Назад
Чистый переулок
Чистый переулок, д. 8, стр.1 |
В Чистом переулке жил Николай Константинович Муравьев. Что это за имя? Никто, кроме стариков, да еще стариков-интеллигентов не знает Николая Константиновича Муравьева. Есть Муравьев-вешатель, в честь которого Некрасов слагал оды, есть Муравьев-декабрист, есть Муравьев-Амурский. Тех знают. Имя Николая Константиновича Муравьева забыто потому, что свержение самодержавия, Февральскую революцию знают у нас плохо. У нас знают Щеголева – редактора издания «Падение царского режима», помнят, что Александр Блок участвовал в редактуре стенограмм допросов царских министров. Эти допросы чинила особая комиссия Временного правительства. Председателем этой комиссии был известный политический защитник начала столетия Николай Константинович Муравьев. В политических процессах царского времени проблистало немало имен: Карабчевский, Плевако, Спасович, Андреевский.
Эти ораторы произносили речи, речи входили в золотой фонд русского права. Но политический процесс не состоит только из речей. Речам предшествует кропотливая, требующая огромного нервного напряжения, мобилизации духовных и физических сил работа защитника на следствии, допрос свидетелей, изучение дела, все юридические качества процесса. Так накопляется крупица за крупицей тот материал, который дает возможность юридической победы, триумфа Карабчевского и Плевако. Ведущий процесс адвокат – действительный организатор победы – остается в тени. Но среди защитников знают истинную цену, истинный вклад каждого из нескольких адвокатов, берущих на себя защиту в политических процессах. Это Гамбургский счет мира юристов. И по этому счету имя Муравьева котировалось очень высоко. Никто лучше его, мастера перекрестных допросов, не умел запутать свидетеля обвинения, никто не умел лучше навести обвиняемого на спасительный ответ.
Много жизней спас Николай Константинович своим умением вести перекрестные допросы. В пятом году защищал рабочих, которые убили директора фабрики. Дело почти бесспорное, прокурор действовал энергично, умело отметая все доводы защиты. Был и свидетель обвинения, видевший убийство своими глазами. Был суд присяжных, и все дело висело на тонкой-тонкой ниточке. Это ниточкой была секретная служба свидетеля в охранном отделении. Свидетель закончил свои обличающие показания.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СУДА. У обвинения есть вопросы к свидетелю?
ПРОКУРОР. Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СУДА. У защиты?
МУРАВЬЕВ. У меня есть вопрос. Скажите, свидетель, чем вы занимаетесь?
Свидетель молчит. Прокурор негодующе машет руками.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СУДА обращается к свидетелю.
— Свидетель, вы можете на этот вопрос не отвечать.
СВИДЕТЕЛЬ. Позвольте мне на этот вопрос не отвечать.
МУРАВЬЕВ. У меня есть еще вопрос к свидетелю. Скажите, свидетель, отчего вы не хотите отвечать на первый вопрос? Может быть, вам стыдно того, чем вы занимаетесь?
Движение, шум в зале. Председатель звонит в колокольчик и сердито говорит свидетелю:
— Можете на этот вопрос не отвечать.
СВИДЕТЕЛЬ. Позвольте мне на этот вопрос не отвечать.
МУРАВЬЕВ. Больше у меня вопросов нет.
Показания столь скомпрометированного свидетеля не принимаются присяжными в совещательной комнате и обвиняемых оправдывают единогласно!
Вот этот самый юрист, Муравьев, и был назначен Временным правительством вести допросы царских министров. У Щеголева в опубликованных стенограммах («Падение царского режима») по тексту допросов называется только «Председатель» — это и есть Муравьев...
...Политика – дело зыбкое в смысле бессмертия. Но Чистый переулок славен не одним Муравьевым. В одном из домов, как идти по правую руку со стороны улицы Кропоткина, есть железная решетка, густая, с каким-то лиственным узором. Решетку эту красят попеременно то в темно-коричневый, то в темно-зеленый цвет. В решетке есть калитка, которая теперь не закрывается, но когда-то закрывалась. Среди железных листьев укреплен незвонящий электрический звонок, пуговка, не действующая уже много десятилетий, а близ пуговки надпись «Малявину». Здесь жил когда-то знаменитый русский художник, ничтожная часть работ которого завоевала такую славу в Третьяковской галерее. «Бабы рязанские»— вихрь красок.
Малявин был простой крестьянин. Искусство подняло его, как Репина, как Сурикова, очень высоко.
После Октябрьской революции кому бы, как не Малявину, поддержать и приветствовать новую власть. Малявин поступил экстравагантно. Стал заявлять всюду, что он – незаконный сын какого-то графа или князя, но отнюдь не природный крестьянин. Такое поведение было малявинской формой протеста, выражением неприятия революции. Дочери, которой было пора уже поступать в вуз, эти отцовские фокусы обошлись дорого.
Я видел один из портретов работы Малявина – акварель, написанная по принципу – угадать и раскрыть душу объекта, «хотя бы в ущерб внешнему сходству». «Портрет – это мое мнение о человеке», — как бы говорил Малявин. Как все большие люди искусства, Малявин чувствовал работу «смежников» хорошо, тонко.
Вовсе не знаток музыки, Малявин выслушал однажды подряд два траурных марша разных авторов. Задумался и сказал:
— Для первого автора смерть — это печаль, грусть. Для второго смерть – это ужас, гибель мира. Только вот эти,— Малявин сделал движения пальцами,— украшения, пожалуй, лишние. Краски должны быть строже. А уж в красках-то я понимаю!..— Малявин чуть улыбнулся, но был серьезен, строг, даже напряжен. Автор первого траурного марша был Шопен, второго — Бетховен.
Напротив дома, где жил Малявин, был особняк с садом за высокой чугунной решеткой в несколько метров высоты. На ночь в сад спускали с цепей восемь датских догов, и огромные псы резвились целую ночь вокруг особняка, не лая, впрочем, на случайных прохожих. Да и лаять было не на кого – в Чистом переулке останавливаться было запрещено, как на Красной площади. За этим наблюдали два дежурных милиционера, неотлучно круглосуточно вращавшихся вдоль решетки особняка, и четыре человека в штатском – в четырех одинаковых зимних пальто с кроличьими воротниками и черными ушанками, униформа дополнялась белыми валенками. За углом стоял «виллис». В «виллисе» сидели еще два человека в таком же наряде. Как только из ворот особняка выезжал автомобиль с флажком на радиаторе, один из дежурных махал рукой
Автомобиль возвращался, за ним подъезжал «виллис», и двое в белых валенках начинали свое кружение по переулку. Люди эти понимали свою заметность, но это их отнюдь не тревожило. Раз как-то я невольно подслушал их оживленный разговор.
— Вот завтра ты за меня отработай, а я выйду за тебя в пятницу.
Разговор почему-то запомнился. Зимой у агентов наружного наблюдения были вечные недоразумения с домовой столовой, которая была там в полуподвале. Агенты требовали обогрева в большие морозы, ссылались на кодекс об охране труда, лезли в столовую, сидели там в урочное и неурочное время. Управдом, которому была подчинена столовая, не любил этих визитеров и категорически отказался дать им приют и обогрев, «пока не представят бумажки».
Признаться, мы все с почтением глядели на бесстрашного управдома.
Каждый праздник старичок-дворник укреплял над чугунными воротами особняка флаг, не просто флаг, а штандарт небывалого размера. Полотнище флага перевешивалось через улицу, чуть не достигало тротуара на противоположной стороне переулка. Огромный флаг был красного цвета с белым кружком посредине, на белом кружке чернела фашистская свастика. В особняке жил гитлеровский посол граф фон Шуленбург, тот самый, который после, в 3 часа утра 22 июня 1941 года, вручил объявление войны. Граф фон Шуленбург был потомственным юнкером, потомственным военным. Отец посла был в первую мировую войну фельдмаршалом на Западном фронте. Посол фон Шуленбург был высок, мордаст. Я видел его много раз – обычно в машине, но раза два встретил его и пешком. Посол шел по переулку и впереди посла шагали, глядя в землю, на сворке попарно восемь датских догов. Охрана в белых валенках двигалась по противоположной стороне. Фон Шуленбург и его тень прошагали от Кропоткинской до Гагаринского несколько раз туда и обратно и удалились в особняк.
Фон Шуленбург участвовал в заговоре Штауффенберга и был казнен Гитлером в 1944 году. На наших экранах показывались пытки, которым подверг Гитлер мятежных генералов. Этот документальный фильм был в ходу у Гиммлера. На наши экраны фильм попал через много лет, кусочками. Там есть кусочек с графом фон Шуленбургом.
После 1945 года, после войны и победы особняк в переулке не стали давать посольствам. Здесь нужно было поселить кого-то антивоенного, чтобы выветрить память о фон Шуленбурге и его визитерах. Особняк отдали Святейшему синоду, и в квартире Шуленбурга живет его святейшество Алексий, Патриарх всея Руси.
...А на углу Чистого переулка и Кропоткинской стоит здание Управления пожарной команды. В этом доме сто лет назад была полицейская часть, и в ней отбывал свой первый арест Александр Герцен.
В двадцатые годы была на этом здании мемориальная доска. Сейчас этой доски что-то не видно.
Малоизвестный очерк Шаламова
(послесловие В.Есипова)
Среди большого потока публикаций Шаламова конца 1980-х - начала 1990-х годов как-то затерялся его очерк «Чистый переулок». Он был впервые напечатан И.П. Сиротинской в журнале «Воскресенье» (№1, 1993 г.). Это бывший журнал «Советский Союз», выходящий ныне под третьим названием — «Новая Россия. Воскресенье».
Авторской датировки очерка, к сожалению, нет. Остается предполагать, что он был написан Шаламовым либо во время его журналистской работы по историческому москвоведению, которую он вел в рубрике «Смесь» журнала «Москва» в 1957-1958 гг., либо – позднее, в конце 1960-х годов, когда он начал писать главы своих «Воспоминаний». По крайней мере, замысел этой вещи относится, несомненно, к первому периоду, когда Шаламов вернулся в Москву и вновь пришел в Чистый переулок, где он прожил, может быть, самые счастливые свои годы.
Это время от его возвращения из Вишерского лагеря и женитьбы на Г.И.Гудзь (брак зарегистрирован 29 июля 1934 г.) до второго ареста 12 января 1937 года. Почти два с половиной года он жил в доме №8 по Чистом переулку в квартире №7 – у родителей жены, на четвертом этаже. Шаламов работал в это время в профсоюзных и ведомственных журналах «За овладение техникой» («ЗОТ»), «За ударничество», «За промышленные кадры» — их редакции располагались в центре столицы, в Доме Союзов, и он сотни раз ходил по переулку на работу, а также в манившие его театры и кино. Здесь он много раз прогуливался с женой, а потом - краткое время с маленькой дочерью Еленой на руках (она родилась 13 апреля 1935 г.). В этом доме, на кухне, где можно было курить, он вечерами и ночами писал свои первые рассказы. Сюда за ним ночью и пришли...
Спустя семнадцать лет, после Колымы, Шаламов тоже тянулся в Чистый переулок, несмотря на разрыв с женой, — здесь у него оставались родственники, которых он любил. Впрочем, был и нелюбимый родственник — шурин, старший брат жены, чекист-разведчик 30-х годов Б.И.Гудзь, с которым Шаламову встречаться никак не хотелось. Это – отдельный сюжет, который требует развития. Пока можно сказать лишь следующее: Шаламов был убежден, что именно шурин «сдал» его, написав донос в 1937 году. В автобиографии «Несколько моих жизней» он прямо писал; «Донос на меня написал брат моей жены»... Известно, что Б.И.Гудзь сразу не полюбил своего нового родственника — как «поповича»(сына священника) и «троцкиста» (участника антисталинской оппозиции), поэтому версия Шаламова имела основания. Известно, что старый чекист, перешедший со временем на хозяйственную работу, был крайне удивлен, что Шаламов вернулся с Колымы живым. Красноречивый факт привела свояченица Шаламова С.И.Злобина, жившая в середине 50-х годов той же квартире в Чистом: Борис Игнатьевич (располагавшийся там же в отдельной комнате), возмущаясь, срочно звонил в милицию, когда замечал Шаламова, приходившего сюда. Так он реагировал на незаконное пребывание в столице бывшего каторжника, которому было тогда определено житье только на 101-м километре. Больше всего его поразило то, что Шаламов был в 1956 году реабилитирован. Читал ли Б.И.Гудзь «Колымские рассказы», испытывал ли какие-то угрызения совести по поводу судьбы своего родственника – неизвестно. Сам он умер в 2006 году, в возрасте 104 лет...
Обо всей этой подоплеке должен помнить читатель, знакомясь с очерком и зная, какой пласт жизни Шаламова остался за его «кадром».
В условиях 1950-1960-х годов писать о сугубо личных мотивах, о живом еще Б.И.Гудзе, ему было невозможно, тем более – в очерке, предназначенном для печати (скорее всего – в журнале «Москва»). Но и тот, казалось бы, безобидный познавательный материал, который приводит Шаламов, не мог не вызывать в те годы цензурно-редакторского отторжения. Под запретом — еще со сталинской эпохи — было упоминание о выдающемся русском адвокате Н.К.Муравьеве – именно за то, что тот выступал защитником обвиняемых на процессе правых эсеров в 1922 г. (от репрессий в 1937 г. Муравьева спасло лишь то, что он умер в 1936-м). Под сомнением – фигура художника Ф.А.Малявина, потому что он стал эмигрантом (между прочим, Малявин – наряду с Врубелем – один из любимых русских художников у Шаламова, образ «малявинских баб» вошел в стихотворение «Рязанские страданья», написанное в Солотче у Солженицына). Совершенно неприемлемым было сочувственное изображение бывшего посла Германии в СССР Вернера фон Шуленбурга, который стал участником заговора против Гитлера и был казнен в 1944 г. (Тогда был неизвестен другой, еще более поразительный факт, характеризующий фон Шуленбурга: в 1941 г., за несколько недель до 22 июня, он конфиденциально информировал советского посла в Германии, находившегося в Москве, В.Деканозова о плане нападения Гитлера. Информация была доложена Сталину, но тот к ней не прислушался). Шло вразрез с идеологическими установками упоминание о том, что в бывшем немецком посольстве размещается резиденция тогдашнего патриарха Алексия I (Симанского), о самом существовании которого нежелательно было лишний раз упоминать в атеистической печати. На этом фоне сгущенного «негатива» маленькое замечание Шаламова о том, что в Чистом переулке не сохранилось памятной А.Герцена, было, наверное, последней каплей, не давшей его мемуарному очерку увидеть света...
Несомненно, что очерк должен занять место в будущих, более полных изданиях сочинений Шаламова. И коль скоро поднимается вопрос об увековечении памяти писателя в Москве, об установке мемориальной доски на одном из домов, где он жил, то лучшего места, чем дом №8 в Чистом переулке, — не найти.
Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.