Рифма

Лучшей рифмой в пушкинские времена было соединение двух существительных. Пушкин был русским Адамом, по выражению Луначарского. Поэзия к началу деятельности Пушкина напоминала положение в современной науке, когда открытия буквально ждут вас на каждом углу, стерегут на каждом шагу. Нечто подобное было с русским словом, когда Пушкин взялся за перо.

Что такое «открытие»? Это значит обратить общее внимание на нечто, существовавшее раньше, на то, что прежде никем не замечалось.

Вернемся к пушкинской рифме. Рифмуя прилагательное с прилагательным, существительное с существительным, глагол с глаголом, Пушкин шел нехожеными дорогами.

Маршак считает, что лучше рифмовать глагол и существительное, что такая рифмовка как бы связывает воедино разные части русской речи.

Мне кажется, что мысль ничего не решает в существе рифмы. Звуковое ее содержание говорит, что лучшая рифма – наречие и существительное.

Шкловский боится, что рифм не хватит. Рифм хватит. «Кровь – любовь» можно рифмовать еще много лет. Звуковая опора сохранится.

Рифмы бывают мужские и женские, дактилические и гипердактилические, точные и неточные.

В учебниках рифма называется звуковым повтором на конце строки, совпадающим с конечной паузой. Все это так.

Но для чего стиху рифма?

Нам отвечают: для благозвучия, чтобы подчеркнуть ритменно-музыкальное начало поэзии, а также чтоб стихи легче запоминались, лучше запоминались.

Только ли для этого?

Мне с детства казалось, что слова имеют форму, окраску. Форма зависит от гласных звуков, от гласных букв. В самом деле, величина слова зависит от количества слогов, определяемого гласными буквами, – это истина для школьника первого класса. Но форма и величина – не одно и то же. Слово «тополь» явно иное по форме, чем слово «теперь», хотя оба – одной величины и почти одной окраски. Окраска слова зависит от согласных звуков и ими определяется. Звуковой повтор может быть построен на гласных – это укрепление в памяти формы слова или другое всегда присутствует в стихах большого поэта. Это – элемент творчества. Вершина русской поэзии пушкинский «Медный всадник» – непревзойденный образец подобного рода. Пушкин в поэзии знал все.

Пресловутые «корневые рифмы» (строгий – стройный) помещены, как и полагается быть звуковому повтору такого рода, внутри строки. Звуковая окраска (вариации согласных букв) – совершенна.

Пушкинской рифмой (глаголы с глаголами, существительные с существительными) очерчены языковые рубежи русской поэзии, намечены ее границы. Поэты пушкинской и послепушкинской поры следуют за этой рифмой. Время показывает необходимость некоторых поправок к пушкинским канонам рифмы, а именно – большее звуковое соответствие рифмующихся слов – в их литературном, т.е. московском произношении. Эту работу делает Алексей Константинович Толстой. У него, как и у Чехова, нет критических статей, но есть многочисленные письма, где обосновывается новая теория рифмы.

Классической русской рифмой, полной рифмой, пользуются все большие наши поэты – Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Баратынский, Некрасов, Блок, Цветаева, Мандельштам, Твардовский. О Пастернаке, Маяковском и Есенине речь пойдет в свое время.

Возможности русской рифмы неисчерпаемы, и браться за разрушение «краесловия» – неблагодарное дело. Современная русская рифма есть скрепление, соединение различных частей речи, есть конструктивный элемент языка в борьбе с пустословием, со словесной неряшливостью за лаконизм, за точность поэтической речи. «Существительное – глагол», «причастие – глагол», «прилагательное – существительное», «наречие – глагол», «наречие – существительное» – все это сцепления элементов языка в русском стихосложении.

Недостаточно грамотные молодые поэты, открыватели давно открытых Америк, воодушевляемые плохо грамотными критиками, тратят время, и свое, и читательское, на прославление безжизненных литературных форм, ради новаторства во что бы то ни стало. На то, что предлагается (корневая рифма или типографские точки вместо слов у Сапгира) – это лженоваторство, причина этого или незнание, или литературный авантюризм. «Корневая рифма» – обыкновенный звуковой окраски слова (добрый – долгий), уместный в середине слова. Как «краесловие» это небрежность, неряшливость, звуковая хромота…

Что касается «стихов» Сапгира, то о «поэзии» подобного рода мог бы кое-что рассказать вождь «ничевоков» двадцатых годов, ныне здравствующий Алексей Николаевич Чичерин.

Весьма характерно, что молодые поэты и поэтессы сосредоточили свои силы на разрушении рифмы, выдавая себя за новаторов и искателей самого простого элемента строки и строфы. Их искания не касаются более сложных вопросов – интонаций, метафоры, образа.

А ведь рифма есть только инструмент, с помощью которого создается стихотворение, поисковый инструмент поэта…

Это – Северянин.

Исторически ассонанс предшествует рифме. Стихотворные строки, соединеннее между собой ассонансами, уходят в глубокую древность и литературной, и народной речи. Рифма появляется впервые у средневековых трубадуров. Со времени Отфрида Вейсенбургского[2] рифма постепенно укрепляется, открывая все новые и новые дороги стиха. Нам нет нужды обращать внимание на западные моды, на разрушение поэзии. Классические русские стихотворные размеры – ямб, хорей – не исчерпали и тысячной доли своих возможностей. Разве ямбы Пастернака похожи на ямбы Пушкина? Разве ямбы Мандельштама – не открытия? Разве Ахматова повторяет кого-нибудь? (кроме Михаила Кузмина).

Нет нужды возвращаться к ассонансу – это пройденный давным-давно этап.

Творческий процесс состоит больше в отбрасывании ненужного, недостаточно верного, ненадежного, мало яркого, чем в поисках. Для создания каждой строфы мир подставляет поэту мгновенно, или почти мгновенно, десятки, сотни картин прошлого, настоящего, будущего, и из этого великого множества, приведенного в создание поэта рифмой, отбрасывается или записывается некоторая часть наблюдений, знаний, иллюстраций… свободно доверяясь рифме, звуковому повтору, поэт, еще не закрепляя на бумагу, встречается с десятками направлений. Где-то глубоко в сознании затаено настроение определенной силы и тона, затаена какая-то главная мысль, тема, которая ищет своего выражения в еще не написанных стихах. Подчас эта звуковая работа подсказывает новые мысли, уводит в сторону от предполагаемого задуманного. Иногда новизна ограничивается лишь мелочами, штрихами, но бывает и так, что стихотворение – открытие, находка, рожденная без предварительного плана.

Строфы, еще не записанные, попадают под контроль мысли. Мысль энергично отбирает лучшее, наиболее выразительное, и здесь записывается вариант стихотворения. Мысль едва успевает за потоком, двинутым рифмой, аллитерацией, за ассоциациями всевозможного рода.

Начинается работа над первым вариантом, отделка его – работа не менее напряженная, чем первая часть творческого процесса. Здесь на первый план выступает главная идея, ради которой писалось стихотворение. В соответствии с этой главной мыслью перестраивается стихотворение, определяется порядок строф, оттачиваются или заменяются рифмы, метафоры. Стихотворение приводится в полное соответствие с правилами русского языка.

Работа над стихотворением может длиться неопределенно большой срок. Время от времени можно возвращаться к нему, все время уточняя, желая улучшить текст. Совершенных стихотворений нет. Всякое стихотворение – лишь оптимальный вариант того, что задумано, что хотел поэт сказать.

Михаилу Кузмину принадлежит замечание, что «первая строка стихотворения – это его последняя строка», концовка, ради которой стихотворение и написано. В этом много верного. Таковы большинство тютчевских стихов, стихи Цветаевой, стихи самого Кузмина, часть стихов Маяковского.

Есть и другое наблюдение, имеющее отношение к замечанию Кузмина. Почти всегда возможно угадать (в небольшом стихотворении, строк 16–20) у Пушкина, у Лермонтова, у Блока – у любого крупного поэта (чем меньше талант, тем легче сделать то, о чем говорится), – какое четверостишие написано первым, какое явилось на бумагу раньше других.

Есть и еще одно обстоятельство, важное в процессе создания стихотворения. Каждый грамотный человек носит в своей памяти большое количество всяческих стихотворений, хранящихся где-то глубоко в мозгу и напоминающих о себе ритмом, отрывками, строкой, настроением.

Человеческое чувство ищет выражение и находит его в стихах поэта, оставшихся в его памяти, происходит как бы разрядка настроения, чувства в чужие стихи. Эти чужие стихи вспоминаются или перечитываются, твердятся по многу раз и дают выход настроению. А когда никаких «подходящих» стихов не вспоминается, когда чувство не находит выхода в знакомых текстах, не находя в них соответствия, успокоения – тогда пишутся свои стихи. И в этом случае магнитный поисковый инструмент – рифма двигает пласты событий, впечатлений.

И еще: в каждом стихотворении каждого поэта есть какая-то новинка, находка. Стихотворение писалось не из-за этой новинки, но без нее потеряло бы смысл. В каждом, даже маленьком стихотворении ставится и какая-то техническая задача, как бы наивна она ни была. Написал же Державин ряд стихотворений без буквы «р». Всегда есть желание ввести в стихи слово, которое в стихах никогда не бывало, поместить в строку какое-то большое слово, которое и в обыкновенной-то речи кажется неуклюжим, угловатым, а в стихотворение входит неожиданно свободно. Например, «родовспомогательница». Хочется увидеть в собственной строфе «танец странных имен, что для сердца отраден», самому написать – «Шли Чоктосы и Команчи Черноногие и Перу, Делавэры и Могэки»[3].

И эта – «игровая» – сторона дела тоже участвует в создании стихотворной строки.

Но уже не до шуток, когда поэт чувствует, что найдено важное, очень важное, крайне важное, что дальнейший поиск продолжать не стоит, что хоть рифма и нуждалась бы в улучшении, но всякая дальнейшая работа над ней ухудшит главную мысль, главный тон, главное чувство, диктовавшие стихотворение.

И Блок оставляет в строфе и, казалось бы, посредственные, сомнительные рифмы —

Никакой читатель, никакой слушатель, не замечает тут рифмы. Такова выразительность, сила стихотворения.

Здесь выразительность стиха достигнута рифмой, но не в ее мнемоническом качестве и не благозвучием «краесловия». Рифма, выполнившая свою службу, сыграла свою роль поискового инструмента и была отодвинута в сторону.

У Блока, да и не только у Блока, таких примеров немало. Удивительным образом оказывается, что Блок в самых сильных своих строфах недостаточно отделывал собственно «краесловие».

Приведу еще одну выписку – из письма А.К. Толстого[4], датированного 1871 годом.

Из письма (Дрезден)

…давайте говорить об искусстве…

…Я иногда пишу дурные рифмы, но не дурные стихи. Дурные рифмы я пишу сознательно в тех стихотворениях, где я считаю себя вправе быть неряшливым, но только по отношению к рифме. Никогда я не считаю себя вправе написать дурной стих…

Видите ли, насчет рифмы я сделаю вам сравнение, вместо диссертации. Есть живопись, которая требует неуклонной точности линий – это в исторических картинах. Умбрийская школа, флорентийская, даже венецианская. Есть другой род живописи, где краски – главная вещь, а с линиями не церемонятся. Это Рубенс, Рембрант, Рюисдаль и другие фламандцы или голландцы. И вот, horribile olictu (страшно сказать), эти последние картины потеряли бы, если бы линия в них была неумолимо правильною. Так, если я пишу картину больших размеров и с претензией на серьезность, я с вами согласен, что я должен строго относится к рифме: но если я пишу балладу или другое стихотворение, в котором впечатление, т.е., цвет, краска, – главное, то я могу небрежно отнестись к рифме, но, конечно, не пересаливать и не рифмовать СЕРЕДА с САРАНЧА… <...>

хотите, возьмите пример в поэзии. Возьмите Гёте в сцене Гретхен перед иконой:<...>

есть ли что-нибудь хуже рифм в этой великолепной молитве? Это – единственная вещь в смысле наивности и правды! Но попробуйте исправить фактуру, придать ей более правильности, более изящества, и все будет испорчено. Вы думаете, что Гёте не мог писать лучших стихов? – Он НЕ ХОТЕЛ, и тут-то он доказал свое удивительное поэтическое чутье. Есть некоторые вещи, которые должны быть выточены; есть другие, которые имеют право и даже обязаны НЕ быть отделанными ПОД СТРАХОМ КАЗАТЬСЯ ХОЛОДНЫМИ. В языках немецком и английском дозволяется неправильность рифмы, как и стиха; в русском же языке дозволяется только неправильность рифмы. Это его единственная возможность в поэзии показываться в неглиже.

В заключение скажу: я думаю поступить в духе русского языка, оставаясь непоколебимым относительно стиха и ПОЗВОЛЯЯ СЕБЕ ИНОГДА некоторые свободные отношения к рифме. Дело чутья и такта».

Наблюдения А.К. Толстого верны и ни капельки не устарели по сей день.

Блок, так же как и Гёте, НЕ ХОТЕЛ, чтобы излишне звонкая рифма, привлекающая внимание, помешала главному – тому, что уже вошло в стихи…

Пушкинская рифма – полная рифма. Но это – «глазная» рифма. Она не рассчитана на чтение вслух. Это показал Крученых в двадцатых годах в известной работе «500 новых острот и каламбуров Пушкина». Но за 50 лет до Крученых Алексей Константинович Толстой указывал на необходимость организации рифмовки, связанной со звучанием слова.

Эти замечания сохраняют всю свою силу до настоящего времени. Начало двадцатого столетия в русской поэзии вопросам рифмовки отдало много внимания. Благозвучность, напевность, музыкальность стихотворной строки, достигаемые полной рифмой, находят наиболее яркое выражение в стихах Бальмонта.

Бальмонт, несмотря на свою одаренность, все же не имел достаточного поэтического вкуса.

Это – конечно – искусственное, чужое поэзии.

Как бы то ни было, Бальмонт был главным выразителем рифмы – напевности, строфы благозвучной.

В борьбе с бальмонтовской рифмой возникла рифма Маяковского – типичный пример утверждения мнемонической роли рифмы.

И книжка Маяковского «Как делать стихи», и статья Асеева «Наша рифма» – одинаково трактовали вопрос рифмы как новинки, необычности – находя эту необычность в составной рифме или в упражнениях типа «электрический», «вычерчивать».

Молодые лефовцы даже занимались рифменными заготовками и снабжали ими старших товарищей.

Заготовка рифм, о которых так пекся Маяковский, преследовала цель поразить слух читателя, влезть в читательскую память с помощью необычайного словосочетания, небывалых рифм.

«Обязательно стараться зарифмовать важное, основное слово», – писал Маяковский.

Именно в мнемонических качествах рифмы Маяковский видит главное. Отсюда и требование новизны, необычайности, отсюда и работа над составной рифмой.

Рифме отдано большое внимание, хотя она и не участвует в создании стихотворения, а используется из «заготовок».

Идет борьба напевного начала с мнемоническим началом рифмы. Побеждает полная рифма, напевность. Сменить Маяковского приходит не Сельвинский, а Твардовский.

В десятые и двадцатые годы – ломали строку и рифму всеми доступными способами – от «фразарей» до «ничевоков», от имажинистов до оригиналистов-фразарей. Стихи Сапгира странным образом напоминают развлечения Алексея Николаевича Чичерина, вождя «ничевоков».

Совсем иное понимание рифмы, чем у Бальмонта и Маяковского, было у Александра Блока. Тут совершенство иного рода, чем погоня за напевностью или желание добиться рифмой, чтобы стихи запомнились. Здесь выступает третье начало рифмы, третье ее значение. Рифма служит Блоку лишь поисковым инструментом. После того как нащупан лучший, наиболее выразительный вариант, строка взята под контроль смысловой и Блок уверен, что смысловая сторона дела тут выражена наилучшим образом – он прекращает поиски не рифмы, а того содержания, того мира, который привлекла рифма в его стихотворение.

Найдена значительность, выразительность строфы или стихотворения в целом (с помощью рифмы), большая, чем стоит самая лучшая, «найденная в Венесуэле» рифма.

Рифма выполнила свое назначение, свою службу и отступила в сторону, это не рифма ради рифмы, а лишь поисковый магнит поэтического мира.

Таково третье значение рифмы, о котором мало пишут литературоведы и которое тем не менее сохраняет всю свою объективную силу.

Можно сослаться еще на Байрона, который называл рифму пароходом, уносящим поэта помимо воли в другую сторону.

Клюев:

Именной указатель: Асеев, Николай Николаевич, Байрон, Бальмонт, Константин Дмитриевич, Баратынский, Евгений Абрамович, Блок, Александр Александрович, Бунин, Иван Алексеевич, Есенин С.А., Клюев, Николай Алексеевич, Луначарский, Анатолий Васильевич, Мандельштам О.Э., Маршак С.Я., Маяковский В.В., Некрасов Н.А., Отфрид Вейсенбургский, Пастернак Б.Л., Петр I, Пушкин А.С., Сапгир Г.В., Северянин И., Твардовский, Александр Трифонович, Толстой А.К., Тютчев Ф.И., Цветаева, Марина Ивановна, Чичерин А.Н. , Шкловский В.Б.

---

---

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.