Полина Вахрушева

В поисках человечности («Колымские рассказы» в советской и зарубежной критике)

Восприятие «Колымских рассказов» В. Шаламова в СССР и за рубежом всегда в значительной мере различалось, тем не менее в оценках критиков, разделенных «железным занавесом» холодной войны, присутствовали и некоторые общие черты, поэтому прежде чем говорить о западном восприятии «Колымских рассказов», хотелось бы напомнить один из эпизодов реакции на них в СССР в период «оттепели».

Первые отзывы советских писателей и критиков стали появляться уже в декабре 1962 года: это были три внутренние издательские рецензии, которым предстояло решить судьбу рассказов, /49/ незадолго перед этим представленных автором в издательство «Советский писатель». Хотя рецензии не предназначались для печати, их можно считать выражением разных настроений, имевшихся в советском обществе.

Автор первой рецензии писатель Олег Волков, сам бывший заключённый с внушительным стажем, горячо рекомендовал рукопись к публикации. В свете сенсации, произведённой только что вышедшим «Одним днем Ивана Денисовича», он сравнивал Шаламова с Солженицыным, причём не в пользу последнего. Повесть Солженицына, по мнению Волкова, «лишь коснулась ряда проблем и сторон жизни в лагере, скользнула мимо, не только не разобравшись, но и не заглянув в них» [1, с. 255]. Шаламов же блестяще показал «средствами художника» систему, созданную для подавления человеческой личности, во всей её полноте, и его рассказы, по словам Волкова, вносят «значительный вклад в дело разоблачений преступлений Сталина и его подручных» [1, с. 255].

Волков отметил художественные достоинства рассказов и их несомненную правдивость, без сгущения красок, но вместе с тем — «незначительные недочёты, длинноты, стилистические огрехи, повторения» и частично дублирующиеся сюжеты [1, с. 261], не распознав во всём этом сознательных авторских приёмов.

В оценках, несомненно, отразились традиционалистские эстетические взгляды автора рецензии. Отметим, что аналогичными взглядами отличался и первый зарубежный публикатор Шаламова, главный редактор нью-йоркского «Нового журнала» Роман Гуль, который счёл многие рассказы «совсем плохими», другие — «требующими литературной обработки» и все в целом — «очень однообразными и очень тяжёлыми по темам», после чего бесцеремонно отредактировал и сократил их для печати [2].

Автор второй внутренней рецензии для «Советского писателя» официозный критик А. Дрёмов, в отличие от О. Волкова, поставил Шаламову в пример Солженицына, который, по его словам, старался «провести мысль о несгибаемости настоящего человека даже в самых тяжких условиях». При этом, повторяя Н. Хрущёва, А. Дрёмов напомнил о «ненужности увлечений “лагерной темой”». /50/

Автор третьей рецензии Э. Мороз рекомендовала напечатать рассказы как важное свидетельство, несмотря на оговорку: «Создаётся впечатление, что автор не любит своих героев, не любит людей вообще» [1, с. 263]. Обвинение Шаламова в «нелюбви к людям» было довольно типичным для приверженцев теории «социалистического гуманизма». Неслучаен ответ Шаламову в 1964 г. со стороны зам. зав. отделом русской советской прозы издательства В. Петелина: «Герои Ваших рассказов лишены всего человеческого, а авторская позиция антигуманистична» [3].

Самые важные произведения Шаламова так и не появились в СССР до начала «перестройки».

Одним из первых о величии писателя сказал Е. Сидоров на страницах журнала «Огонек» в 1989 г.: «Правда Шаламова о человеке в лагере жестока. По сравнению с ней Достоевский с его “Записками из Мертвого дома” кажется буколическим писателем» [4]. При этом критик не говорил о каком-либо «антигуманизме» авторской позиции, а заявлял:

«Бесстрашие мысли — главная победа Варлама Шаламова, его писательский подвиг. Мысли, идущей до края, не останавливающейся перед пропастью, перед бездной и потому дающей свободную силу нам, ныне живущим и мучительно размышляющим над смыслом отечественной истории» [4].

Нет ничего удивительного в том, что зарубежная критика воспринимала Шаламова по-иному, во многом политизированно — в духе «холодной войны». Первые публикации «Колымских рассказов» на Западе на русском языке в конце 1960-х — 1970-х гг. не могли получить известности среди читателей США и других стран по причине языкового барьера. При этом читатели «Нового журнала», представители первой волны русской эмиграции (к которой принадлежал Р. Гуль), не понимавшие «новой прозы» Шаламова из-за барьера стилистического, сходились в восприятии «Колымских рассказов» именно как оружия политической борьбы, недооценивая их литературное значе-

ние. Лишь в 1980 г. первое издание «Колымских рассказов» — «Kolyma Tales» — было опубликовано на английском в Нью-Йорке в переводах Джона Глэда, и с этого момента политизированный подход к Шаламову постепенно расширяется в сторону собственно эстетического. /51/

Выдержки из откликов американской прессы на переводы Шаламова были представлены Джоном Глэдом Ирине Павловне Сиротинской в начале 1990-х годов, и они говорили о восторженном восприятии «Колымских рассказов» как высокохудожественных произведений. Газета «Вашингтон пост» назвала Шаламова «возможно, величайшим сейчас русским писателем», «шедеврами» «Колымские рассказы» назвал писатель Энтони Бёрджесс, нобелевский лауреат Сол Беллоу написал, что они «отражают сущность бытия» [5]. Характерно, что многие рецензенты сравнивали Шаламова и Солженицына, отдавая предпочтение Шаламову (хотя в этом случае рассматривался уже не «Один день Ивана Денисовича», а изданный на Западе в 1970-е годы и признанный «великой книгой» «Архипелаг ГУЛАГ»). Так, газета «Хьюстон кроникл» подчеркивала: «Шаламов блистателен в своей попытке описать психологию человеческих действий в условиях длительных и безнадежных лишений. Он собирает там, где Солженицын теряет» [5].

Модная на Западе сенсационная лагерная тема не только обрекала Шаламова на прозябание в тени Солженицына, но и в принципе мешала современникам воспринять «Колымские рассказы» как художественную литературу, а не только обличительный документ.

Тем не менее эта инерция постепенно преодолевалась.

Для того, чтобы лучше понять, как отнеслись к «Колымским рассказам» Шаламова в англо- и франкоязычных странах, обратимся к более полному переводу нескольких рецензий, напечатанных в газетах 1980-х годов.

Прежде всего, заслуживает внимания отзыв известного американского публициста, обозревателя газеты «Нью-Йорк Таймс» Гаррисона Солсбери. В упомянутой выше подборке откликов была приведена лишь его оценочная, восторженная реакция:

«Литературный талант Шаламова подобен бриллианту. Даже если бы эта небольшая подборка рассказов оказалась всем, под чем Шаламов поставил свою подпись, то и этого было бы достаточно, чтобы его имя осталось в памяти людей еще многие десятилетия... Эти /52/ рассказы — пригоршня алмазов» [5].

Однако необходимо привести и общий контекст, в котором интерпретировал творчество Шаламова Г. Солсбери.

Его статья, помещенная в одной из влиятельных газет США «Chicago Tribune» от 20 апреля 1980 г., называлась «Notes from totalitarian underground» («Записки из тоталитарного подполья»), что содержало в себе аллюзию на «Записки из подполья» Достоевского, обернутую в жесткую политическую оболочку термина «тоталитаризм». Обозреватель, демонстрируя свое знание русской литературы, вспоминал цитату из Гоголя: «Куда несешься ты, Русь», и писал:

«Это трагический и ужасный вопрос для самих русских, и он обернулся особой остротой в нынешнее время, когда Россия утверждается в роли постоянной угрозы всему современному цивилизованному миру, самому принципу мирного сосуществования… Как может настолько одаренный русский народ мириться из поколения в поколение с бесконечным торжеством тиранических режимов в их бесконечной смене. Когда же мы увидим между ними разительное отличие и когда наступит просвет и торжество настоящего человеческого разума…» [6].

Эта риторика была типичной для времен «холодной войны» и отражала стереотипы западного восприятия России. При этом Г. Солсбери ничего не говорил о взглядах самого Шаламова, упомянув только о том, что Шаламова «открыл» Солженицын… В таком контексте «Колымским рассказам» отводилась скорее роль инструмента политики, направленной против СССР как стратегического противника.

Для иллюстрации эстетического подхода следует более подробно остановиться на рецензии писателя Энтони Бёрджесса. Его статья под заглавием «Узники голода» была опубликована в июньском за 1980-й год номере американского журнала «Inquiry». Она начиналась с исторического экскурса:

«Мой друг Роберт Конквест написал

книгу о Колыме. Это территория на северо-востоке Сибири, ужасающе холодная и безлюдная, но богатая золотом. В начале тридцатых /53/ ее начали превращать в лагерь принудительного труда. Конквест не уверен, три миллиона нашли там смерть или только два[1].10Мы живем в эпоху, когда о гекатомбах нельзя сказать ничего определенного…» [7].

Здесь тоже вполне очевидно следование политическому прочтению. Каково отношение автора к художественной стороне «Колымских рассказов»? —

«В плане содержания как такового у Шаламова нет ничего, что привнесло бы в наше возмущение что-то новое. Мы сполна нахлебались ужасов. Чудо рассказов Шаламова — в стилевых эффектах и художественном отборе, а не в гневе и горечи, которыми они

наполняют. Исходные условия представляют собой всеобъемлющую несправедливость, которая не может быть для художника предметом осуждения, и выживание в таких обстоятельствах, когда смерть предпочтительнее. Перевод Глэда хорошо это передает: “А потом я вспомнил жадный огонь кипрея, яростное цветение летней тайги, пытающейся скрыть в траве, в листве любое человеческое дело — хорошее и дурное. Что трава еще более забывчива, чем человек. И если забуду я — трава забудет. Но камень и вечная мерзлота не забудут”» (процитирован рассказ «По лендлизу» в переводе Джона Глэда).

Бёрджесс пишет об особенностях перевода Глэда:

«Нужно, однако, отметить смутное беспокойство, которое появляется у читателя, особенно европейского, когда он слышит русских, изъясняющихся как американцы: “Точняк, сдается мне, это работа какого-то бандюгана”. Американцы вправе пользоваться своим языком, даже изображая на сцене Моисея или переводя Монтеня, но слух европейца этот американский акцент коробит. Это просто нечестно по отношению к Америке. Думаю, сам Глэд допускает, что на нейтральном английском — не на американском и не на языке Британского Содружества — переведенные диалоги звучали бы лучше». //

54//

При всем этом работу Глэда Бёрджесс оценил очень высоко: «Мы должны быть благодарны ему за знакомство с русским писателем, чьи страдания — вот жестокость искусства — с точки зрения вечности менее важны, чем его талант».

Подчеркивание того факта, что в «Колымских рассказах» важна не лагерная тема, как таковая, а искусство Шаламова-художника, явилось важной заслугой Э. Бёрджесса.

Одной из первых рецензий на сборник «Kolyma Tales» стала также статья, опубликованная в сентябрьском номере консервативного журнала «The American Spectator» в 1980 году. Автор рецензии Стивен Миллер также ссылался на книгу Р. Конквеста и при этом заявлял:

«Хотя прежней Колымы больше нет, ее демон отбрасывает на существующий режим зловещую тень. Сомнительно, что нынешние лидеры стали бы призывать этого демона, ведь они сами окажутся его жертвами. Но и структура режима, и идеология, обосновываю-

щая его легитимность, делают возможным повторение Колымы» [8].

В этом автор усматривал политическую актуальность рассказов Шаламова, что также характерно для эпохи «холодной войны». Эстетике С. Миллер уделял гораздо меньше внимания, но всё же не мог ее обойти:

«Рассказы Шаламова — важнейший исторический документ, поскольку они повествуют о повседневной жизни в самых ужасных советских лагерях принудительного труда. Но одновременно это и значительное литературное произведение. Лучшие рассказы в сборнике тщательно выстроены вокруг какой-либо доминирующей темы или метафоры. Более того, они написаны с изысканной сдержанностью, как будто Шаламов знал, что что-то сверх основанного на фактах породит мелодраму…» [8].

Эти две американские рецензии в той или иной мере опирались на то, каким именно образом, в какой форме Варлам Шаламов рассказывает о жизни в лагерях, какие литературные средства использует при описании событий. Бёрджесс обращает внимание на стилевые эффекты и художественный отбор, а Миллер отмечает в рассказах «изысканную сдержанность». Напротив, в СССР новая эстетика Шаламова мало учитывалась читателями самиздата, даже такими /55/ высокоинтеллектуальными, как Лидия Чуковская, которая называла рассказы Шаламова «очерками», далекими от художественной литературы [9].

В статьях из французских газет уделяется внимание человеческим характерам лагерников, их отношению к другим людям и к самой лагерной жизни. Жан-Кристоф Буркен писал в швейцарском франкоязычном журнале «La Distinction», выпущенном в сентябре 1987 года:

«Сила “Колымских рассказов” заключается в том, что среди непроглядного ужаса, среди систематического насилия порой возникает человечность: охранник, который дает хлеб двум больным, руководитель группы, который закрывает глаза на то, что норма не была выполнена, или что те, кому он сказал выполнять конкретную задачу, просто пытались согреться у печки (на рабочих местах нет отопления) или секретарь начальника лагеря, который меняет дело освобожденного, чтобы упоминания о “троцкистах” там не было: этот ярлык до смерти пугал тех, кто его носил. Именно эти проблески человечности, те пространства, куда проникает доброта и уважение к другим людям, делают эти короткие рассказы литературным памятником, за которым можно страстно, почти не останавливаясь, следовать, несмотря на размер произведения» [10].

Как видим, цитированное высказывание противостоит мнению В. Петелина, в оценке которого герои Шаламова «лишены всего человеческого». И такой взгляд, как у Буркена, был не единственным.

Коснемся еще одной статьи — под названием «Колыма: последний круг ада», которая была напечатана во франкоязычной канадской газете «Le devoir» в январе 1983 года и посвящена трехтомнику «Kolyma», выпущенному в 1980–1982 годы парижским издательством «Мaspero». (Трехтомник считался тогда полным изданием «Колымских рассказов» на французском языке.) Автор рецензии Жильбер Гран, в частности, отмечал:

«В отличие от Солженицына у Шаламова нет ни возмущенных эмоций, ни иллюзий относительно востребованности того, что он пишет. Он не ждет ни понимания, ни помощи. По словам Синявского, “он пишет так, будто умер”[2]. /56/ На Колыме Шаламов узнал, что есть нечто хуже смерти: исчезновение жизни, когда ты еще жив, но в тебе больше не остается ничего человеческого. В глубине его души есть только ненависть; жертвы могут выжить только став палачами, и покончить с собой — “это уже значит проявить независимость”. Сама Надежда здесь запрещена. Потому что единственная надежда — выжить час, день, месяц. Но выжить — это обязательно убить, это значит есть хлеб другого. Перед неизбежностью смерти Надежда — союзник палача. С “этой бледной эпопеей нулевой степени человеческого существования”, по словам Клода Роя, Шаламов написал одну из великих книг нашего века» [11].

Устраняясь от «политики», критик сосредоточился прежде всего на экзистенциальных философских проблемах, выявленных Шаламовым. Однако глубины проникновения в содержание «Колымских рассказов» все же недоставало: налицо абсолютизация пессимистических мотивов лагерной прозы Шаламова. В связи с этим вспоминаются слова самого писателя:

«“Колымские рассказы” — это попытка поставить и решить какие-то важные нравственные вопросы времени, вопросы, которые просто не могут быть разрешены на другом

материале. Вопрос встречи человека и мира, борьба человека с государственной машиной, правда этой борьбы, борьбы за себя, внутри себя — и вне себя. Возможно ли активное влияние на свою судьбу, перемалываемую зубьями государственной машины, зубьями зла. Иллюзорность и тяжесть надежды. Возможность опереться на другие силы, чем надежда» [12, с. 152–153].

«Другие силы» — это и есть остатки человечности, которые помогали людям выжить в тех условиях и при этом поддерживать друг друга. Хотя Колыма, как показывает Шаламов, всё же слишком часто уничтожала в людях мораль и совесть и заставляла их совершать низкие поступки, этим содержание его рассказов далеко не исчерпывается: стоит вспомнить рассказ «Последний бой майора Пугачева». В связи с этим хочется напомнить еще одно высказывание Шаламова: «В “Колымских рассказах” нет ничего, что не было бы преодолением зла, торжеством добра, — если брать вопрос в большом плане, в плане искусства» [12, с. 148]. /57/

Современный подход к творчеству В.Т. Шаламова как в России, так и на Западе значительно изменился. Он стал менее политизированным, более научным, объективным и универсальным, сосредоточенным не столько на лагерной теме как таковой, сколько на общечеловеческих проблемах, связанных с самосохранением личности в экстремальных обстоятельствах жизни. Как подчеркивает американская исследовательница Лора Клайн,

«даже описывая одну из самых темных страниц истории человечества, Шаламов не отрицал того, что человек сам отвечает за свое поведение, и никогда не колебался в своем убеждении, что моральный долг человека — жить “по десяти заповедям”».

Судьба Шаламова при всем ее трагизме, по справедливым словам исследовательницы, «служит нравственным ориентиром в нашем несовершенном мире» [13, с. 257].

Научный руководитель — доктор филолог. наук, профессор Л. В. Егорова

Литература

1. Соловьев С. Первые рецензии на «Колымские рассказы»

и «Очерки преступного мира» // Шаламовский сб. Вып. 5. — Вологда-Новосибирск, 2017. — С. 248–280.

2. Клоц Я. Варлам Шаламов между тамиздатом и Союзом советских писателей (1966–1978). URL: ttps://shalamov.ru/research/339/

3. Есипов В. Шаламов. — М.: Молодая гвардия, 2012 (Серия ЖЗЛ). — С. 255.

4. Сидоров Е. Бесстрашие мысли. URL: https://shalamov.ru critique/67/ Впервые опубликовано в журнале «Огонёк», 1989, № 22 под заглавием «О Варламе Шаламове и его прозе».

5. Отклики в американской прессе на первые переводы рассказов Шаламова // Шаламовский сб. Вып. 1. — Вологда, 1994. — URL: https://shalamov.ru/critique/78/

6. URL: https://www.newspapers.com/

7. «Жестокость искусства»: Энтони Бёрджесс о Варламе Шаламове. URL: https://www.colta.ru/articles/literature/11115-zhestokost-iskusstva-entoni-byordzhess-o-varlame-shalamove

8. Миллер Стивен. Рецензия на сборник «Колымские рассказы» (1980). URL: http://gefter.ru/archive/18757

9. Войнович В. Портрет на фоне мифа. — М.: 2002. — С.135.

10. Bourquin Jean-Christophe. Recits du Goulag. 1987. URL: https://ru-prichal-ada.livejournal.com/700566.html

11. Grand Gilbert. La Révélation du bagne, selon Chalamov. Kolyma: Le dérnier cercle de de l’enfer // Le devoir. 1983. URL: https://ru-prichal- ada.livejournal.com/716053.html

12. Шаламов В. Т. О прозе / Шаламов В. Т. Собрание сочинений в 6 томах. Т. 5. — М.: Терра — Книжный клуб, 2005. — С. 144–157.

13. Клайн Лора. Варлам Шаламов: последний пророк // Варлам Шаламов в контексте мировой литературы и советской истории. Сборник документов международной научной конференции. Сост. и ред. С. М. Соловьев. — М.: Литера, 2015.

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.