Сергей Соловьёв

Внутренние рецензии как инструмент цензуры. Случай Варлама Шаламова

Внутренние рецензии советских издательств практически не становились предметом научного изучения. Есть примеры научного анализа рецензий 20-х годов, есть также работа И.С. Кузьмичева и Е.М. Гушанской «Редактирование художественной литературы»[1], в которой, однако, разговор о внутренних рецензиях идет прежде всего с точки зрения изучения редакционно-издательского процесса, а не механизмов функционирования цензуры или борьбы с ней.

В основном я сосредоточусь на редакционной судьбе произведений В.Т. Шаламова, как наиболее выразительном и одновременно наиболее типичном примере цензурной работы рецензий.

Внутренние рецензии несут в себе важный пласт информации по истории цензуры, относящийся к тому ее уровню, где автор текста сталкивался с инстанцией, непосредственно решавшей, прочтет ли этот текст советский читатель. В стилистике и содержании внутренних рецензий отражались не только конкретные решения партии и правительства в области культурной политики, но и идеологическая атмосфера, которую подчас трудно описать, опираясь только на документы ведомств, руководивших советской литературой. Эту идеологическую атмосферу и в сталинские, и в «оттепельные» времена рецензенты улавливали очень чутко. Сами эстетические предпочтения большинства рецензентов 50-х — 60-х гг., казалось бы, не имеющие прямого отношения к господствующей идеологии, были сформированы под влиянием официоза. Кроме того, большую роль играли и личные отношения писателей, рецензировавших друг друга зачастую в анонимном порядке (авторы произведений не всегда получали возможности ознакомиться с рецензиями)./59/

Путь литературного произведения в издательстве был таков. Автор писал заявку — формальный документ, который содержал сведения о самом авторе и общие данные о книге. Заявки могли быть чисто номинальными, если автор имел уже с издательством постоянный контакт. Следующий этап, собственно, и был этапом внутреннего рецензирования. Рецензии должны были обеспечить оценку рукописи с художественной и с идеологической («идейной») точек зрения. Определял рецензентов — из числа писателей (обязательно членов Союза писателей), критиков, в ряде случаев филологов[2] — ведущий редактор книги, однако, по сложившейся традиции, они не должны были вызывать резкого отторжения ни у редакции издательства, ни у автора книги.

«Схема внутренней рецензии должна была содержать:

• мнение об авторе, его творческой манере и потенциальных возможностях, оценку его прежних публикаций;
• характеристику рукописи;
• критические замечания и советы по доработке;
• четко сформулированные выводы»[3].

Формы рецензий были самыми произвольными, но в любом случае должны были включать упомянутые пункты.

Первой книгой В.Т. Шаламова, поступившей в издательство «Советский писатель», стал небольшой сборник стихов «Огниво» (1961 г.). Несколько слов о том, в каком положении тогда находился автор «Колымских рассказов».

Варлам Тихонович Шаламов вернулся в Москву в ноябре 1953 года после 16 с половиной лет колымских лагерей и ссылки, однако вплоть до реабилитации, состоявшейся в июне 1956 года, был вынужден жить и работать агентом по снабжению торфопредприятия за 101-м километром в Клинском районе Калининской области. В это время Шаламов и начинает работу над «Колымскими рассказами». В 1957 году подборка стихов под названием «Стихи о Севере» была опубликована в майском номере журнала «Знамя», одновременно Шаламов начал работать внештатным сотрудником в журнале «Москва» (ноябрь 1956 г.). Однако в 1958 году начались тяжелые болезни, сделавшие невозможным для него регулярную журналистскую работу, и с 1959 по 1963 г. Шаламов, получавший /60/ нищенскую пенсию по инвалидности[4], подрабатывал рецензентом самотека в журнале «Новый мир».

Сборник, называвшийся «Лиловый мед», поступил в издательство летом или осенью 1957 года и поначалу встретил резкий отзыв Виктора Фёдоровича Бокова[5]. Интересно, что сам Боков тоже был репрессирован: арестован в 1942 г. и находился в Сиблаге до 1947 г., а затем до 1956 г. — в ссылке в Калужской области. Тем не менее, этот факт не повлиял на направление критики Боковым стихов Шаламова. «Колымская тема» встретила у рецензента резкое отторжение:

«Не стоит печатать стихи, в которых есть намеки на беды биографии:

И не забыть мне никогда
Тот голубой квадрат,
Куда взошла моя звезда
Лишений и утрат.

или:

Пусть на той оленьей тропке
Откровеньем наших бед
Остается этот робкий
Человечий след

Или

Когда в смятеньи малодушном
Я к страшной зоне подойду

Я в данном случае не стою за запрет темы, она не стала главным содержанием стихов, не зазвучала во всю полноту гражданских чувств, а стала намеком на затаенные обиды, а об этом нельзя говорить вполголоса»[6].

Виктор Фёдорович Боков, поэт, собиратель фольклора, который с 1958 по 1962 год выпустил в «Советском писателе» 5 книг стихов, в этой рецензии сознательно, с моей точки зрения, отмежевывается от лагерной темы с тем, чтобы подчеркнуть свою лояльность (особенно в связи с подготовкой собственных книг в «Советском писателе»). Особенно это заметно в последнем примере. Полностью стихотворение Шаламова звучит так:

Меня застрелят на границе,
Границе совести моей.
Кровавый след зальет страницы,
Что так тревожили друзей./61/

Когда теряется дорога
Среди щетинящихся гор,
Друзей прощают слишком много,
Выносят мягкий приговор.

Но есть посты сторожевые
На службе собственной мечты.
Они следят сквозь вековые
Ущербы, боли и тщеты.

Когда, в смятеньи малодушном,
Я к страшной зоне подойду,
Они прицелятся послушно,
Пока у них я на виду.

Когда войду в такую зону
Уж не моей — чужой страны,
Они поступят по закону,
Закону нашей стороны.

Чтобы короче были муки,
Чтобы убить наверняка,
Я отдан в собственные руки,
Как в руки лучшего стрелка.

Видно, что лагерной темы в стихотворении нет — по крайней мере, в первом приближении, — что слово «зона» используется прежде всего не в пенитенциарном значении, но В.Ф. Боков в своей рецензии выводит именно это значение на передний план, возможно, чтобы его самого не заподозрили в попытке скрыть крамольную тему. Чисто вкусовых замечаний у него тоже немало. Например, он пишет:

«Часто поэтичности образа мешает грубый натурализм:

Не поднимет земляника
Воспаленных глаз

— это разные категории — земляника всегда приятна, воспаленные глаза неприятны, образ неэстетичен»[7].

Но на самом деле это стихотворение изначально заканчивалось также намеком на «беды биографии»:

«Я-то знаю, в чем тут дело,
Кто тут виноват.
Отчего виски седели
И мутился взгляд./62/

Отчего в воде озерной
Сам не узнаю
И прямой и непокорной
Молодость мою?»

В итоге в сборник вошел вариант этого стихотворения, в котором «воспаленные глаза» земляники остались, а вот концовка была изменена и автобиографический контекст исчез[8].

Вне зависимости от своих мотивов, В.Ф. Боков способствовал тому, что издание первого сборника стихов Шаламова отодвинулось на три года. Книжка «Огниво» вышла в свет в 1961 году, причем в нем сохранилось несколько стихотворений, осужденных В.Ф. Боковым в его рецензии[9], даже несмотря на то, что он стал (вместе с М.Д. Львовым) составителем сборника. Однако стихи колымской тематики были из него исключены почти полностью.

Такая же судьба постигла и вторую книгу Шаламова — «Шелест листьев». Рецензенты С. Трегуб и Вл. Мильков написали в целом благожелательные рецензии, однако в редакционном заключении, основанном на этих отзывах, отмечалось:

«В частности, цикл стихов, названный Шаламовым «Из колымских тетрадей» (25 стихотворений) не представляется редакции таким, который обогащал бы его книгу и поэтически и с точки зрения ее подлинно гражданского звучания. Стихи этого цикла не отмечены печатью того большого таланта, которым радует читателя В.Шаламов в других своих стихах — они преимущественно информационны, нередко описательны — и только. В.Шаламов не «смакует» «Колымские ужасы», но и не привносит в т. н. «лагерную» тему ничего того, что звучало бы самобытно и значительно после выхода в свет повести Солженицына и ряда произведений других авторов.

Этот цикл (поэтически не сильный) резко контрастирует со светлым, мудрым, очень человеческим звучанием всей книги В.Шаламова»[10].

Наиболее яркие колымские стихи, разумеется, ни в этот, ни в последующие сборники не попали. Для других сборников благоволивший к Шаламову редактор В.С. Фогельсон подбирал/63/ наиболее толерантных рецензентов, но все равно даже вкусовая правка — неминуемая при таких условиях издания — часто сочеталась с идеологической[11].

Цитированное выше сравнение с «Одним днем Ивана Денисовича» стало одним из центральных моментов в борьбе Шаламова за публикацию своего главного произведения — «Колымских рассказов».

На волне успеха двух своих поэтических сборников — «Огниво» и «Шелест листьев» — (пусть и искалеченных бдительными редакторами и рецензентами) Шаламов попытался опубликовать в «Советском писателе» свое главное произведение — «Колымские рассказы». Причем он пытался сделать это дважды. Надо сказать, что Шаламов достаточно наивно воспринимал окно имеющихся возможностей публикации своей прозы. Но в данном случае, как показывают внутренние рецензии, опубликовать их считал возможным не только он один.

Шаламов начал писать их еще в 1954 г., сразу по возвращении с Колымы, и к началу 1960-х создал уже несколько десятков новелл. Известно, что Шаламов сдал первый цикл «Колымских рассказов» из 33 рассказов в издательство «Советский писатель 27 ноября 1962 года. Два события повлияли на это его решение: по решению ХХII съезда тело Сталина вынесли из Мавзолея, что казалось новым шагом к решительной десталинизации, а в ноябрьском номере «Нового мира» появилась повесть А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Шаламову казалось, что пришло время и для его рассказов: кроме «Советского писателя» 12 ноября он предложил их и журналу «Новый мир»[12].

Неминуемый, как сейчас очевидно, отказ из официального издательства Союза писателей СССР, возглавлявшегося небезызвестным Н.В. Лесючевским, Шаламов получил далеко не сразу — только 30 июля 1964 г., когда «оттепель» уже шла на спад. Подробности долго оставались неизвестными: до недавнего времени была опубликована/64/ одна — отрицательная — внутренняя рецензия А.К. Дремова на «Колымские рассказы», имевшаяся в архиве В.Т. Шаламова[13]. Но всего рецензий было три, причем в двух авторы рекомендовали «Колымские рассказы» опубликовать! Первым рецензентом был Олег Васильевич Волков (1900-1996), писатель и публицист, в сталинские времена пять раз арестованный и проведший в тюрьмах, лагерях и ссылках более 25 лет.

В этой рецензии не только была дана высочайшая оценка «Колымских рассказов», но и впервые ясно и недвусмысленно обозначена грань между лагерной прозой Шаламова и Солженицына, причем эту грань провел старый, бывалый лагерник. Для О. В. Волкова «Один день Ивана Денисовича» не стал откровением. С его точки зрения, как и, например, с точки зрения другого лагерника Ю. О. Домбровского[14], повесть «скользнула мимо» основных «проблем и сторон жизни в лагере». Эти сдержанные оценки во многом совпадают с более поздними критическими замечаниями к повести Солженицына со стороны самого Шаламова[15].

Волков с самого начала обратил внимание на то, что впоследствии станет едва ли не главной причиной антагонизма между Шаламовым и Солженицыным. Ключевым пунктом, с точки зрения Волкова, отличающим взгляд Шаламова от взгляда Солженицына, было обнажение растлевающей сути лагерного труда, уродующего любую личность. Если у Шаламова лагеря представали «отрицательной школой», растлевающей силой: «Никому никогда ничего положительного лагерь не дал и не мог дать», — то у Солженицына герой может сохранить себя в лагере, честно трудиться, и даже окрепнуть в противоборстве с системой. Волков увидел в рассказах Шаламова и другое, чего не было в «Одном дне…»: «Лагерь — мироподобен» (В. Т. Шаламов). Рассказы, писал Волков, «приоткрывают занавес над целой огромной областью человеческих отношений и философией, порожденной дикими порядками исправительно-трудовых лагерей»./65/

Иными словами, в «КР» автор рецензии впервые увидел описание и осмысление экзистенциальной катастрофы середины ХХ века:

«Здесь не место подробно останавливаться на повести Солженицына, однако можно сказать, что восприятие системы принудительного труда его героем оставляет незадетыми ворохи жгучих вопросов, невольно встающих перед читателем. Малограмотный Иван Шухов в некотором смысле лицо, принадлежащее прошлому — теперь не так уж часто встретишь взрослого советского человека, который бы воспринимал действительность так примитивно, некритически, мировоззрение которого было бы так ограничено, как у героя Солженицына. Его повесть лишь коснулась ряда проблем и сторон жизни в лагере, скользнула мимо, не только не разобравшись, но и не заглянув в них. «Один день Ивана Денисовича», представляющая Суриковской силы картину лагерного быта, нисколько не помогает уяснению того — «как дошла ты до жизни такой», как могло случиться, что в Советской стране лагери получили права гражданства, полноправно определили ее лицо[16]? Между тем, именно эта сторона вопроса более всего занимает людей и тревожит их совесть. Если важно и поучительно показать, как мужественно, терпеливо и не теряя человеческого достоинства, несли люди бремя нечеловеческих и унизительных условий существования, то еще больше значения имеет показ средствами художника созданной для подавления человеческой личности системы, во всей ее полноте, всех людей, которые ее проводили, их психологии, потому что только вскрытие до конца этих страшнейших язв и их корней может предохранить от них в будущем. С этой точки зрения рассказы Шаламова представляются мне чрезвычайно ценными, а так как, помимо широкого охвата многих сторон лагерного периода нашей истории, они обладают и несомненными художественными достоинствами, то и говорить о них следует как о значительном вкладе в дело разоблачений злодеяний Сталина и его подручных»[17].

Рецензия О. В. Волкова, разумеется, не могла решить судьбу «Колымских рассказов». Она не могла понравиться издательскому начальству, о чем свидетельствуют подчеркивания и вопросительные знаки на полях. Известно, что свою помощь в «проталкивании» «КР» в «Советском писателе» пытался оказать уже упоминавшийся/66/ Виктор Фогельсон — редактор всех пяти поэтических сборников Шаламова, опубликованных с 1961 по 1977 гг. Именно он обратился к редактору Эльвире Сергеевне Мороз, известной своей готовностью помочь «трудным» авторам. Как видно из ее краткой рецензии, сохранившейся в архиве, Э. C. Мороз была оглушена, потрясена фактами и интонацией «Колымских рассказов», но не обратила внимания на художественную сторону шаламовской прозы. Однако при этом она все-таки рекомендовала опубликовать рассказы — именно потому, что это была правда, выстраданная автором.

После рецензий О. В.Волкова и Э. С.Мороз редакция русской советской прозы во главе с В. В. Петелиным передала рассказы на рецензирование официозному критику А. К.Дремову, который и написал соответствующий «линии партии» текст. Он тоже сравнивал Шаламова с Солженицыным, но... только в соответствии с указаниями Первого секретаря ЦК:

«Мы все помним, что <…> Н.С. Хрущев предупреждал о ненужности увлечений «лагерной темой», о необходимости подходить к ней с исключительной ответственностью и глубиной, о том, что такие произведения не должны убивать веру в человека, в его силы и возможности. <…> Если Солженицын старался и на лагерном материале провести мысль о несгибаемости настоящего человека даже и в самых тяжких условиях, то Шаламов, наоборот, всем содержанием рассказов говорит о неотвратимости падения <…>. Если Солженицын пытается (часто неудачно, но пытается) показать, как по-разному ведут себя люди в заключении, как-то дифференцировать их, показать и настоящих, несгибаемых коммунистов, и отпетых мерзавцев, которые заслуженно находятся в заключении, то Шаламов не стремится к такой дифференциации в изображении лагерного мира»[18] .

Именно эта, дремовская, рецензия легла в основу заключения редакции «Советского писателя», подписанного В. Петелиным: «На наш взгляд, герои Ваших рассказов лишены всего человеческого, а авторская позиция антигуманистична»[19]... Конечно, судьбу рукописи решал не Петелин, и даже не Лесючевский, а вся литературно-идеологическая система, игравшая роль подстраховочно-перестраховочного фильтра перед всемогущим Главлитом.

В 1966 году Шаламов предпринял вторую попытку опубликовать свои рассказы в издательстве «Советский писатель». На этот раз он/67/ предложил издательству сборник «Очерки преступного мира», объединенный с «Рассказами ранними и поздними», куда вошли как опубликованные еще в 30-е годы рассказы «Три смерти доктора Аустино», «Возвращение», возможно, и ряд других, а также единственный рассказ колымского цикла, опубликованный в СССР при жизни автора — «Стланик»[20]. К этим рассказам был добавлен еще целый ряд неопубликованных из разных циклов: «На представку», «Белка», «Академик», «Геркулес», «По снегу», «Сука Тамара», «Медведи», «Утка», «Алмазная карта» (к сожалению, полного состава предложенного сборника в архиве «Советского писателя не сохранилось, и мы можем судить о нем только по названиям, упоминаемым в рецензиях)[21]. Само по себе соединение старых и новых рассказов, скорее всего, представляло собой попытку автора обойти цензуру и провести в легальную печать хоть малую толику «Колымских рассказов», ранее опубликованные вещи должны были послужить локомотивом для остальных. При этом Шаламов все-таки не стал подлаживаться под идеологический заказ и отобрал для публикации отнюдь не самые спокойные или наименее жесткие вещи. Как видно из их перечня, в сборник «Рассказы ранние и поздние» были включены именно те тексты, которые могли ярко показать расчеловечивание как таковое, причем не только в лагере («На представку», «Утка»), но и за его пределами («Белка», «Академик»).

Одним из рецензентов этой книги вновь выступил Олег Волков, давший положительный отзыв. Высоко оценил рукопись и критик Олег Михайлов, рекомендовавший ее к печати[22]. Но решающее слово принадлежало не им. Вначале особую бдительность проявила редактор издательства В. Солнцева, которая удивилась таким «безусловно положительным рецензиям» и написала разгромный текст с целью подчеркнуть мнимую натуралистичность очерков:

«Показано самое дно, ниже падать некуда: даны судьбы низменных, самых циничных, самых беспощадных фигур блатного мира, натравливаемого администрацией концлагерей на «политических», «троцкистов», что найдет здесь духовно поучительного наш молодой читатель?»[23]/68/

Затем она добилась передачи рукописи Шаламова на рецензирование члену редсовета «Советского писателя». Им оказался Юрий Григорьевич Лаптев, в ту пору проректор Литературного института. Он и стал главным вершителем судьбы книги Шаламова. В биографии Ю.Г. Лаптева (1925—1984) примечателен тот факт, что он являлся лауреатом Сталинской премии третьей степени 1949 г. (за повесть «Заря», посвященную восстановлению колхозов после войны), и в дальнейшем выступал одним из адептов самого что ни на есть официозного «социалистического реализма». Неудивительно, что Ю.Г. Лаптев категорически отверг рукопись Шаламова. Особенно неприемлемыми для него оказались «Очерки преступного мира» и несколько колымских рассказов, где он нашел не только пресловутый «антигуманизм», но и «садистичность» — в связи с рассказом «Белка», который был охарактеризован Ю.Г. Лаптевым так:

«Возможно, что здесь кроется какой-то умный подтекст, но лично на меня, рассказ произвел весьма неблагоприятное впечатление клеветнического описания массовой и бессмысленной жестокости, якобы присущей русским людям»[24].

В редакционном заключении, подписанном и.о. зам. зав. Редакцией русской советской прозы Ф.Колунцевым, Шаламову рекомендовали передать «Очерки преступного мира» в специальное юридическое издание как «дискуссионный материал»[25].

В результате публикация «Колымских рассказов» и «Очерков преступного мира» на родине автора стала возможной только после смерти их автора — через четверть века.

Следует отметить, что такая же судьба в те же годы постигла поначалу другое «лагерное» произведение — роман «Хранитель древностей» Ю.О. Домбровского. Первый вариант романа, поступивший в редакцию «Советского писателя» не получил поддержки, причем главную роль сыграли не столько композиционные претензии — рецензенты предпочли не осудить сложную композиционную структуру романа — сколько прямота автора в описании советской действительности времен «ежовщины». Критик Ф.М. Левин — сам неоднократно битый в различных «чистках» — обнаружил в романе крамолу:

«Картины Германии под властью гитлеровцев сменяются картинами колымских лагерей, разговоры о рассуждения о фашизме рассуждениями об извращениях, допущенных у нас, но автор не всегда умеет провести необходимые и четкие грани, точные социально-политические оценки явлений. Он сбивается на общие рассуждения,/69/ в которых теряется идейная определенность <...> Тут сказывается, что автор в сущности не марксист, что он соблазняется внешними параллелями»[26].

Роман Домбровского был значительно сокращен и был принят к публикации тремя годами позже, но книга в итоге вышла в другом издательстве — «Российский писатель».

***

Как было показано выше, в советское время на этапе прохождения книгой внутреннего рецензирования в издательстве разворачивались настоящие битвы с цензурой, которые заслуживают специального внимания историков, причем не только историков литературы.

Для многих писателей и критиков написание внутренней рецензии являлось поводом продемонстрировать идеологическую и политическую лояльность. И именно в этом заключался механизм функционирования внутренних рецензий как инструмента цензуры. Многие рецензенты иногда даже превосходили официальную цензуру в бдительности или подменяли ее работу. Внутренние рецензии таким образом являлись самым нижним этажом работы цензуры, основываясь не столько на каких-то формальных цензурных установлениях, сколько на понимании самими рецензентами границ дозволенного. Мне кажется, что сами границы возможностей «оттепели» можно увидеть не только в распоряжениях официальных органов — партийных и государственных, — но и на низшем уровне цензуры, близком к самоцензуре — уровне внутренних рецензий./70/

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.