная этой особенности звукового построения речи, нельзя понять творчество Пушкина, Лермонтова, Блока, Пастернака.

Конечно, истинные звуковые повторы «неназойливы». Неназойливы, но и необходимы, естественны, совершенны. Такова звуковая ткань «Медного всадника», как и «Полтавы», «Сонета». Неназойливость очень велик а у Блока.

Не будем разбирать совершенство художественной ткани «Медного всадника».

Люблю тебя, Петра Творенье,
Люблю твой строгий стройный вид
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит… и т.д.

Звуковые повторы «Медного всадника» – высшее мастерство зрелого Пушкина, но уже в «Сонете» были подчеркнуты те же самые законы («Сонет» написан в 1830 г., а «Медный всадник» остался в бумагах поэта). Первая строка – Суровый Дант не презирал сонета – находка настолько исчерпывающая по своим согласным, что исключает всякую возможность импровизации.

Суровый Дант не презирал сонета;
С-Т-Ф-Т-Н-Т-Н-П-Р-С-Р-С-Н-Т;
В нем жар души Петрарка изливал;
Ф-Н-М-Ж-Р-Т-Ж-П-Т-Р-Р-К-С-Р-Ф-Р;
Игру его любил творец «Макбета»;
К-Р-Ф-Р-П-Р-Т-Р-Ц-Н-К-П-Т;
Им скорбну мысль Камоэнс облекал.
Н-С-К-Р-П-Н-М-С-Р-К-М-Н-С-П-Р-К-Р;
И в наши дни пленяет он поэта:
Ф-Н-Ш-Д-Н-П-Л-Н-Т-Н-П-Т;
Вордсворд его орудием избрал;
Ф-Р-Т-С-Ф-Р-Т-Ф-Р-Т-Н-С-П-Р-Р;
Когда в дали от суетного света
К-К-Т-Ф-Т-Р-Т-Н-Ф-С-Ф-Т;
Природы он рисует идеал
П-Р-Т-Н-Р-С-Т-Т-Р;
Под сенью гор Тавриды отдаленной
Певец Литвы в размер его стесненный
Свои мечты мгновенно заключал.
Как для него уж Дельвиг забывал
Гекзаметра священные напевы.

Переход к «смежным тональностям» очень привлекателен для поэта в его звуковом поиске, даже если тут нет особых удач, то всегда это новая земля для закрепления на своем городе своих собственных заявочных столбов.

Вот на ту же тему примеры из Лермонтова.

Лермонтов стремится укрепить необходимый ему звуковой повтор в первой же строке стихотворения, подчеркнуть важную звуковую характеристику с самого начала (так же часто поступал Пастернак, вспомним «Послепогромной областью почтовый поезд в Ромны»[107] и «Ты спал, постлав постель на сплетне»[108] и многое другое).

Вот «Русалка».

Русалка плыла по реке голубой,
Р-С-Р-К-П-Р-Р-П-Р-К-К-Р-П
Озаряема полной луной…
С-Р-Н-П-Р-Н-Л-Н

Вот конец стихотворения «Ангел», начатого четким звуковым повтором:

По небу полуночи ангел летел…
И долго на свете томилась она,
Желанием чудным полна,
И звуков небес заменить не могли
Ей скучные песни земли.

Это – Лермонтов-юноша. А вот Лермонтов-взрослый.

Посыпал пеплом я главу (ПСПЛППЛНКЛФ)
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром Божьей пищи…

Лермонтов мог написать: «Посыпал грязью я главу». Или: «Посыпал прахом я главу», – что сочиняло и размер, и смысл, и тон. Терялась только выразительнейшая тонкость звукового повтора. Я не говорю уже о соответствии пустыни, птицы и пищи. «Пророк» – стихотворение последнего года жизни Лермонтова. Лермонтовский пророк говорил с Богом на языке звуковых повторов.

А вот стихотворение «Из альбома С. Н. Карамзиной» (здесь удобнее повторы описывать не классами букв, а непосредственно самими буквами).

Любил и я в былые годы,
Л-Б-Л-В-Б-Л-Г-Д
В невинности души моей,
В-Н-В-Н-Н-С-Т/д/Д-Ш-М
И бури шумные природы,
Б-Р-Ш-М-Н-П-Р-Д
И бури тайные страстей.
Б-Р-Т-Н-С-С-Р-С-Т
Но красоты их безобразной
Н-К-Р-С-Т-Х/К/Б-З-Б-Р-З-Н
Я скоро таинство постиг,
С-К-Р-Т-Н-С-Т-В-П-С-Т-Г/К/
И мне наскучил их несвязный
М-Н-Н-С-К-Ч-Л-К-Н-С-В-З-Н
И оглушающий язык.
Г-Л-Ш-Щ-З-К/Г/
Люблю я больше год от году,
Желаньям мирным дав простор,
Поутру ясную погоду,
Под вечер тихий разговор.

И, наконец, последняя, лирико-сатирическая, типичная альбомная строфа.

Люблю я парадоксы ваши
И ха-ха-ха, и хи-хи-хи.
Смирновой штучку, фарсу Саши
С-М-Р-Н-В-Ш-Т-Ч/Ш/К-Ф-Р-С-С-Ш
Ш-К-М-Т-Л-В-С-Т-Х

Все это замечательное стихотворение добыто с помощью звуковых повторов. Звуковой каркас – это и есть та самая художественная ткань, на которой вышиваются самые сложные философские узоры. Самостоятельная область познания мира… Но вернемся к «Русалке». Вся она насквозь экспериментальна и подчеркнуто антимузыкальна. Слово «серебриста», названное в четвертой строке, скрыто в предыдущей (И старалась она доплеснуть до луны…) и полностью этой строкой предсказано. Кроме того, вместе с многократными «Л-Н» «Русалка» содержит еще и упражнение на ГЛАСНЫЕ. Так, первая и вторая строки первой строфы содержат три «о», а вторая – целых четыре «о»: «Озаряема полной луной…»

Позднее этот эксперимент повторил Пастернак: «О, вольноотпущенница, если вспомнится…». Но эксперимент с гласными себя не оправдал, ровно как и державинские стихи без буквы «р», и многочисленные аналогичные опыты других авторов. Природа русского стиха – в управлении согласными. От того, что ты два раза в строке применил букву «о», ничего в стихе не меняется, применение же повтора согласных «ЛН» или «СТ» делает стихи стихом. Вспомним еще раз «Русалку».

Русалка плыла по реке голубой,
Озаряема полной луной;
И старалась она доплеснуть до луны
Серебристую пену волны.
И шумя и крутясь колебала река
Отраженные в ней облака;
И пела русалка – и звук ее слов
Долетал до крутых берегов.

Плыла, колебала, пела, долетала – это и есть стихи! Количество примеров легко умножить.

Отворите мне темницу,
Дайте мне сиянье дня,
Черноглазую девицу,
Черногривого коня…
Я, Матерь Божия, ныне с молитвою…
Люблю тебя, булатный мой кинжал…
И все, все остальное! Все хрестоматийное лермонтовское имеет надежную фонетическую основу. Поэтому-то Пастернак и посвятил Лермонтову «Сестру мою жизнь», что именно Лермонтов открыл, дал ему ключ к этим бесконечно богатым звуковым кладовым русского стихосложения.

Вот Пастернак, открытый наугад, как в новогоднем гаданьи, глава «Морской мятеж» из «Девятьсот пятого года».

Ты на куче сетей
Ты курлычешь,
Как ключ, балагуря
И как прядь за ушком,
Чуть щекочет струя за кормой.
Ты в гостях у детей.
Но какою неслыханной бурей
Отзываешься ты,
Когда даль тебя кличет домой!
Допотопный простор
Свирепеет от пены и сипнет.
Расторопный прибой
Сатанеет
От прорвы работ.
Все расходится врозь
И по-своему воет и гибнет
И, свинея от тины,
По сваям по-своему бьет.

Не продолжаю. Если бы Пастернак написал только эти две замечательные строфы, – он навсегда остался бы в нашей памяти как учитель самого важного в русском стихотворении – науки звуковых повторов.

И совсем уж неважно, что эти стихи разонравились поэту в старости.

Что сказать о Цветаевой?

Цветаева вся – звуковой повтор. Все поэтические истины добыты Цветаевой с помощью звукового повтора. Гораздо раньше «Ремесла», в «Стихах о Москве» пушкинские заветы были уже найдены и продемонстрированы.

Над городом, отвергнутым Петром,
Перекатился колокольный гром.
Гремучий опрокинулся прибой
Над женщиной, отвергнутой тобой.

В дневнике Цветаевой есть запись относительно этого стихотворения: «Никто не отвергал! – А ведь как – обиженно и заносчиво – убедительно! – звучит!»

Звучит убедительно потому, что это – убедительный звуковой повтор: «Над городом, отвергнутым Петром» Цветаева могла написать (сохраняя полностью смысл):

Над городом, отброшенным Петром,

Или

Над городом, откинутым Петром.

Не только смысл, но и размер бы сохранился, исчез бы только звуковой повтор, и стихотворение звучало бы неубедительно.

У Есенина таких примеров тьма. Что, как не звуковой повтор

Вижу сад в голубых накрапах,
Тихо август прилег ко плетню.
Держат липы в зеленых лапах
Птичий гомон и щебетню.
Видно, видел он дальние страны.
Сон другой и цветущей поры,
Золотые пески Афганистана
И стеклянную хмарь Бухары.
(«Эта улица мне знакома»)

Насколько забыты нашей поэтической практикой все эти важные проблемы, показывают два недавних примера.

Пример первый. В московском сборнике «День поэзии» (1974 г.) на странице 27 К. Симонов подробнейшим образом излагает творческую историю стихотворения «Жди меня». Главным препятствием для публикации были «Желтые дожди» в строках.

Жди, пока наводят грусть
Желтые дожди.

Поэт вспоминает, что ему было трудно логически объяснить редактору, почему дожди желтые. На помощь пришел Е. Ярославской – «художник-любитель», который заверил, что дожди бывают всех цветов радуги и желтые тоже могут быть – от глины. После этого стихотворение пошло в набор. Между тем, во всем этом рассказе К. Симонов ни разу не обмолвился о том, что желтые дожди – это звуковой повтор: Ж-Л-Т-Д-Ж-Д/Т/, самым естественным образом входящий в стихотворную строку, образующий ее и связывающий со всем стихотворением.

Второй пример. В «Литературной газете» к 500-летию со дня рождения Микеланджело опубликованы новые переводы А. Вознесенского из Микеланджело. Работа ненужная, ибо Тютчева не улучшить. В классическом роде работа А. Вознесенского уступает известным образцам. Но в данном случае я имею в виду другое. Говоря о своем подходе к проблемам перевода, А. Вознесенский сослался на опыт Пастернака и не только сослался, а процитировал целое стихотворение Пастернака, где дается формула, под которой А. Вознесенский подписывается обеими руками, как под выражением сути своих переводческих воззрений.

Поэзия – не поступайся ширью
Храни живую точность – точность тайн,
Не занимайся точками в пунктире
И зерен в мере хлеба не считай.[109]

Искусное перо Пастернака прямо-таки провоцирует сосчитать эти зерна подлинной поэзии, которые искал когда-то крыловский петух, и наглядно вскрыть, что же скрывается за точностью тайн.

Точность тайн – это звуковой повтор.

Поэзия – не поступайся ширью
П-С-Н-П-С/З/Т-П-С-Ш-Р
Храни живую точность – точность тайн,
Х-Р-Н-Ж-В-Т-Ч-Н-С-Т-Ч-Н-С-Т-Т-Н
Не занимайся точками в пунктире
Н-З-Н-М-С-Т-Ч-К-М-В-П-Н-С-Т-Т-Н
И зерен в мере хлеба не считай.
З-Р-Н-В-М-Р-Х-Л-В-Н-С-Ч-Т

Это не более, чем шутка искусного пера поэта, который уже не мог обойтись без привычных и послушных перу повторов.

Стихотворная гармония не имеет никакого отношения к звукозаписи, к звукоподражанию и примером Пушкина обеднять эту проблему не надо.

Вот Лермонтов.

В глубокой теснине Дарьяла,
Где роется Терек во мгле,
Старинная башня стояла,
Чернея на черной скале.
(«Тамара»)

Эти два лезущих в уши звуковых повтора приведены поэтом не затем, чтобы передать рычанье Терека, а для того, чтобы получить определенную звуковую опору. В следующей строфе будут новые, другие повторы.

Это – значительно более важный закон русского стихосложения, чем звукопись. Когда Блок пишет : «Зашуршали тревожно шелка», – он делает это не затем, чтобы до наших ушей донести шелест шелкового платья, а затем, чтобы укрепить трезвучия, на которых держится стихотворение. И разве «Посыпал пеплом главу» «Пророка» - звукоподражание, и мы должны ощутить шелест пепла, который пророк сыплет на голову?

А как поступить с таким повтором, в котором нет ни шелеста дамского платья, ни вьюги, ни шипенья пенистых бокалов, например, со второй строфой разобранного выше лермонтовского «Из альбома С. Н. Карамзиной»?

Этот закон опорных трезвучий и есть главный закон русского стихосложения, который часто называют «музыкальностью», что вовсе явно неправильно, ибо стихи – это не музыка. Стихи – это стихи. Закон звуковых повторов в словарях толкают в отдел «эвфоний», т.е. «благозвучия», хотя никакого благозвучия нет ни в результате, ни в самом поиске.

Однако законы этих поисков есть и отнюдь не являются «чудом». Творческий процесс начинается с рождения в неком заданном ритме – «размере» (ямб, хорей), где слова уже вооружены звуковыми повторами, с помощью которых и пишется стихотворение. Пользование этими звуковыми повторами, этими «трезвучиями» не только необычайно расширяет видимый и невидимый мир поэта, но и ограничивает его, ставя какие-то преграды, рамки русской грамматики. Делая необходимый отбор на первой же части работы. Это делается для экономии времени. Звуковые (и смысловые варианты) должны быть быстро пойманы и переведены на бумагу. Иначе они исчезнут бесследно.

Пишется определенный текст.

Стихотворение – это смысловое торможение звукового потока, отливка в смысловые формы звуковой расплавленной лавы.

Эвфония, благозвучие в стихах – это скорее грань благозвучия, тот необходимый грамматический уровень, при котором стихи остаются стихами. Это как бы грань улицы и благовоспитанной человеческой речи – в стихотворной строке.

Испытания и поиск идут именно на грани звукового «шума времени» - по Мандельштаму – или «музыки революции» – по Блоку.

Стихи – это особый мир, где чувства и мысль, форма и содержание рождаются одновременно под напором чего-то третьего и вовсе не названного ни в словаре политики, ни в катехизисе нравственности. Все начала вместе рождаются и вместе растут, обгоняя друг друга, уступая друг другу дорогу, и создают необыкновенно важную для поэта художественную ткань.

Эта художественная ткань – не чудо. В ней есть свои законы. Которые действуют в мире тридцати трех букв алфавита, способных передать не только частушку Арины Родионовны, но и трагедию Мазепы, и драму Петра. Возможности, указанные Пушкиным в «Сонете», – безграничны. Следует также обратить внимание, что сонет – это стихи о стихах. Напрасное уклонение от таких «формальных» (даже формальных в двойных кавычках, сугубых кавычках) произведений только обедняет нашу поэзию.

Это и есть строки о труде, о поэтическом труде. Стихи о стихах – это и есть стихи о труде. Не только потому, что дело поэта – это его стихи – по Пушкину и Полежаеву[110]. Именно стихи о стихах дали бы возможность сравнить ряд поэтических концепций, показали бы «кто есть кто». Но, конечно, стихи о стихах не столь важный вопрос, сколь вопрос о стихотворной гармонии. Стихотворная гармония зависит от сочетания согласных в стихотворной строке. Этот звуковой поток и рождает русские стихи.

<1970-е годы>
Шаламов В.Т. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 5: Эссе и заметки; Записные книжки 1954–1979. – М., 2005. – С. 131-141.
Именной указатель: Блок, Александр Александрович, Вознесенский, Андрей Андреевич, Есенин С.А., Лермонтов, Михаил Юрьевич, Мандельштам О.Э., Пастернак Б.Л., Пушкин А.С., Симонов, Константин Михайлович, Тютчев Ф.И., Цветаева, Марина Ивановна
<<Назад | Содержание | Вперёд>>