Назад
Наука и художественная литература
«Потому-то «Капитал» и имел такой гигантский успех, что эта книга «немецкого экономиста» показала читателю всю капиталистическую общественную формацию как живую — с ее бытовыми сторонами, с фактическим социальным проявлением присущего производственным отношениям антагонизма классов» — пишет Ленин в книге «Что такое друзья народа».
Как живую! Всякий, кто перечитывал работы Маркса, не мог не поражаться их художественной цельностью, их образностью, их построением, делающим честь любому произведению так называемой художественной литературы. Грандиозна архитектоника «Капитала», где в первом томе мы на фабрике, во втором — в конторе капитализма, а в третьем — охватываем весь процесс капиталистического производства. Чрезвычайна драматизация событий, выраженная ярким, образным языком: «На место отдельной машины выступает здесь механическое чудовище, тело которого занимает целые фабричные здания и демоническая сила которого, сначала почти замаскированная, торжественно размеренным движением его исполинских членов прорывается в лихорадочно-бешеной пляске его бесчисленных рабочих органов в собственном смысле этого слова» (т. I, гл. XIII). Убийственна ирония: «рынок — истинный эдем прирожденных прав человека. Здесь господствуют только свобода, равенство, собственность и Бентам!»
«...Новорожденный капитал источает кровь и грязь из всех своих пор, с головы до пят» (т. I, гл. 24). Это — цитаты из первого тома «Капитала».
Раскроем наудачу «18-е брюмера Луи Бонапарта» — блестящее историческое исследование и революционный памфлет, оформленный чрезвычайно художественно. «Не нужно было злых чар Цируен, чтобы превратить художественно-прекрасную буржуазную республику в безобразное чудовище. Эта республика не потеряла ничего кроме приличной видимости. Современная Франция заключалась в готовом виде в парламентской республике. Достаточно было одного укола штыком, чтобы пузырь лопнул, и чудовище предстало взорам» (7 гл.). Или фраза о наполеоновской идее Луи Бонапарта — господства попов как орудия правительства и антирелигиозности обнищавших крестьян: «Небо было недурной придачей к только что приобретенному клочку земли, тем более, что оно делает погоду; но небо становится надругательством, лишь только его навязывают как гамену за парцеллу» и т. д.
Научный замысел Маркс всегда разрешал с помощью средств художественного воздействия. Большой знаток и любитель лучших образцов художественной литературы, Маркс мобилизовал свое художественное умение для лучшего оформления своих экономических, философских и исторических работ. Сказанное в равной мере относится и к другим великим ученым. Язык Энгельса прост и художественен. Что такое «Путешествие вокруг света на корабле Бигль» Дарвина — серия художественных очерков или научная работа? Все, начиная от первой фразы, представляет художественную ткань и в то же время является образцом научного творчества. Работы Тимирязева, акад. И. Павлова — это наши современники — свидетельствуют, что соединение художественности с подлинно-научным изложением не только вполне возможно, но сообщает научным работам особую силу, заключающуюся в эмоциональном увеличении действенности работы.
Дело не ограничивается простым использованием величайшими учеными средств художественного воздействия. История знает примеры разработки научных проблем средствами искусства.
Римский всадник Лукреций Кар, умерший в 51 г. до нашей эры, в своей поэме «О природе вещей» излагает учение Эпикура, — по выражению Маркса, «радикального просветителя древних времен». Поэма трактует физику Эпикура, развивает теорию атомов, теорию строения мира. Для разработки вопросов философски, вопросов чисто научных избрана форма художественного произведения, использованы средства искусства. И это не просто популяризация науки средствами поэзии. Ритм, образность поэмы не препятствуют, а способствуют развитию мысли. Искусство, поэтическое творчество здесь неотделимо от научного мышления. Ломоносов написал поэму «О пользе стекла», которая имела большую по своему времени познавательную ценность.
Круг читателей так называемой художественной литературы всегда гораздо шире круга читателей специальных технических вопросов. Кооперация художественного слова и науки взаимно друг друга обогащают, не говоря уже об огромном культурно-познавательном значении произведений, родившихся от этого единения. Попытки к созданию этого союза делались во все времена. Поэты первого классового общества (рабовладельческого) Гезнод, Эмпедокл, Овидий, Виргилий и поэты феодальной формации средневековья — Данте, Жан де Мэнг — в художественном творчестве трактовали научное вопросы своей эпохи. Крепнущий капитализм, молодость которого шла в бой с феодализмом под знаменем науки, дал Свифта, Гете, позднее Леконт де-Лиля, Виктора Гюго, затем Жюль Верна, Рене Гиля, Верхарна, Фламмариона. Уэллс в Англии, Валерий Брюсов в России дополняют этот список. Но «стык» науки и художественно-литературного творчества осуществляется и другими путями. Можно без преувеличения сказать, что каждый большой писатель является и ученым исследователем.
У Пушкина была библиотека в 3000 томов (огромнейшая по тому времени) с значительным процентом книг научного содержания. Есть известная запись Пушкина о том, что «надо быть с веком наравне» — стоять на вершинах научных знаний современности.
Работы Достоевского представляют безусловный интерес для психиатра. «Война и мир» Толстого представляет собой своеобразную теорию военного искусства.
Общеизвестно влияние творчества Гете — великого естествоиспытателя, большого ученого своего времени — на научные работы современников. Энгельс пишет в своем знаменитом письме к Маргарэт Гаркнес о том, что из «Человеческой комедии» Бальзака он, Энгельс, «узнал даже о смысле экономических деталей больше... чем из книг всех профессиональных историков, экономистов, статистиков этого периода, взятых вместе».
История литературы знает примеры совершенно исключительных научных домыслов людей большой художественной эмоции. О жидком воздухе, реальности наших дней, говорили еще Оридий и Виргилий. Примеры ближе: тот же Онорэ Бальзак в одном из своих романов предугадал за несколько десятилетий открытие желез внутренней секреции. Стриндберг в романе «Капитан Коль» указал на возможность добывать азот из воздуха. Я здесь сознательно не говорю о научном предвидении в работах Жюля Верна — о нем речь ниже. Но я хотел бы упомянуть о величайшем гении науки и искусства, величайшем ученом, первом инженере своего времени, музыканте, гениальном художнике — о Леонардо да-Винчи. Огромный сгусток художественной эмоции, заложенный в этом человеке, дал возможность получить ряд глубочайших прогнозов науки.
Так называемое вдохновение присутствует при всяком творческом труде. М. Горький в статье «Беседы о ремесле» приводит слова Лапласа: «Нетерпеливо стремясь познать причину явлений, ученый, одаренный живым воображением, часто находит эту причину раньше, чем наблюдения дает ему основание видеть ее». «Работа литератора подобна работе ученого», —добавляет Горький. Художественная эмоция и ее роль в научной работе — специфика «вдохновения» там и тут — этот вопрос еще не разработан психологами.
***
Если представить себе виды научного романа (повести, рассказа, стиха) —художественного произведения, разрабатывающего проблемы науки как темы, а не фона (научно-технического), для социальной биографии героя, то можно наметить следующие виды: исторический, географический, производственный и фантастический роман.
Авторы исторических романов — значительно более, чем авторы какого-либо другого жанра, —связаны с научной базой предмета своей работы. У каждого автора — своя историческая концепция изображаемых событий. В этом смысле чрезвычайно характерна работа Алексея Толстого над темой Петра I, темой, к которой он, как известно, возвращался на протяжении многих лет. И если в первом рассказе, опубликованном еще до революции, «День Петра I» Петр трактуется в плане личности, двигающей историю изолированно от масс, то в романсе, который написан Толстым в наши дни, художественно показана историческая закономерность и движущие классовые силы той эпохи. О безусловной познавательной ценности исторических романов говорить не приходится.
Писатель вообще всегда охотно брался за исторические темы (одни хроники Шекспира чего стоят) — так же, как летописец вносил долю художественного вымысла в записи событий. Объясняется это смежностью двух видов идеологий — литературы и истории. Специфика истории как науки заключается в том, что она является идеологией, как и литература. Вот почему, признавая большое положительное значение работ Жюля Верна, мы решительно отказываемся от исторических романов типа Мордовцева, Соловьева и т. п. С другой стороны, следует отметить отрицательность «художественных» работ такого типа, как «исторические» романы Анатолия Виноградова — яркое доказательство того, что получается, когда автор слишком вольно обращается и с концепцией вещи, и с фактами, и с календарем.
Значительную долю сказанного можно отнести и к романам географическим. Часть романов Майна Рида и того же Жюля Верна требовала безусловно большой специальной подготовки автора, и несомненна познавательная ценность их. С другой стороны, такое географическое исследование, как «Человек и земля» знаменитого французского ученого Элизе Реклю, содержит в себе много элементов художественной эмоции. Нет нужды говорить о художественной занимательности и познавательной пользе описаний всякого рода путешествий.
Упомянутые виды научного романа конечно далеко не исчерпывают всех возможностей художественной интерпретации идей науки и техники. Любая научная дисциплина и любая научная проблема могут быть темой разработки писателя.
Особое место принадлежит научной фантастике. Книгой «20 000 лье под водой» увлекалось не только юношество. Подвигами капитана Немо зачитывались военные специалисты и корабельные инженеры, и через несколько десятков лет «Наутилусы» стали реальностью. Аэростат или аэроплан — вот тема «Воздушного корабля». Научное предвидение победы и возможностей развития аппаратов тяжелее воздуха — эта заслуга Жюля Верна, не только заслуга историко-литературного порядка. Жюль Верн — знаток всех научно-технических достижений своего времени, талантливый фантазер — организовал молодежь на изучение технических вопросов. Книги Жюля Верна — до сих пор большая движущая сила, направляющая интересы читателей на действенную работу в науке и технике.
Научно-фантастический роман — наиболее закрепившийся и распространенный вид научного романа. Еще поэт Сирано де-Бержерак, ученый и исследователь, один из образованнейших людей XVII в., писал о полете на луну с помощью ракет. Известны художественные работы ученого Фламмариона. К научно-фантастическому роману относятся и романы, так сказать, социальной фантастики типа «Утопии» Томаса Мора, вдохновившего многих революционеров, и типа Беллами «Через сто лет».
Крупнейшим представителем научно-фантастического романа является наш недавний гость Герберт Уэллс. Кто-то подсчитал, что в своих художественных работах Уэллс затронул свыше 1600 научных проблем. И он, как и Жюль Верн, — человек большой культуры, глубокого знания научных вопросов. В рассказе «В морской глубине» Уэллс описывает водолазный прибор для погружения в океан на глубину до 5 миль. Современная техника сходна с предвидением Уэллса. Движущиеся тротуары в романе «Когда проснется спящий» (этот роман, между прочим, — опыт соединения социальной и научно-технической фантастики) известны многим.
Надо однако отметить, что работы Жюля Верна более близки нам, чем работы Уэллса. Жюль Верн — представитель еще здорового класса буржуазии; слово «наука» еще написано крупными буквами на ее знаменах. Ко времени Уэллса, времени загнивающего капитализма, когда тысячи изобретений не могут добиться патентов из-за кризисов сбыта, когда изобретаются убивающие машины, когда в ходу страшный лозунг — «мораторий на изобретения!», к этому времени научно-фантастический роман капиталистического мира теряет свою научную четкость. Уже в «Борьбе миров» побеждающие землю марсиане бьются тепловым лучом — прибором очень туманной конструкции.
Современные западные научно-фантастические романы очень характерны для эпохи, когда царствует философия Шпенглера, агитирующего против техники («Человек и техника»). У Пьера Мак-Орлана в 2000 г. человечество делится на две группы: ученых и роботов — механических людей. Новый мир прекрасен, но шестирукие железные роботы разгоняют сборища ученых. У Жана Пенлеве — автора «Купсилл Курранта» —роботы уничтожают людей.
В романе Альдоуса Хэксли «Великолепный новый мир» проповедуется идея «наука для немногих». Миром правят ученые (сравни с идеями технократии в США), и золотой век, ведущий летоисчисление с «эры Форда», создается ценой потери способности людей к эмоциональной жизни, отказа от искусства. Хэксли — ученый (племянник известного Юлиана Хэксли) художественно разработал в романе ряд научных проблем в плане последних достижений науки. Но картина мира дана так, что человек нашей эпохи, попадающий в «великолепный новый мир», кончает самоубийством. Художник Запада боится торжества науки, он представляет науку только в руках буржуа, и мрачные картины будущего рисуются научному фантасту. Нового социального строя, который возьмет науку и разовьет ее так, как не снилось лучшим научно-фантастическим романистам буржуазии, заставит технику служить человеку — часть художников Запада не видит или не хочет видеть. Такой научно-фантастический роман может скорее отпугнуть читателя от науки, чем приблизить к ней.
Но если научная фантазия художников Запада скована их социальной слепотой, то какие необъятные перспективы научного предвидения открываются в стране победоносной молодой науки — в СССР! Напомним слова Энгельса о том, что с победой пролетариата начинается подлинная история человечества в отличие от предыстории времени, связанного с классовой борьбой. Наше величайшее научное будущее ждет своего описания. Страна жадно впитывает все научные открытия мира, реализует их. Расщепление атома, переливание крови трупов, работы по определению пола зародыша, работы Мичурина, Иоффе, Павлова — сотни и тысячи интереснейших проблем ждут своего художественного воплощения.
Но инженеры завода «Севкабель» пишут нашим писателям (Лит. Лен-д, 26/VII 1934 г.): «У нас есть к советским писателям просьба, непосредственно связанная с нашей специальностью. В советской литературе совсем нет научно-фантастического романа. Романы Богданова, очень скучные и серые романы Беляева — и все. Был, правда, еще «Гиперболоид инженера Гарина» (А. Толстого), но его никак нельзя назвать научно-фантастическим романом. Скорее просто фантастическим. Беда романов Беляева, например, в том, что он исходит не из реальных достижений современной техники, продолжая ее возможности в будущее, а от каких-то совершенно выдуманных концепций. Между тем нам необходимы не просто вымыслы на технические темы, но, так сказать, перспективный роман, который раскрывал бы возможности развития техники в условиях планового социалистического хозяйства. Нам нужен советский Жюль Верн или Уэллс».
Однако романы Беляева при всем их техническом и научном несовершенстве зачитывались до дыр нашей молодежью. Так велика потребность в этом жанре. Спрос на научно-фантастический роман огромен. Это настойчиво подчеркнул съезд писателей в выступлениях пионеров и взрослых читателей и наконец самих писателей. К сожалению, широкую читательскую популярность получили романы Алексея Толстого «Гиперболоид инженера Гарина» и «Аэлита». Оба романа —антинаучны. Образование А. Толстого (он — инженер технолог) не сослужило той службы писателю, на которую можно было надеяться. По поводу беспомощности этих романов в плане научной фантастики писалось много. Отмечу лишь признание самого А.Толстого («Борьба за технику», № 17-18): «В “Гиперболоиде инженера Гарина” я писал о ядре, пущенном в землю на глубину в 25 км.И только сейчас, перерабатывая своего Гарина, я обнаружил эту ошибку. Ведь ядро, падая на 25 км, будет совершенно расплющено». Аппарат для полета на Марс инженера Лося описал более чем расплывчато. Подобная небрежность недопустима для автора научно-фантастического романа. Но если образование инженера не принесло пользы А. Толстому в его работах над научной фантастикой, то роман инженера В. Никольского «Через тысячу лет» представляет безусловный интерес: водородная плавка, прозрачное железо, металлургический завод без доменных печей—ряд ценных технических проблем. Упомянем еще А. А. Богданова — математика, политэконома, философа, директора института переливания крови, человека, мечтавшего о создании «единой науки», и автора всем известных романов «Инженер Мэнни» и «Красная звезда». И здесь — сочетание глубоких научных знаний известным художественным талантом принесло положительные плоды.
Научная фантастика безусловно заслуживает чрезвычайного внимания писательских, инженерно-технических и научных сил. Перспективы, этого жанра огромны. Инж. М. Ильин — писатель, приобретший мировую известность своим «Рассказом о великом плане», пишет: «С научно-фантастической книгой у нас плохо. Что делают авторы такой книги? Они произвольно, на всякие лады комбинируют уже известные факты... Земля 2000 г. похожа у них на выставку новейших изобретений. Не такой должна быть научно-фантастическая книга! Подлинная научная фантастика должна быть основана не на произвольном комбинировании известного, а на том, чтобы выводить необходимые следствия из новых условий».
«Подлинный научно-фантастический роман — это форпост науки в неизведанном».
Вернемся к Лукрецию Кару и Ломоносову. И «О природе вещей», и «О пользе стекла» формально представляют собой поэмы, т. е. стихотворные произведения. Есть стало быть возможность разрабатывать научные вопросы в самой стесненной форме поэтического творчества — в стихе. Стих — форма наиболее чистой художественной эмоции в области слова — может нести познавательную нагрузку. Самая специфика стиха — ритм, звуковая организация — обладает по сравнению с художественной прозой большей силой непосредственного эмоционального воздействия на читателя. Использование в этой форме научной тематики сулит, с одной стороны, большое русло пропаганды идей науки и техники, а с другой — представляет интереснейшее поле деятельности для поэта.
В предисловии к сборнику стихов «Дали» (М., 1922 г.) Брюсов писал: «Стихам, собранным в этом сборнике, может быть сделан упрек, что в них слишком часто встречаются слова, не всем известные: термины из математики, астрономии, биологии, истории и других наук, а также намёки на разные научные теории иисторические события.
Автор, конечно, должен признать этот факт, но не может согласиться, чтобы все это было запретным для поэзии. Ему думается, что поэт должен, по возможности, стоять на уровне современного научного знания и вправе мечтать о читателе с таким же миросозерцанием. Было бы несправедливо, если бы поэзия навеки должна была ограничиться, с одной стороны, мотивами о любви и природе, с другой — гражданскими темами. Все, что интересует и волнует современного человека, имеет право на отражение в поэзии»...
Смысл там, где змеи интеграла
Меж цифр и букв, меж d и f.
В следующем сборнике «Меа» (1924) Брюсов помещает в числе научных стихов известное стихотворение «Мир электрона»:
Быть может эти электроны —
Миры, где пять материков.
Искусства, знанья, войны, троны
И память сорока веков.
Еще быть может каждый атом
Вселенная, где сто планет.
Там все, что здесь, в объеме сжатом,
Но также то, чего здесь нет.
К сборнику «Меа» Брюсов составляет специальное примечание, имеющее культурно-познавательное значение. За Брюсовым останется навсегда заслуга человека, пробившего дорогу новой тематике стиха.
Из советских поэтов в области научной поэзии давно и упорно работают Вл. Нарбут и Зенкевич. Стихи Нарбута «Малярия», «Шаропоезд» и даже «Микроскоп» интересны и познавательно и жанрово, хотя и страдают некоторым механицизмом. Поэты Сельвинский и Антокольский в ряде стихотворений приближаются к научной поэзии. Опыт поэмы Сельвинского «Как делается лампочка» — поэмы незаслуженно мало оцененной нашей критикой — весьма интересен. Нигде поэзия так не отстает, как на одном из основных фронтов нашей действительности — на фронте науки и техники. Поэт Ознобишин более 100 лет назад написал поэму о своем современнике — знаменитом естествоиспытателе Кювье. Сделалась ли достоянием поэзии жизнь и работа таких ученых мирового значения как Иоффе, Бах, Мичурин? Нет.
Техническая и научная неграмотность наших поэтов еще больше, чем прозаиков. Возьмите любое произведение наших поэтов — познавательное значение их в плане научных и технических вопросов ничтожно, если совсем не отсутствует. Поэты пишут о заводе в самых общих выражениях. Пишут о земле так, как писали сотни лет назад. Пользуюсь случаем напомнить правильное соображение Мариэтты Шагинян о том, что «писатель (и поэт), описывая природу, не учитывает развития агрокультуры, и «популяризация» например девственных лесов — это реакционный показ вещи. Просто удивительно, что ни одного поэта (и писателя) не зажег художественно такой вопрос, как столкновение классической физики с новыми открытиями, столкновения Ньютона и Эйнштейна». И поэт и писатель в лучшем случае мыслят Цингером и Краевичем. А у поэтов, как тысячи лет назад, солнце продолжает всходить на востоке и заходить на западе. Здесь Коперник до сих пор не сломил Птоломея.
В статье «О библиотеке поэта» М. Горький приводит стихи:
По свидетельству «Капитала»
(В первом томе, в пятой главе)
Новый дом возникает сначала
В человеческой голове,
Хоть и карликовых размеров,
Но в законченном виде уже
Он родится в мозгу инженеров
И на кальковом их чертеже.
И далее автор стихотворно развивает мысль Маркса о предварительном, идеальном представлении результата труда у человека, который изменяет форму того, что дано природой, выполняя сознательную цель, — о труде как целесообразной деятельности (знаменитый пример архитектора и пчелы взят автором в эпиграф стихотворения):
Ну, а ты, под напевы гармоник
Из деревни пришедший с пилой,
Кем ты будешь, товарищ сезонник,
Архитектором или пчелой?
Стихотворение большое по размеру. Горький пишет: «Я несколько раз читал эти стихи различным людям, слушатели встречали стихи равнодушным молчанием или поверхностной критикой их технической слабости... Но никто не отметил того факта, что одна из ценнейших идей основоположника истинно-революционной философии стала достоянием поэзии». Кстати вопрос об архитекторе и пчеле относится и к нашим писателям и поэтам. «Наука, ее открытия и завоевания, ее работники и герои — все это должно бы явиться достоянием поэзии. Эта — научная — область человеческой деятельности может быть более, чем всякая другая, достойна восхищения, изумления, пафоса». — Эти слова Максима Горького до сих пор не нашли достаточного творческого отклика.
Разработка научной тематики в поэзии сулит несомненное формальное обновление стиха, несет с собой и изменение способов словесной передачи стиха. Трудно сейчас уловить тип чтеца научной поэзии. Во всяком случае это не чтец «Мхатовского» типа и не скандирующий декламатор-поэт.
***
Вопрос о союзе художественного слова и науки, союза искусства и науки не ограничивается наукой как темой произведения.
Вопрос обстоит так, что каждое художественное произведение социалистического реализма должно нести познавательную нагрузку. И если наука и техника берутся как фон социальной биографии героев, то и в этом случае точность описания производства, места и условий работы должна быть включена в художественный минимум, требуемый от писателя.
Растущая техника приводит к росту научных и инженерно-технических работников, которые становятся основной группой интеллигенции нашей страны. Это, во-первых, создает особо требовательный в определенных вопросах кадр читателей художественной литературы, а во-вторых, обязывает писателей к показу именно героев производства, техники и науки. Между тем техническая неграмотность писателей распространена настолько, что не почитается и грехом. Большей частью писатель просто избегает затрагивать вопросы науки и техники.
Любопытно, что если бы провести анкету по ценности известной книги Всев. Иванова «Бронепоезд 14-69», группируя рецензентов по профессиям, то наименьшую популярность «Бронепоезд» имел бы, вероятно, среди железнодорожников. Писатель Д. Сверчков сообщал автору статьи, что когда он работал в качестве директора Дома техники НКПС, отзыв рабочих железнодорожников о книге Иванова был почти стандартен — «Книга хорошая, но только... автор совсем не знает железной дороги». В условиях гражданской войны, полосы боев — боевая единица — бронепоезд никогда не остановился бы перед трупом на рельсах. А ведь это — кульминационный пункт повести. Кроме того паровоз бронепоезда ставится не в начале, а в середине состава, и машинист видеть трупа не мог.
Недосмотр, небрежность автора в отношении материала снижает художественное значение вещи. Правильно формулировал это читатель Волков («Литературная газета» от 5 октября 1933 г.), указывая, что «фабула — собственность автора, естественные же, исторические и бытовые особенности должны быть изложены правдиво, иначе произведение теряет свою ценность».
Другой тип «подхода» или, вернее, обхода технической и научной стороны вопроса, чрезвычайно распространенный, являет Леонид Леонов в романе «Скутаревский». Недостатки его хорошо формулировал Катанян («Литературная газета» от 5 сентября 1934 г.): «Наука, методология и технология советской научной работы «засекречены» у наших авторов настолько, что советские ученые выступают перед читателями почти как средневековые алхимики: где-то такое что-то такое кипятят, нагнетают, смешивают, пускают в ход какие-то конденсаторы и выпрямители, мучаются, переживают и потом внезапно выясняется, что фокус блистательно «не удалси» или «удалси».
В качестве примера чрезвычайно добросовестного отношения к материалу приведу «Энергию» Гладкова, о которой главный инженер ГУМПа Точинский («Литературная газета» от 14 июля 1934 г.) говорит: «Технический материал, который введен писателем в роман, подан в основном правильно и живо, а это значительный и редкий успех. Но «Энергия» была результатом пяти лет пребывания Гладкова на Днепрострое и тщательного изучения на месте технологических процессов. «Я систематически пользовался, — сообщает Гладков, — консультацией виднейших и талантливейших инженеров и изучал литературу по металлургии, гидротехнике и пр.».
Жалобы на свое дилетантизм в вопросах науки и техники слышатся от большинства писателей. Но это не беда писателей, а их вина. Нежелание работать над материалом, требующим длительной и глубокой учебы, создавшийся почему-то взгляд на научно-техническую сторону художественного произведения как на дело пятой и десятой важности, наконец взгляд на разработку научной тематики, как на невыигрышное и незаметное дело —все это, сопряжённое с возмутительным пренебрежением к этому жанру (научная тематика) наших издательских организаций, — приводит к тому странному положению, когда резкий спрос на художественные произведения научной тематики встречают лишь декларативный, но отнюдь не творческий ответ большинства наших писателей. Ни один писатель не станет возражать против того, что необходим, первоочереден показ героя второй пятилетки — пятилетки овладения техникой — ударника, техника, инженера. Но надо твердо понять, что из учение и показ людей техники без изучения и овладения знанием о самой технике в полной мере невозможен.
Роман, во-первых, утрачивает познавательную ценность, а во-вторых, писатель лишается возможности показать героя наиболее полнокровно. Кроме того, влияние труда на переделку человека само по себе дифференцированно, и металлургия, скажем, вносит в характер человека иные черты, чем машиностроение. Известно влияние профессии на характер и поведение человека. Но детализировать этот вопрос применительно, скажем, к отрасли промышленности — кому же как не писателю это подмечать? Здесь писатель мог бы связаться с психотехником. Я не знаю, ознакомились ли уже наши писатели с тем, что город Витебск становится городом сплошной технической грамотности. А ведь это — новая высшая ступень культуры масс. Какие требования поставят-эти читатели перед писателем?
***
От жизни, от нашей действительности отстает не только сама литература в ее содержании (в показе героев и т. п.). Инструмент создания художественной литературы — язык, лексикон, словарь литературы, система образов — слишком устарела. Это особенно заметно в нашей поэтической практике. Взгляните в арсенал нашей лирики: пятилепестная сирень, луна и звезды, изображение которых делает честь разве что человеку каменного века. Я не хочу, чтобы меня поняли, что на звезды должно быть наложено какое-то поэтическое «табу». Я хочу указать лишь на то, что поэты упорно не хотят знакомиться с космографией и астрономией. Луну можно сравнивать с лицом любимой девушки, как принято у большинства поэтов, и с печатью на мандате, как это делает Луговской, — в обоих случаях польза для читателя очень сомнительная.
Вообще координация образов и метафор — одна из самых важных и ответственных для поэта задач. Жан Жироду правильно заметил, что вообще можно сравнивать любое с любым. Моменты для сравнения всегда найдутся. Значит, дело не в ярком сравнении, а в том, чтобы весь комплекс сравнений сделать наиболее отвечающим потребностям читателя сегодняшнего и завтрашнего дня. Потребность же эта связана с вопросами культуры, вопросами пропаганды идей науки и техники. Употребляемый же литературный словарь таков, что может служить лишь тормозом в развитии сознания человека.
Важнейшая задача второй пятилетки — уничтожение корней капитализма в экономике и сознании людей — требует от работников художественной литературы такого внимания к вопросам слова, к вопросам метафоры, какого не требовала от писателя ни одна эпоха. Система образов реакционна у многих наших современных поэтов. Здесь мы сталкиваемся с вопросом идеологических пережитков в языке современных поэтов и писателей — с явлением так называемого анимизма и антропоморфизма. «Рыдающий» ветер, «плачущее» море — на все это еще сохраняется взгляд как на признак художественности произведения, хотя это скорее антихудожественность и антинаучность. Борьба за чистоту языка, поднятая М. Горьким, должна быть связана с борьбой за точность языка. Общение с наукой сыграет несомненно огромную роль в этом отношении. Наука обогатит язык.
Из сказанного достаточно ясно видно, какие пути, какие перспективы в смысле развития культуры масс и в смысле взаимной пользы обещает союз художественного слова и науки. Прежде всего чрезвычайно расширяется культурный горизонт читателя, культурный горизонт масс. Правильно указывает проф. Лапиров-Скобло, что «художественная книга больше любого ученика может заразить любовью к науке и технике, стать проводником величайших научных идей, открытий и изобретений». Через искусство, через художественные произведения массовый читатель знакомится, связывается с важнейшими проблемами науки и техники. В художественной литературе наука и техника приобретают мощнейший рычаг подготовки широких масс к восприятию науки. «В нашей литературе не должно быть резкого различия между художественней и научно-популярной литературой», — говорит Максим Горький. Познавательное значение романа, повести, рассказа, стиха увеличивается во много раз. И более: фантазия писателя, его художественная эмоция, имеющая базой глубокое изучение научных и технических проблем может послужить существенным фактором движения науки вперед и выше. Жюль Верн тому свидетельство.
Совместная работа обогатит язык научных работ, сообщит им эмоциональную зарядку, расширит контингент потребителей научного творчества, сделает последнее общедоступней. До сих пор в отношении языка научных работ наблюдается (за немногими исключениями) известное пренебрежение к вопросам словесной одежды, пренебрежение, заставляющее вспомнить лапутян из «Путешествия Гулливера» Свифта или богословов Эразма Роттердамского: «Свое невнятное бормотанье почитают они признаком глубокомыслия, недоступного уразумению толпы. Законы грамматики кажутся им несовместимыми с достоинствам священной науки» (Похвала Глупости). Мысль оденется в прекрасные одежды, и восприятие научной работы будет много сильней, чем тогда, когда «в ушах слушателей раздаются звучные титулы докторов величавых, докторов изощренных, докторов изощреннейших, докторов серафических, докторов святых и докторов неоспоримых. Засим следуют большие и малые силлогизмы, конклюзии, королларии, суппозиции и прочая схоластическая дребедень». И аббат Жером Куаньяр у Анатоля Франса не скажет, что «ученейшие среди нас отличаются от невежд единственно приобретенной ими способностью тешить себя сложными и запутанными рассуждениями».
Писатели должны помочь работникам науки притти в художественную литературу. Литература обогатится созданием научно-популярных книг, так необходимых для массового читателя. Именно об этом мечтает Горький, когда пишет, что «у нас еще не все понимают, почему маленький камень или щепка, брошенная в воздух, падают на землю, а огромные аэропланы могут летать подобно птице... Нам нужно организовать тесное и дружное сотрудничество литературы и науки».
Наука в свою очередь обогащает язык, приносит новые формы произведений, новых героев. Наконец общение с наукой и техникой расширяет культурный горизонт самого писателя. Общение это не есть простое ознакомление с достижением различных отраслей науки. Общение — в изучении методологии, путей развития, перспектив науки, включение в ее жизнь. Кроме того, самый подход людей науки к изучению материала, самые, так сказать, принципы научной работы — большая школа для писателя. Достаточно вспомнить, как работал Бальзак.
По специальности литератора надо читать все. Но в разработке научной тематики необходимо ограничение, углубление за счет ширины, универсальности, несущей с собой дилетантизм. Писатель должен помнить, что нет «просто ученого исследователя, а есть математики, механики, физики, химики, биологи, медики, социологи, историки, языковеды и пр.» (акад. В. Комаров). И в этом отношении и в пропаганде науки и техники необходимо тесное сотрудничество работников науки и литераторов. «Спаренная езда» — писателя и ученого, о которой говорил Горький на съезде писателей — главнейшая форма сотрудничества. Работающий над научной тематикой писатель следит за движением работы, он строит догадки, он отдает на суд ученых свою вещь. С писателем спорит ученый, — какой еще комплимент нужен писателю? Представьте себе работу коллектива писателей и ученых (при специализации и «прикреплении» литератора к определенной отрасли науки) над большой книгой о будущем нашей страны, о будущем мира. Каждый писатель и ученый вносит свою фантазию и свои знания, строит свою часть общего монументального здания. Какая грандиозная архитектура! Какое захватывающее и культурнейшее художественное произведение. Какая плановость в создании научно-художественных произведений, призванных формировать научное мировоззрение читателя! Надо широко открыть писателю доступ в лаборатории, в музеи, в архивы, обеспечив его постоянным инструктажем специалистов. Это особенно важно для молодого писателя, который не имеет еще имени, могущего открыть ему двери к сотрудничеству с деятелями науки и техники.
Важность организационного момента здесь ясна. Организация постоянной консультации научных работников для писателя. Организация общественных читок научно-художественных произведений. Ценным является предложение, выдвинутое на встрече ученых и писателей в редакции журнала «Октябрь» проф. Левиным и доцентом Апириным о создании бригады писателей и ученых для просмотра вышедшей за последние годы художественной литературы на научную тематику. Результаты этого обследования несомненно будут очень поучительны. Работа эта должна быть связана и с просмотром того, как писатели показывают наших ученых и техников. Я вспоминаю очерк писателя Лидина об акад. И. П. Павлове. Лидин начал с сообщения о неоднократно высказываемом Павловым скептицизме в отношении способности писателя — эмоциональной натуры по преимуществу — понять работу ученого — по преимуществу мыслителя. К сожалению ни сам Лидин, ни другие писатели не сделали ничего для того, чтобы лишить этот скептицизм оснований.
Организация читательских конференций по научно-художественной литературе, созываемых совместно писателями и учеными, — также одна из форм совместной работы. У нас никогда не был организован отклик читателей на вопросы науки и техники в художественных произведениях. Организация встреч, бесед деятелей науки и искусства, наконец общественные выступления — вечера научно-художественной литературы, осуществляемые писателями и учёными. Вечера научно-художественной литературы в научно-технических учреждениях, вузах, университетах культуры.
Наука и искусство в нашей стране — не самоцель и не только средство познания, а средство изменения, переделки мира. Задача советской художественной литературы — переделка человека, т. е. переделка читателя. Это достигается и показом переделки людей, людей, несущих в себе новое, социалистическое качество личности — и отражением отвратительности капиталистического строя, это достигается и показом достижений науки и техники в их динамике, в их перспективах в условиях социалистического хозяйства. Здесь — право писателя на разработку научной тематики. По-прежнему в центре внимания остается человек. Человек, овладевающий высотами науки и техники, изучение и показ его психики, отыскание сюжетных пружин в самом разрешении научной и технической проблемы — такой человек еще не показан нашей литературой. Вся эта работа может быть осуществлена лишь при тесном союзе художественного слова, науки и техники.
***
Сближение науки и искусства не ограничивается одной областью художественного слова. Уже сейчас практически может быть поставлен вопрос о взаимосвязи науки и кино. Здесь и исторические, и географические, и производственно-технические фильмы.
Научная фантастика о кино — дело также не новое. Сейчас готовится фильма «Космический рейс» — база этой фильмы — работы Циолковского. Возможности кино чрезвычайно велики и в пропаганде идей науки и техники, и во взаимодействии специфики науки и киноискусства. Весьма интересно может быть разрешен вопрос о создании научно-художественного театра.
Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.