Владислав Афанасьев

В. Шаламов как спортивный журналист (1930-е гг.)

То, что создатель уникальной лагерной прозы ХХ в. Варлам Шаламов в свое время работал журналистом, для большинства знавших его литераторов не было секретом. Вернувшись после Колымы в Москву и получив реабилитацию, он в 1956–1958 гг. работает корреспондентом в журнале «Москва» и входит в среду, близкую ему еще по 1930-м годам [1]. С 1933 г., освободившись после первого срока заключения в Вишерском лагере, В.Шаламов более четырех лет (до ареста в январе 1937 г.), работал в отраслевых производственных журналах «За ударничество», «За овладение техникой», «За промышленные кадры» и при этом печатался в других, общесоюзных журналах — «Огонёк», «Прожектор», «Колхозник». К 1935-началу 1937 г. относятся и первые публикации его рассказов в литературных журналах — «Октябрь», «Литературный современник» [2]. /155/

Сам писатель позднее так отзывался о своей журналистской деятельности:

«Работал в газете, в журналах, написал много очерков, статей. И очень хорошо понял, что для писателя, для поэта работа в газете — худшее из занятий. Это не разные уровни общего литературного дела. Это — разные миры. Журналист, газетный работник — это помощник своих хозяев. Писатели же — судьи времени. Лучше быть продавцом магазинным или газетным киоскером, чем в газете работать, лучше быть следователем, доктором, учителем, только не газетным работником» [3].

Казалось бы, такое категорическое утверждение (по-своему справедливое) должно перечеркнуть интерес к изучению журналистской деятельности Шаламова, ведь сам он считал ее не заслуживающей внимания. Однако «другой мир» писателя в роли журналиста тоже достоин внимания и изучения. Ведь путь в литературу почти каждого крупного художника ХХ века проходил через журналистику и был в той или иной степени полезен для него. Как представляется, был он полезен и для Шаламова, особенно когда он, освобождаясь от роли «помощника своих хозяев», писал на любимые темы, например, о спорте.

Как известно, Шаламов с детства был увлечен спортом, причем, такими разными его видами, как шахматы и футбол. В «Четвертой Вологде» читателям запоминается эпизод:

«Когда я увлекался футболом, да еще в школьной команде играл, отцу это не понравилось. Посмотрев один из календарных матчей городских команд, отец сообщил: — Смотрел я эту новую игру. Бегаете в поту, в пыли, в грязи. Что за интерес? Пойди к матери и дров наколи! Но отучить меня от футбола отцу не удалось»[4].

В той же автобиографической повести Шаламов упоминает о своем увлечении шахматами, пишет, что в 1920-е годы посещал кружок, располагавшийся в гостинце «Золотой якорь». Впоследствии, в Москве, он присутствовал на матчах знаменитого гроссмейстера Хосе Рауля Капабланки, а во время пребывания в Вишерском лагере сам выиграл шахматный турнир. В целом, «шахматной» теме в жизни и /156/ творчестве Шаламова (как и «футбольной») посвящено уже немало публикаций [5], и мы обратимся к малоисследованной странице его биографии 1930-х гг., связанной со спортивной журналистикой. Эта тема представляет интерес не только в плане изучения творческого пути будущего писателя, но и в плане изучения общих тенденций советской прессы времен первых этапов СССР. Материал для этой темы представляют публикации молодого Шаламова в журнале «За промышленные кадры», издававшегося под эгидой Наркомата тяжелой промышленности (нарком Г.К. Орджоникидзе), а также в газете «Вечерняя Москва».

Известно, что в годы первых сталинских пятилеток советская государственность усилила контроль над средствами массовой информации, тем самым изменив языковую культуру общества. М.К. Мамардашвили выделил особенности этих изменений. К ним относятся: централизация пропагандистской деятельности, претензии на абсолютную истину, идеологизация всех сторон жизни, лозунговость и пристрастие к заклинаниям, ритуальность политической коммуникации, превалирование монолога «вождей» над диалогичными формами коммуникации, пропагандистский триумфализм, резкая дифференциация «своего» и «чужого», пропаганда простых и в то же время крайне эффективных путей решения проблем [6].

Стоит сразу заметить, что в стилистике Шаламова-журналиста сравнительно мало «идеологизированных форм речи», обширных цитат классиков марксизма-ленинизма и советских вождей, что необычно, особенно для издания Наркомата тяжелой промышленности. В своих репортажах Шаламов стремится прежде всего ярко описать событие, и в этом он показывает себя большим профессионалом. Однако как человек своего времени и как корреспондент, выполняющий служебную роль, он не может не прибегать к газетно-пропагандистским штампам, особенно когда пишет не непосредственно о спорте, а о различных массовых акциях. Характерен в этой связи очерк-репортаж «Москва — Донбасс — Москва (на веломашинах по колхозам)», посвященный популярным тогда спортивно-пропагандистским пробегам, один из которых провели летом 1935 г. студенты Московского архитектурно-строительного института: /157/

«Через плечо велосипедиста надета новенькая лента. Лента, вероятно, береглась к финишу — к последним из 4 000 км Москва — Донбасс — Москва. Великолепный пробег. Загар двух республик лег на лица участников. Москва — Киев — Днепрогэс — Днепропетровск — Сталино[1]19– Харьков — Курск — Москва — вот трасса этого пробега “по замкнутой кривой”. Отмеченные точки — города, и не они были целью пробега, так же, как не был единственной целью спортивный результат. Спортивный результат был прекрасным. 17 участников (среди них 1 женщина) прошли 4 000 км в 28 ходовых дней. Но всего в пути они были 48 суток. Что это за остановки, длительные перерывы? В них вся суть пробега. В пробег пошли студенты Московского архитектурного института для того, чтобы рассказать колхозникам нашей страны о достижениях строительного искусства, чтобы научить колхозников строить по-новому — прочно и красиво <…> Студенты показывали колхозникам архитектурные проекты. Город помогал деревне жить красиво. Железная, черепичная крыша избы царской деревни — кто жил под ней? Мироед, кулак, поп. Сейчас под такими крышами живут колхозники <…> Со студентами был кинооператор. В пробеге был создан документальный фильм о студенческом спорте, о колхозной архитектуре и о нашей стране. О пути по булыжнику, гудрону и пескам таким, что велосипеды участниками переносились на руках. Путь был нелегким. Но он пройден: велосипеды советского производства показали лучшее качество. Лучшее качество показали и люди…» [7].

Очевидно, что автор не был участником пробега — он упоминает, что встретился со студентами уже под Москвой, в Подольске, и, значит, все сведения о путешествии на Украину, о встречах в колхозах, получил из вторых рук. В итоге картина пробега выглядит весьма лубочной, сказочной (как в кинофильмах 1930-х гг.), но она тем не менее хорошо передает и дух времени, и самоощущение молодого Шаламова, захваченного общим энтузиазмом.

Следует заметить, что статьи и репортажи Шаламова в журнале «За промышленные кадры» заметно выделялись среди других материалов /158/ своим живым языком. В целом для журнала был характерен другой, гораздо более сухой стиль, особенности которого выявлены современным исследователем прессы тех лет:

«Отраслевое периодическое издание отличается, по сравнению с газетами общеполитическими, большей терминологической насыщенностью и стандартизованным синтаксисом, характерным для официально-делового стиля общения, а также более стандартными композиционными схемами» [8].

Интересен и другой очерк-репортаж В.Шаламова на спортивно-физкультурную тему, опубликованный в том же журнале. Он называется «Старт Украины» и посвящен спартакиаде втузов (высших технических учебных заведений), проходившей летом 1935 г. в Харькове. В данном случае Шаламов побывал на месте событий, о чем можно судить по его описаниям: «Прошу заметить — в Харькове нет реки. Это беда города. А пловцы и гребцы в Харькове первоклассные. Физкультурники водного спорта ведут занятия за 50 км от города. И ведут регулярно…». Об этом же говорит и перечисление результатов спартакиады, в которой особенно отличились студенты Харьковского электротехнического института:

«454 чел. участвовали в спартакиаде. Это 80% всех студентов института, находящихся в Харькове. Лучшей группой оказалась группа транспортников 3-го курса. По гребле соревновалось 101 чел., по легкой атлетике — 106 чел. Студент Быстрицкий в стометровке дал 11,6 сек., Ляшенко в беге на 1 000 м. — 2 м. 55,4 с. Студент Пахтер дал 1,60 в прыжке в высоту, он же в прыжке с места — 1,45 и в длину 5,99. Студентка Филоненко дала показатель по бегу на 500 м. — 1 м. 30,6 с., а в прыжке в длину — 4 м. 40 см. Впрочем, у Пахтера, Ляшенко и Филоненко бывали и лучшие результаты. В прошлом году лучший показатель стометровки был 13 сек <…> В заключение мне хотелось бы вбить лишний осиновый кол в могилу легенды о том, что физкультзанятия мешают хорошей учебе. Или, во всяком случае, ей не способствуют <…> Лучшие физкультурники — лучшие отличники учебы. Недаром на физкультурном вечере ХЭТИ рекордсменов-физкультурников премировали логарифмическими линейками» [9].

Обращает на себя внимание информационная насыщенность репортажа. С современной точки зрения, некоторые приводимые /159/ автором детали — например, о логарифмических линейках, могут вызвать лишь улыбку, а другие — о развитии физкультуры и спорта в республиках бывшего СССР (включая суверенную Украину) могут навести на более серьезные размышления. Все это лишний раз доказывает, что любые газетно-журнальные материалы являются документом своего времени, и в этом смысле публикации Шаламова 1930-х годов тоже имеют историческую ценность, включая и сведения о результатах спортсменов…

Показательно, что все свои информационные материалы Шаламов подписывает псевдонимами («Ю. Владимиров», «Ю.В.» и другими), как бы подчеркивая их обезличенный, служебный и «проходной» характер. Свою фамилию он ставит лишь под очерками и статьями, имеющими важный концептуальный смысл («Электротехника и Пушкин», «Женщина в науке и технике» и другие). Очевидно, что Шаламов дорожит своим именем, не разменивает его в журналистской «поденщине», готовя себя к серьезной литературе.

Всего в журнале «За промышленные кадры» Шаламов опубликовал за 1935–1936 гг. около тридцати статей, очерков и репортажей, из них почти треть — по спортивной тематике. Как можно понять, возможности отраслевого журнала в этом плане были ограничены, и поэтому Шаламов, следя за теми иными спортивными событиями, писал он них в другие издания, чаще всего в «Вечернюю Москву». В этой газете был помещен и цикл его очерков на любимую шахматную тему. О том, что это был цикл, причем, тщательно продуманный, говорит тот факт, что материалы печатались в газете в короткий промежуток времени — очерк «64 поля» в номере от 19 февраля 1935 г., «Гроссмейстер в цейтноте» — 25 февраля, «Женщина и шахматы» — 8 марта.

Этот цикл можно назвать одним из уникальных явлений в шахматной (шире — спортивной) журналистике тех лет. Он демонстрирует поистине энциклопедический уровень знаний Шаламова в истории и практике шахмат, редкую глубину в понимании особенностей этой древней игры и — что самое важное — очень своеобразный, сугубо индивидуальный литературный стиль автора. /160/

Каждый из очерков посвящен отдельной теме и структурирован по маленьким главам. То, что Шаламов, говоря о шахматах, касается и политики, выражая официальный советский взгляд на вещи, неудивительно: он строго следует идеологическим установкам времени и, несомненно, вполне искренен в этом отношении. Вот, например, первая глава очерка «64 поля»:

«3а несколько часов до смерти Чигорин попросил принести свои любимые дорожные шахматы. Слабеющими пальцами он перебрал фигурки, велел растопить камин и бросил шахматы в огонь.

Вильгельм Стейниц, бывший 28 лет чемпионом мира, после проигрыша матча-реванша Ласкеру отправился в книжные магазины. Он скупал... руководства по философии. На недоуменные вопросы знакомых он отвечал: “Ласкер — доктор философии — побил меня на шахматной доске, а я побью его в философии”.

Эти факты — яркое выражение трагедии шахматной индивидуальности при капитализме.

И сейчас профессионалы-шахматисты Запада — это каста “свободных” художников, ограниченное число мастеров. Это — своеобразная богема, живущая турнирами, сеансами и шахматно-литературной деятельностью. Десятилетиями в турнирных таблицах мелькает одни и те же имена: Нимцович, Грюнфельд, Тартаковер…

И в быту шахматисты-профессионалы сближались с богемой. Яркий ее представитель Яновский в Монте-Карло в 1901 году получил первый приз — 5.000 франков. Он сел за рулетку и через несколько часов занимал деньги на железнодорожный билет на родину. Есть ангажемент — игрок покупает трость с серебряным набалдашником в форме конской головы, нет — умирает, как талантливейший Шпехтер, в больнице или, как несколько лет назад бывший чемпион Англии Етс, почти в нищете, забытый всеми…» [10].

В противовес этому Шаламов пишет об огромном развитии шахмат в СССР, ставших поистине народной, доступной всем игрой:

«Московский международный турнир 1925 года имел огромнейшее агитационное значение. Турниром был дан мощный толчок шахматному движению в СССР. Просмотрите комедию “Шахматная горячка”, сделанную во время турнира, и право же там нет особых /161/ преувеличений. Казалось, что в шахматы играет вся Москва. Росли кружки на фабриках, заводах, в школах, тысячи неофитов с волнением делали свой первый шахматный ход: е2–е4.

Мы выросли за эти 10 лет. Мы сильно выросли. И в шахматах мы дрались под лозунгом: “Догнать и перегнать”. Матч Ботвинник — Флор доказал, что по качеству игры мы догнали лучших мастеров Запада. Но мы их и перегнали. В чем?

В городе Куйбышеве в турнире на звание чемпиона города играют в 1935 году 2000 человек. Снилась ли эта цифра шахматным королям любой западной столицы?

Флор писал после посещения СССР в чехословацкой газете “Народни Листы”: “Если бы мне сказали, что я в сеансе могу проиграть 20 партий из пятидесяти, я счел бы это плохой остротой. В Ленинграде это стало реальностью”.

Микенас, Эйве, Кмох испытали то же, что и Флор. Знаменитый “мастер сеанса” Капабланка в московском Доме печати на сеансе с 30 игроками проиграл 14 партий, выиграв только 7.

От полярных льдов до субтропиков — по всей стране шахматы завоевали почетное место.

Недавно, в феврале, с мыса Желания — самой северной части Новой Земли — начальник арктической станции тов. Егоров послал радиограмму: “Сейчас проводим по радио шахматный турнир с харьковскими пионерами — членами клуба юных исследователей Арктики”.

Отто Юльевич Шмидт был чемпионом турниров “Челюскина”. Шахматный инвентарь погиб вместе с кораблем. На льдине были сделаны самодельные шахматы, и турниры продолжались.

На матче Флор — Эйве зрители насчитывались единицами. Матч Ботвинник — Флор ежедневно посещало 2000 человек. “Такого количества зрителей я не видел ни в одной стране”, — говорил Флор. А на нынешний московский турнир было подано 300.000 предварительных заявок.

Мы не отказываемся от учебы у первоклассных мастеров Запада. Мы перенимаем их уменье. Мы уже догнали их в уменьи. Мы далеко оставили их позади в развитии массового шахматного движения» [11]. /162/

В других очерках политико-пропагандистского пафоса меньше, но Шаламов как журналист всегда прямо заявляет свою общественную позицию. Особыми его симпатиями пользуется Вера Менчик, знаменитая чешская шахматистка, родившаяся в 1906 г. в России и жившая тогда в Англии. Вот что он пишет о ней в очерке «Женщина и шахматы»:

«Вера Менчик, конечно, не первая женщина, взявшая повод шахматного коня. Но она — первая, оседлавшая этого коня. Шахматные историки находят в литературных памятниках древности упоминания о женщинах, игравших в шахматы, и этих упоминаний достаточно, чтобы отмести буржуазную “теорийку” о том, что шахматы — мужская игра, на которую “бабьего ума не хватит”.

Даже в мифологии покровитель шахматной игры носит женское имя богини Каиссы. “Неумна та девица, которая шахматы постичь не может”, — писал в 1200 году неизвестный автор французской поэмы “Ключ любви”.

В пьесе “Гец фон-Берлихинген” Гёте именно женщина произносит весьма любопытное замечание о шахматах. Кстати, мать самого Гёте была известной шахматисткой.

В салонах знаменитой мадам де-Савиньи при дворе Людовика XIV дамы развлекались шахматной игрой. Мадам де-Ремюзи была частным партнером ярого шахматиста Наполеона. Поговаривали, что мадам проигрывала из дипломатических соображений. Пушкинская Ольга из “Евгения Онегина”, вероятно, выигрывала у влюбленного Ленского:

Они над шахматной доской,
На стол, облокотясь порой
Сидят, задумавшись лубоко.
И Ленский пешкою ладью
Берет в рассеяньи свою…»

Все эти литературные примеры Шаламов венчает выводом:

«Вера Менчик с грустью писала в 1929 году, что на Западе ничего не делается для шахмат среди женщин. В Англии женщины принимаются отнюдь не во все клубы. Из литературных памятников мы видели, что только дворянские женские ручки прикасались к /163/ шахматным фигуркам. А в современной Англии — “передовой” стране “демократических свобод” — нужен определенный и высокий имущественный ценз, чтобы быть членом клуба. Женщинам пролетариата — не до шахмат. В напряженном фабричном труде впору выбрать время только для сна. В других странах Запада, где первая ступень шахматиста — кафе, в открытые кафе женщине ходить без провожатых неудобно и небезопасно. Свой шахматный рост Вера Менчик объясняет случайностью…» [12].

Нельзя не остановиться на особенностях стиля Шаламова-журналиста. Как правило, он пишет короткими, «рублеными» фразами, очень экономно, не допуская ничего лишнего и стараясь не прерывать тот ритм, который задается первыми фразами. Его задача — удержать до конца внимание читателя, создавая в тексте особую напряженность. Рассмотрим один пример из очерка «Гроссмейстер в цейтноте», где Шаламов пишет о психологии шахматиста, принимающего решение в считанные секунды:

«…Но вот решение принято, жертва предложена. Рубикон перейден, шахматист облегченно вздыхает. Тогда задумывается другой: принять или не принять жертву? Корректна ли она? Бывают положения, когда оба противника в “жестком” цейтноте; тогда турнирная партия напоминает блицтурниры — пять секунд на ход» [13].

Здесь эффект напряженности создается за счет парцелляции (интонационного членения предложения на составляющие его смысловые отрезки, обозначенные пунктуационно). После фразы «…Решение принято, жертва предложена» автор ставит точку и переходит к другой фразе: «Рубикон пройден, шахматист облегченно вздыхает».

На мой взгляд, если бы предложение не было бы разделено точкой, то оно представляло собой единое действие в движении, в едином времени и пространстве, а точка и запятые создают ритмический эффект, как бы передающий биение сердца, волнение участников игры. Из-за этого написанное кажется более напряженным, чем оно есть. Далее это напряжение передается другому шахматисту (Тогда задумывается другой: принять или не принять жертву? Корректна ли она?), и за счет риторических вопросов в тексте сохраняется свойственный репортажу «эффект присутствия». /164/

Очевидно, что такой материал мог написать только талантливый журналист, глубоко знающий материал и всецело погруженный в него. Мы можем убедиться, что Шаламов прекрасно знал шахматную игру и ее психологию. Но есть и другой вывод: мы понимаем, что так же хорошо он усвоил к тому времени и многие литературные приемы.

Вопрос о том, как трансформировалась журналистская практика Шаламова в его будущей художественной прозе (в частности, как трансформировалась шахматная тема в одном из его колымских рассказов «Шахматы доктора Кузьменко») требует специальных исследований. Но вряд ли можно сомневаться в том, что газетно-журнальная деятельность Шаламова в 1930-е годы была очень полезной для него, несмотря неизбежные трудности. То, что изматывающая газетная «поденщина» в итоге не разрушила его как писателя, говорит о его могучем духовном и творческом потенциале.

Увлечение спортом у Шаламова сохранилось на всю жизнь, хотя по причине возраста и состояния здоровья оно приняло со временем в основном «болельщический» характер. Известно, что писатель хорошо плавал и до середины 1970-х годов летом постоянно посещал места плавания на Москва-реке в Серебряном бору. Это помогало ему поддерживать здоровье и, несомненно, способствовало активному литературному труду. Следил он и за спортивной журналистикой тех лет, с особым удовлетворением отмечая, что многие известные писатели тоже активно занимались спортом. Как установлено исследователями, в архиве Шаламова сохранилась вырезка из газеты «Советский спорт» за 1970-й год, в которой сообщалось, что Нобелевский лауреат Альбер Камю в молодости увлекался футболом. Приводились и слова А. Камю:

«Многие наиболее прочные представления о морали и обязанностях человека связаны у меня со спортом. Подчинение правилам игры, выработанным сообща, свободное приятие их, любовь к справедливости и чувство долга — вот что приносит людям спорт» [14].

Нет сомнения, что В. Шаламов полностью разделял мысли французского писателя. /165/

Научный руководитель — кандидат филолог. наук, доцент М.В. Дворянова